Мастер пирсинга становится психологом

В помещении душно: воздух пропитан запахом пота и дешёвого дезодоранта. В спортивном зале никто давным-давно не убирается, почему-то считается, что воспитанники Дома пренебрегают физическими упражнениями. Однако Крысы бы с этим поспорили — у них кардио в спальниках с девушками, но чаще — друг с другом. Чёрный же предпочитает уединение со старыми ржавыми тренажёрами. Они грохочут и скрипят под его упорными движениями. Здесь его не преследуют шум бессмысленных разговоров, нравоучения всех, кто считает, что нужно «помочь» новоиспечённому вожаку Псов, а также — собственные навязчивые мысли. Белый шум в ушах исчезает в этом пыльном помещении с потолком, покрытым трещинами, который, кажется, вот-вот обрушится на бритую голову Чёрного. Парень снимает бандаж и кладёт рядом с собой на скамейку. Он всё ещё носит его после перелома ключицы, который радушно оставил ему Лорд. Кажется, уже прошло больше двух месяцев, но Чёрный всё ещё не восстановился. Его взгляд скучающе скользит по штанге, на которой не хватает пары блинов до ста килограмм. Он уже давно не делает с ней жим лёжа — риск снова повредить кость ещё слишком высок, да и страховать его некому. Парень встаёт и поднимает с пола двадцатипятёрку. От одной гантели толку меньше, но Чёрный не решается взять вторую, поэтому делает подъём на бицепс только здоровой рукой. Хват «молоточком» нравится ему больше остальных, по крайней мере все культуристы, которые висели на плакатах у него над кроватью, в интервью рекомендовали именно его. Чёрный не останавливается, пока не чувствует ноющую боль в мышцах. Он замирает, выпуская гантелью из рук, и старается в очередной раз уловить все ощущения в теле, но они быстро угасают. Чёрный вытирает лицо краем футболки и неспеша подходит к штанге. Меняет количество блинов на ней, хватает гриф двумя руками и поднимает, замерев со штангой на уровне опущенных вытянутых рук. В голове звучит фраза-воспоминание голосом Курильщика: «Ты такой сильный! Я вот никогда так не смогу…». Чёрный закрывает глаза, разжимает руки, и штанга с грохотом падает на грязный пол. Он нащупывает бутылочку воды, жадно осушает её наполовину, а остальным окатывает покрасневшее лицо. Сложно сказать, скучает ли Чёрный по жителям Четвёртой. Безусловно видит он их довольно часто — всё-таки Шестая находится очень близко к стае Слепого, в паре десятков шагов по коридору. Они часто разговаривают со Сфинксом, и теперь их диалоги более похожи на приятельские, нежели на саркастические споры двух бунтующих подростков. Чёрный ловит себя на мысли, что, чтобы повзрослеть, ему было нужно покинуть Четвёртую. Это явно повлияло на него. Хотя что-то остаётся неизменным — Шакал до сих пор кричит что-то неразумное, когда видит его; Лорд в свою очередь обходится хладнокровным равнодушием, что легко, если ты — особа голубых кровей, но Чёрный может поклясться, что при виде бандажа на его теле Лорд самодовольно ухмыляется. Единственное, из-за чего Чёрному становится тоскливо, это то, что теперь времени видеться с Курильщиком, который стал для него другом, почти нет. Колясочник редко выходит на прогулки в одиночку, поэтому встретить его в коридоре одного — почти невозможно. Приглашать его к себе в Шестую Чёрному не хочется, ведь наличие более двадцати Псов в одном, пусть и большом, помещении не располагает к разговору, да и высокие бритоголовые парни в ошейниках атмосферу не создают. Просто заявиться в Четвёртую и увезти Курильщика на прогулку он тоже не может. Как-то это резко и… неправильно совсем. Однако встретиться им надо, как минимум чтобы предложить Курильщику уехать на автобусе вместе с ним перед Выпуском.

***

Это была середина зимы. Спальня Четвёртой часто оставалась полупустой, потому что большая часть дружной стаи выкатывалась во двор играть в снежки. После каждой беспощадной битвы в комнате помимо раскрасневшихся замёрзших парней отогревались и их соперницы — Рыжая и Муха. Они раскладывали свои курточки рядом с батареей и с удовольствием помогали Македонскому с приготовлением горячего облепихового чая. Его пили все, даже те, кто и не участвовал в сражении. — Нахлебники! Сидят в тёплой комнате, не помогают состайникам в честной битве, а потом чаи со всеми распивают! — ворчал Табаки, натягивая сухие шерстяные носки поверх белых с вышивкой лордовского герба. — Вот из-за таких приходится капитулировать. А вы, девчата, молодцы, такие хозяйственные! Сфинкс и Чёрный, которым были адресованы недовольства Шакала, молча переглянулись. Второй хмыкнул, мол, ничего не знаю, старина, разбирайся сам. — Чёрный, а почему ты не выходишь с нами играть? — подала голос Муха, сидящая на полу рядом с кроватью парня. Муха была худой невысокой девушкой с чёрными волосами до плеч. У неё были узкие глаза, которые казались вечно влажными. Её острые уши, исколотые серёжками, стояли торчком, и девушка прикрывала их шапкой или волосами. — Не знаю, не люблю валяться в снегу, — пожал плечами парень, перелистывая страницу хлипкой книжонки. Муха разочарованно кивнула, снова утыкаясь в горячую кружку. Рыжая, которая до этого расхаживала по спальне с Толстым на руках, повернулась к Чёрному. — Выходи с нами завтра после обеда! Или боишься, что мы объединимся и тихонько прикопаем тебя под осиной? — она хитро прищурилась и заливисто рассмеялась. — Только подосиновиков нам не хватало, — пробурчал себе под нос Горбач, сидевший на подоконнике и перекидывавшийся в шашки со Сфинксом. — Что за бред? — Чёрный скучающе отложил макулатуру в сторону. — Думаешь, меня можно взять на «слабо»? — Ой-ой-ой! Это будет по истине эпохальное событие! — взмахнул руками Табаки, чуть не выбив кружку из рук Лорда, на что тот недовольно хмыкнул. — Просто представьте, как это будет! Он оттает по весне, как подснежник! Смех Рыжей вновь оглушил Чёрного. В общий гул вписалась пара голосов, которые скандировали «Чёрный, ну, пошли!», парню показалось, что один из голосов принадлежал Курильщику. — Ладно, раз Шакал так хочет, чтобы мой снежок влетел Лорду в его проколотый нос, то я не могу причинить ему боль своим отказом. Губы Лорда растянулись в полуулыбке: — Смотри, чтобы тебе ничего не прилетело. — Сколько мы ещё будет игнорировать тот факт, что Чёрный до сих пор злится из-за украшений моей крестницы?! — снова вспыхнул Табаки. — Примерно столько же, сколько все игнорируют, что вы с Лордом лижитесь ночью, думая, что никто этого не видит, — спокойно парировал Чёрный, готовясь в случае чего сцепиться с любым, кто решит перевести словесную перепалку в драку. — Ну так подрочи на это, Чёрный! — Лорд передал чашку в руки Табаки. — Придуши своего червяка вместе с этим собачьим бешенством! По лицу Македонского пошли красные пятна смущения, и он поторопился ретироваться из комнаты. Муха тоже смущённо отвела взгляд. Горбач сокрушённо закурил трубку. Рыжая недоумённо посмотрела на Лорда, но он не повернулся в её сторону. — Если тебе нравится мысль о том, что я мастурбирую на тебя, то я вообще не удивлён. Мне интересно, Бледная иглой пидорство заносит, или оно просто становится видимым после железяк во всех доступных местах? — И это говорит человек с плакатами голых мужиков над кроватью, — отстранённая улыбка тронула губы Рыжей. — Может, тебе тоже что-нибудь проколоть? Примешь себя таким, какой ты есть. — Да с чего вы вообще взяли, что пирсинг как-то влияет на то, кого человек любит? — подал голос Курильщик. — Это просто самовыражение. Это просто красиво! Чёрный уже открыл рот, чтобы ответить и ему, но вовремя осёкся. — Чёрный, выдохни, — посоветовал молчавший до этого Сфинкс. — Я тоже выйду с вами завтра. Солнце мягко освещало заснеженный двор. На дорожке были видны следы от колясок, а в сугробе около забора уже валялась парочка Крыс, которые сбежали с обеда пораньше. Чёрный вышел на улицу одним из последних, он остановился около Сфинкса, который, упёршись плечом в дверной косяк, докуривал сигарету. Табаки колесил по ледяной тропинке, уворачиваясь от штурма Рыжей, которая, подобно Артемиде, вела настоящую охоту. По примеру девушки Лорд обстреливал Лэри, который носился вокруг него, поскальзываясь и падая, но всегда поднимаясь. Чуть поодаль Горбач вместе с Македонским лепили снеговичку, на голову которой приземлилась Нанетта. Мак принёс с собой коробочку с безделушками и теперь прикреплял к снежной подружке глазки-пуговки, а Горбач, в свою очередь, подбирал подходящие палки для ручек. Курильщик, находившийся в стороне от сражения, высунув язык собирал падающие снежинки. Он боялся выезжать на лёд, потому что не был уверен, что справится с коляской. Новый снежок Рыжей пронёсся мимо Шакала и влетел в лицо Сфинкса. Девушка ойкнула, Чёрный прыснул со смеху. Сфинкс сплюнул снег вместе с потухшим бычком. Его взгляд словно говорил «Ну что, теперь все поняли, почему я не выхожу?». Он уткнулся себе в плечо, по-кошачьи отряхиваясь. Воспользовавшись всеобщим недоумением, Лэри подкрался к Лорду со спины и высыпал на него охапку снега. Тот моментально стал похож на Снегурочку — белоснежные волосы в инее, бледное лицо и поджатые голубоватые губы. «Только косички заплести и можно идти через костёр прыгать» — подумал Табаки. Муха, стоявшая поодаль всё это время, бросила небольшой снежок в Чёрного. Тот, сообразив, кто втягивает его в снежные забавы, с улыбкой отправил в девушку ответный. Она, засмеявшись, побежала по двору. Курильщик подъехал к Сфинксу. — Будешь? — он вытащил из кармана мятую пачку сигарет. — Не откажусь, — согласился Сфинкс, опустившись на ступеньки рядом с коляской, позволяя Курильщику подкурить ему. Сигареты Курильщика были терпкими, как переспелая вишня с привкусом чего-то горького. Оба затянулись, думая о чём-то отвлечённом, но каждый — о своём. Муха часто промахивалась, но быстро бегала. Чёрный был метким, но по-джентльменски нарочно косил в своих бросках. Скользкая дорожка подпортила его планы, даже берцы не помогли сохранить равновесие. Девушка развернулась и толкнула поскользнувшегося парня в сугроб. — Я выиграла! — усмехнулась Муха, смотря на Чёрного сверху вниз. — Не думаю, — он раскинул руки в стороны, — мне тут очень даже неплохо. — А говорил, что не любишь в снегу валяться. Муха упала рядом. Чёрный не сразу понял, как губы девушки накрыли его. Поцелуй снежинкой опустился между их пылающими лицами и тут же растаял. Чёрный выдохнул облачко пара, слегка отстраняясь. Заметивший картину Лэри одобрительно присвистнул, привлекая внимание остальных. Сфинкс заинтересованно приподнял проколотую бровь. Чёрный приподнялся на локтях и первое, что он увидел — то, как Курильщика передёрнуло от отвращения.

***

В конце зимы Летуны обнаружили брошенный около обочины потрёпанного вида автобус. Стёкла на некоторых окнах были выбиты, шины спущены, а на покрытой коррозией жёлтой дверце выделялась надпись «Дети». Чёрный вместе с крепкими парнями своей стаи смог перегнать его ближе к Дому. Они самостоятельно накачали колёса, заткнув дырки в шинах жгутом. Лавр, как один из самых сообразительных Псов, даже смог завести машину спустя какое-то время. Тогда в голове Чёрного и родился план по капитуляции из Дома перед Выпуском. Он даже выступил на собрании вожаков с предложением об этом, мол, скажите своим, я всех смогу увезти, в несколько заходов, если понадобится. Мнения разделились: Слепой и Стервятник ушли в отказ, но отговаривать не стали, а Рыжий заинтересовался, даже взял с Чёрного обещание, чтобы он показал ему «свою машинку». Сразу после собрания в коридоре его поймал Лэри, буквально вцепившись в рукав свитера. — Это правда, что ты можешь всех увезти? Забери нас с Конём и Спицей, старина. Я, представляешь, жениться на ней хочу! А там, сам понимаешь, надо вдвоём валить… — Без проблем, — Чёрный хлопнул Лэри по плечу, — уедем, куда денемся. «И ещё одного твоего состайника с собой захватим, надеюсь» — мысленно добавил парень. Недавно прошедший дождь сбил весеннюю жару. На улице Чёрному намного легче дышится, чем в спортзале. Дышалось бы ещё лучше, если бы не курящий рядом Рыжий. Он держит в зубах тонкую сижку, осматривая вымытую и отремонтированную «машинку» Чёрного. — Да ты просто находка, малыш, — губы рыжего засранца растягиваются в ухмылку, — даже не знаю, что бы я без тебя делал. Пешком бы брёл, наверное, да и сдох бы по дороге. — Да, но не всё так радужно, выбитые окна мы вставить не можем — только осколки убрали, да и всё с этим, — рука Чёрного показывает на две зияющие дыры. — О, нестрашно! Я сяду там, буду покуривать, не беспокойся. — Ну, тогда договорились, — вожаки пожимают друг другу руки. Рыжий докуривает до фильтра и прижимает подошвой кеда тлеющий бычок. Он разворачивается, чтобы поблагодарить и попрощаться, но Чёрный останавливает его вопросом: — Рыжий, как у тебя получается так извиняться, что тебя все милуют? Даже перед Габи ты смог оправдаться, хотя Викинга она до сих пор динамит. — Ох, Чёрный, — парень лукаво щурится за зелёными стёклами, — секрет прост: нужно уметь удивлять. Желательно приятно. Кому-то слова, кому-то поступки. Мой язык справляется со всем.

***

Поступиться принципами для Чёрного действительно удивительно. Курильщик точно не оставит это незамеченным. Он столько раз говорил о том, как прекрасно человеческое тело и как замечательно, когда люди его украшают. Татуировки для него были маленькими историями, выколотыми на коже. Курильщик был убеждён, что даже за самой глупой татушкой скрывается глубокая задумка. Каждая линия, каждая точка, каждый символ — всё имеет значение. То же касалось пирсинга. Он придавал острый шарм, как бы говоря за его владельца: «Я не боюсь быть ярким, не боюсь выделяться». Чёрный видел, как Курильщик рисовал в своём альбоме Лорда, старательно выводя карандашом его септум и дракона, обрамляющего ухо. Он всегда рисовал карандашом. Чёрный помнил об одном разе, когда Курильщик брал в руки акварель, но саму работу увидеть не удалось. — Почему ты так восхищаешься этими железками? — спросил однажды Чёрный между делом. — Тело — это холст человека, где он может воплощать собственное искусство… Я уважаю любое искусство. Раз уж мы говорим об искусстве и удивлении, то, должно быть, Курильщик удивится, если Чёрный посвятит свой холст ему? Записаться к Бледной Чёрный решает лично, без посредников и записок. Он знает, где живёт девушка, поэтому находит её комнату после ужина и аккуратно стучит. Дверь открывает Муха. На ней короткие шорты и облегающая маечка. Она удивлённо вскидывает редкие бровки и слегка смущённо здоровается. Они не особо общались после первого и последнего поцелуя, но, казалось, Муху это вполне устроило. Чёрный спустя неделю после снежных игрищ видел её сидящей на коленках у Белобрюха, малолетнего крысёнка, который колол татуировки всем в Доме. — Бледная у себя? — интересуется Чёрный, заглядывая за спину девушке. — Нет, — Муха оборачивается, как будто проверяя, — она ещё не вернулась с ужина. Что-то передать? Чёрный задумывается, стоит ли говорить о своей идее, но потом решает для себя, что результат будет буквально «на лицо». Все всё равно увидят, что он сделал прокол, поэтому нет смысла скрывать это сейчас. — Хотел спросить, есть ли у неё свободное время для прокола. Спроси у неё, может, найдёт окошко. — Ого, меняешь имидж под новую должность? — Типа того, — Чёрный морщится, но уточнять лишнего не хочет. — Ладно. Рад был повидаться, давай. — Заходи ещё, — Муха машет на прощание и закрывает дверь. На следующий день Чёрный сидит в кабинете Бледной, вдыхая спёртый воздух, пропитанный спиртом. Девушка пританцовывает около стола под песни «Красных жгучих перцев чили», протирая рабочее место от пыли. Из CD-плеера голос Энтони Кидиса тянет: «В городе-псарне принимаю кровавую ванну, вскрыв грудную клетку… Но конец будет не столь печален». Чёрный хмурится и встаёт, чтобы открыть нараспашку окно. Он одёргивает пыльные занавески, пропуская в комнату солнечный свет, а затем и свежий воздух. — Ох, спасибо, — не поворачиваясь благодарит Бледная, — просто совсем нет времени убраться здесь. Каждый вечер занят этим злоебучим платьем. Вторую неделю шьём. — Что за платье? Бледная с грохотом сбрасывает на пол большую пачку бумаг, поднимая пыль, и чихает. — Свадебное, Чёрный, — снова чихает, — для Спицы. У них же скоро будет Бандерлоговская семья. Вот, каждый вечер собираемся у неё и мастерим. Уф-ф, бля! — девушка выдыхает, держась за спину. — Кто-то лоскуты сшивает, кто-то украшает бусинами… Я фату вот оформляю. Невеста красоткой будет, это точно! Скинув оставшийся хлам в пакет, она просит Чёрного вынести два крупных мусорных мешка за дверь. Когда он поднимает их, внутри звонко дребезжат стеклянные бутылки. Парень не задаёт вопросов, а Бледная отстранённо ведёт плечами, отворачиваясь. Когда он возвращается, на столе уже стоят шкатулка с украшениями, фляжка со спиртом и прочие приблуды для проколов. Бледная собирает заметно пожелтевшие волосы в пучок, закрепляя их карандашом и улыбается. — Что будешь прокалывать, мой дорогой помощник? Чёрный задумывается. До этого момента он не представлял, чего именно хочет. Он знает, что это должно быть что-то красивое, чтобы никто не посмеялся над украшением. И чтобы Курильщик расширил глаза, удивлённо вздохнув, когда увидит прокол впервые. Это должно быть что-то такое, что не проколол ещё никто в Доме. Чёрный не хочет повторяться. Однако его знания в области пирсинга весьма скудные, ограниченные тем, что он видел на бывших состайниках. — Я не знаю, — честно отвечает он. — Помоги определиться, я не шибко разбираюсь в этом. — Та-ак, — протягивает Бледная, подходя к Чёрному, — садись. — Она опускает руки ему на плечи, подталкивая его к кушетке из нескольких стульев. Чёрный садится. Девушка оглядывает лицо парня, касаясь его пальцами и задумчиво хмыкает. — Можем сделать пирсинг ямочек на щеках, — оба её указательных замирают симметрично ниже скул Чёрного, — два лабрета вот так поставить. Симпатично, как по мне. Тебе как? — Вообще хотел один прокол. Да и ямочки мне как будто ни к чему. Вожакам не нужно быть милыми. — Рыжий явно так не считает, — Бледная улыбается, продолжая разглядывать его лицо. — Считаешь его милым? — Чёрный удивлённо выгибает бровь. — Из вожаков он самый… располагающий к себе, — пальцы девушки встречаются у парня на переносице. — Тогда давай бридж? — Поэтому он и вожак. Что такое бридж? Бледная убирает руки от Чёрного и проводит пальцем по своей переносице. — Сквозная штанга вот здесь. Сделаем тебе конусные накрутки. Будет и сексуальненько, и не слишком вызывающе. Парень трёт глаза и ещё раз уточняет место прокола. Бледная берёт маркер и, закусив язык для концентрации, старается оставить симметричные точки с двух сторон на переносице. Не с первого раза, но у неё получается наметить их ровно. — Вот здесь, — она протягивает ему зеркало и отворачивается к столу, — вот такая штанга… потом отёк спадёт и нужно будет заменить на более короткую. И вот такие накрутки, — пальцами держит зип-пакетик с железками. Чёрный берёт его в руку и присматривается. Пытается представить себя с таким пирсингом и решает для себя, что это должно быть сносно. — Давай, рискнём, что уж там, — он тяжело выдыхает, прикрывая глаза. — Всё будет нормально, тебе зайдёт, — Бледная натягивает перчатки и ваткой, смоченной в спирте, промакивает нужный участок кожи, — не открывай глаза, щипать будет. Чёрный смиренно соглашается и сидит практически неподвижно, кажется, боясь лишний раз шелохнуться. Девушка открывает упаковку с иглой и нагибается перед ним. — Так, выдыхай, сейчас будет больно, но нужно потерпеть, — её пальцы оттягивают кожу, и Чёрный морщится, — расслабь лицо, а то будет пиздец больно. Не только из-за прокола. Парень берёт себя в руки, сжимая край сиденья. — Всё, делаю, — Бледная прокалывает и как можно аккуратнее заменяет иглу на штангу, — всё хорошо, терпи. Она берёт новую ватку и вытирает побежавшие по носу струйки крови. — Почти закончила, всё нормально, ты живой? — девушка извлекает из пакетика накрутки. — Мгм, — мычит Чёрный, всё ещё терпя боль. — Скоро пройдёт, хорошо-хорошо, — её пальчики резво закручивают маленькие конусы на штанге. — Во-от, а ты переживал. Ну, просто парень с обложки! Чёрный открывает глаза, морщась. Бледная возвращает ему зеркало и ватку, чтобы вытереть кровь. — Да, бежит пока, скоро пройдёт. Кофе пить нельзя, курить нельзя, алкоголь тоже. Штангу потом придёшь заменить, договоримся. А так очень даже красиво! — Д-да, неплохо… — неуверенно соглашается Чёрный. В его голове это было менее болезненно, но результат, в целом, даже лучше, чем он представлял. — Ты не спеши, посиди ещё, — Бледная хлопает его по плечу, — от шока отойдёшь, потом побежишь по своим важным делам вожака. Чай? — Не, спасибо, — отмахивается парень. — Как хочешь, — соглашается девушка, — с девчонками попью. Как раз фату дошью сегодня, наверное. Она отходит в сторону, выбрасывает перчатки и упаковки от игл. Копошится в коробке украшений, наводит в ней какой-то свой порядок, ворча под нос. Чёрный следит за её движениями из-под полуопущенных ресниц. Бледная точно не красавица: кожа словно выцветшая, сквозь неё просвечиваются тонкие вены, а вся её фигура как будто вычерчена из прямых линий и углов. Узкие бёдра, резко выступающие рёбра, виднеющиеся под маечкой и нос с крупной горбинкой. Вся девушка внешне кажется ему болезненно хрупкой, но Чёрный догадывается: в ней точно есть стержень, который не даёт ей рассыпаться. — Куда ты после Выпуска? — парень уверен, что этот вопрос не испугает её, как большинство жителей Дома. — Пф, нашёл что спросить, — Бледная убирает под стол коробку, — мы вроде с тобой не спали. Или в Доме что-то поменялось и теперь такие вопросы считаются достаточно вежливыми для недавно познакомившихся? — Не выглядишь как те, кто в обморок падают при его упоминании, — он пожимает плечами. — Допустим. Уеду к брату. У тебя есть какие-то другие идеи? — Да, предлагаю желающим уехать на автобусе до того, как всё закончится. — А что такого страшного будет, когда всё закончится, раз ты уезжаешь раньше? — Бледная садится на край стола, разглядывая Чёрного, подмечая, что кровь перестала идти. — Никто не знает. Но я видел, как закончили другие. И точно такого не хочу. Это, по крайней мере, разумно. Бледная усмехается. За время общения со всеми вожаками Дома она успела понять, что они видят мир с четырёх абсолютно разных сторон. Как будто Дом — это игрушечный кубик, а они смотрят на него каждый со своей грани. У Стервятника грань чёрная, у Рыжего — зелёная, у Чёрного, видимо, все цвета смешались, а грань Слепого — шершавая и холодная. — Я не боюсь игр, которые вы сами себе придумали, — она цокает. — Я просто выпускаюсь из школы-интерната. Меня забирает мой брат, потому что моё «лечение», — она показывает кавычки пальцами, — и «обучение», — жест повторяется, — окончены. Парень молча смотрит на её безэмоциональное выражение лица. — И никакой трагедии, Чёрный, — она неожиданно улыбается, — кстати, советую тебе тоже поскорее избавиться от своей, а то будет уже не трагедия, а обычный фарс.

***

На чердаке неожиданно уютно. Лучи закатного солнца окрашивают пол в оранжевые оттенки. Здесь уже лежат два старых матраса, заботливо подготовленных организатором сего мероприятия. Забраться на чердак Курильщику помогает Чёрный. Он паркует коляску внизу и связывает себя с парнем за торс верёвкой. Курильщик опускает неподвижные ноги поверх ног Чёрного, и тот, справляясь с весом двух тел, взбирается наверх. Курильщик молчит, пока они поднимаются, чтобы Чёрный не отвлёкся и не шибанул его головой о лестницу. Наконец-то оказавшись на устойчивом полу, он выпаливает: — И зачем столько сложностей, Чёрный? Я совсем не пёрышко, но, наверное, ты уже заметил! Чёрный опирается о стену, тяжело дыша. Он вытирает проступившие капельки пота и скидывает на пол рюкзак, который тоже был на спине всё это время. — А когда бы ты ещё такую красоту увидел? Мне несложно слазить туда-сюда пару раз, а у тебя воспоминания будут. Чёрный показывает на матрасы, мол, добро пожаловать. Курильщик не шибко юрко, но доползает до них, в этом деле помощник не нужен — это уже не этично. Он ложится, раскинув руки, а Чёрный присаживается рядом. Курильщик наконец-то может рассмотреть его лицо. Когда Чёрный пришёл за ним, то постоянно вертелся, отворачивался, а когда вёз на коляске — лица вообще не было видно. Взгляд художника, конечно, цеплялся за непонятную новую деталь, но сейчас он убедился в своих догадках окончательно. — Ого, Чёрный, что это на тебя нашло? Чёрный достаёт из рюкзака две припасённые банки газировки и протягивает одну из них товарищу. Его уши краснеют от заданного вопроса. Конечно, он знал, что Курильщик спросит об этом; можно сказать, ради этого и была проведена вся эта ахинея, но заранее ответ он не придумал. — Тебе не нравится? — парень старается звучать уверенно, даже иронично выгибает бровь. — Ой, что ты, нравится, конечно… Я же столько раз говорил! Просто… так неожиданно, — Курильщик широко улыбается, — дай посмотреть поближе. Чёрный пододвигается, и Курильщик с изумлением ребёнка разглядывает прокол. Внутри у парня затихает волнение, никакого осуждения или насмешек… Всё, как и должно было быть. — Но всё-таки зачем? — не унимается Курильщик. — Не знаю, подумал, что это кого-нибудь удивит… Да и в целом, красиво же в итоге. — Очень! Чёрный с улыбкой открывает газировку, она брызжет на пол и чуть не заливает матрас. Парень успевает остановить поток жидкости ртом. Да, всё-таки трясти банки в рюкзаке во время подъёма было не лучшей идеей. — Я рад, что тебе нравится, — признаётся Чёрный, — почему-то твоё мнение мне было особенно важным. Теперь наступает очередь Курильщика краснеть. Делает он это более явно: настоящий помидор. — Я видел, как ты смотришь на наших, когда они делали такое, — продолжает Чёрный, — Лорда ты даже рисовал… я помню. Очень часто. Настолько нравится пирсинг? — Просто необычно, — тихо бормочет Курильщик, пытаясь аккуратно открыть вторую банку, — и я не только поэтому рисовал. Тебя я тоже рисовал вообще-то! Хотя никакого пирсинга не было… Чёрный делает крупный глоток газировки, скрывая в нём своё удивление. Теперь они молчат. Солнце красиво освещает светлые волосы Чёрного, а красные кроссовки Курильщика в это весеннем закате становятся ещё ярче. Чёрный тоже ложится на матрас, прикрыв глаза. Снаружи доносится шум дороги и крики Логов, устроивших футбол жестяной банкой. — Почему рисовал-то? — спрашивает Чёрный, не открывая глаз. — Нравишься потому что, — заявляет Курильщик излишне громко. Он уже готов к тому, что Чёрный сейчас сделает. Как посмотрит и что скажет. Не ударит, наверное, хотя мало ли… Осудит точно. Уйдёт, оставит его здесь одного. Он будет кричать тут, звать на помощь, чтобы его спустили. И так будет несколько дней, потому что сюда никто не ходит. Сам он не спустится. Вот и будет здесь торчать. Один. Со своим дурацким этим признанием. «А пусть так, — думает Курильщик, — лучше так, чем он будет думать, что я к нему как к другу». — Понятно, — отвечает Чёрный, не шелохнувшись. И опять тишина. У Курильщика звенит от неё в ушах, он поднимается на локтях и смотрит на лежащего рядом парня. — И что? Ты ничего не сделаешь? Чёрный думает о своей шутке про Бледную, которая заносит пидорство через прокол. Может, это не пидорство совсем? Она их всех счастливыми делает, а сама не знает об этом даже. Пожалуй, это всё шакалиная магия какая-нибудь? — А что мне нужно сделать? — он лениво приоткрывает один глаз, как большой кот. — Могу забрать тебя с собой после выпуска. Хочешь? Курильщик недоумённо смотрит на него и полностью садится. — И ничего не будет? Ты даже не скажешь, что тебе неприятно со мной общаться? — Нет. Ты тоже. — Что «тоже»? — Нравишься. Курильщик выдыхает. Весь воздух. Ему кажется, что воздух в принципе закончился во всём мире, потому что дыхание перекрывает знатно. Перед глазами мелькают все драки Чёрного, поцелуй с Мухой, этой чёртовой Мухой, ошейники, много парней в ошейниках и красных шёлковых рубашках, а потом пирсинг. Эта карусель заставляет его снова плюхнуться на матрас. — Хочу, — шепчет он. — Чего хочешь? — Чёрный поворачивается на бок. — Чтобы ты меня забрал после выпуска, — в уголках его глаз блестят непрошенные слёзы. Чёрный притягивает парня к себе, и Курильщик утыкается ему в грудь. От Чёрного пахнет клубничной газировкой, а ещё почему-то свободой. — Я тебе все свои акварели посвящу, — бормочет Курильщик, успокаиваясь, пока Чёрный неумело гладит его по волосам. — Я вообще акварелью только тебя рисовал. В графике каждый дурак сможет, а вот акварелью… Ею только любимых.