Ради тебя одного

      Димка жмурился, подставляя лицо теплому утреннему солнышку, в то время как Игорь зевал, еще не совсем отойдя от сна, и кивал, соглашаясь с торопливой и бойкой даже ранним утром речью Дубина. Над просторами лугов поднималось горячее солнце, воины князя выезжали из леса, направляясь в дальний город, куда государь определил Грома на службу.       С почетом был принят Игорь Константинович в Слободе, вернувшись с блестящей победой. Царь богато жаловал его и Диму не забыл. С отца Дубина была снята опала, а с самим Дмитрием, ровно как и с Игорем, государь долго беседовал наедине. Много милостей сулил он им: предложил вписать в Опричнину, а Димку вдобавок ко двору приблизить. Но вежливо отказались победители: Гром в своей манере, забывшись, резковато ляпнул, что думает, но Дубин, уже привыкший исправлять за князем, тут же принялся почтительно объяснять его слова, стараясь максимально смягчить углы. Видно было, что царь раздосадован отказом, однако в глубине души, даже не признаваясь самому себе, он знал, что не потерпит близко столь прямого и острого ума, как у Грома; что будет он, словно сор в глазу, больно колоть и мешать осуществлению государевых планов.       В другой раз пришлось Дубину придержать Игоря, когда царь, выйдя на красное крыльцо, обратился к столпившемуся перед дворцом народу. Речь его была ласкова, никого не забыл государь, похвалил и ратников, и ополченцев выделил. Однако, казалось, заканчивая говорить, он вдруг спросил, внимательно вглядываясь в толпу и награждая каждого пронзительным взглядом:       — А что, воины верные, где же мой слуга любимый? Где Разумовский?       По рядам пробежал ропот, все принялись оглядываться. Дубин тоже обернулся и вдруг увидел стоявшего в стороне стрельца. Дима тут же признал своего спасителя и хотел было скорее ринуться к нему, чтобы наконец поблагодарить, но царь снова громко спросил:       — Донесли мне вести, что пал мой боярин в бою. Так ли это, люди? Видел ли кто из вас?       Толпа снова зашумела и с нескольких сторон раздались крики: "пал он, царь-батюшка", "умер", "басурманы срубили боярина".       — Да как же умер? Я же с ни... — Игорь было открыл рот, но Дима пребольно двинул его локтем в бок и тоже, повинуясь какому-то непонятному порыву, крикнул "умер".       Государь послушал, покачал головой, лицо его помрачнело и вскоре он уже скрылся в тереме.       — Ты чего? — Гром нахмурился, пытливо глянул на друга. Он ничего не понимал. Разумовский не мог быть мертв, князь сам видел его перед отъездом, да и ужинал ведь тогда с ним в шатре. — Как убит Разумовский?       — Сказано же тебе, пал в бою, — Дубин судорожно огляделся, но стрельца уже и след простыл. — Если его люди так говорят, значит это правда. Подумай сам, станут ли они царю врать, — почти отмахнулся он и, не дав Игорю возразить, куда-то ушмыгнул.       Все время, что оставалось до отъезда, Дубин искал своего спасителя, но тщетно. Слышал он от людей, что царя ответ народа не устроил, что послал государь отряды искать беглого боярина, что слуг сам Малюта пытал, желая выведать, где искать их господина. Но и здесь было глухо. Не сказали ничего слуги, вернулись ни с чем опричники, и государю пришлось проглотить свою злобу.       Близился полдень, когда отряд достиг своей цели. Гром подъехал к городским воротам, сейчас открытым для купцов и пришедших на базар крестьян, и часовой — румяный молодец, настоящий богатырь в стрелецком кафтане — вышел к нему навстречу.       — Кто такие? — пробасил детина.       — Князь Игорь Константинович Гром, — снова оказавшийся тут как тут Димка, гордо подбоченясь, строго глянул на стражника. — Царский посланник.       — О, так наш новый начальник, значит, — часовой закивал, новости до него доходили туго, но сейчас он все мигом сообразил. — Знаем, в лицо не видали, а грамоту с гонцом получали.       Ворота распахнули шире, и отряд двинулся внутрь. Дима и Игорь пока остались снаружи. Дубин хотел было что-то расспросить у стрельца, как тут раздались громкие крики — "Посторонись", — и поперек воинам из городских ворот кое-как выехали два всадника. Увидев первого, князь так и ахнул.       — Разумовский?! — он не мог отойди от удивления, глядя на удальца, шагом проезжавшего мимо. На нем был алый стрелецкий кафтан, такой же как у стражника, из-под надетой набок шапки торчали криво остриженные короткие рыжие волосы, на бледном гладко выбритом лице играла насмешливая ухмылка, ясные глаза лукаво блестели.       — Здравствуй, князь, — сильно картавя, бросил всадник и легко поклонился. — Кажись, ты обознался. Таких тут не знаем, а если и есть кто, то не я это точно. Митька, скажи?       Богатырь Митька согласно закивал:       — Какой такой Разумовский? Не слышали ничего.       — Да как же, боярин Разумовский! Сергей, сын Алексеев. Говорили, он в битву погиб, а вот он! — Гром не верил своим глазам.       — Нет, князь, нет, — Митька замотал головой. — Путаешь ты, путаешь. Бояре-то, они во, — он показал на себе, — дородные, бородатые, а этот-то что? — часовой даже засмеялся. — Это всего-то навсего наш Разум. Новенький, записали недавно. Погляди на него, у него усов даже нет. Не растут просто, уж даже, сам понял, бритым ему приличнее, а то так позор один. И вообще, он чудной бывает. То грустит, то радуется, его не поймешь, но вот как драться иль плясать, тут никто другой не сравнится. Сам старшой порой одолеть его не может, если один на один выйдут, — стрелец усмехнулся и махнул рукой на второго всадника, хмурого и черноволосого, успевшего уже проехать дальше. — Старшой — это вон он будет.       — Да как же... — князь нахмурился еще сильнее.       — Ну видишь же, человек тебе все по чести разложил, — Разум, как назвал его Митька, весело рассмеялся, подмигнул Грому и пустился вскачь, пришпорив коня.       — Пойдем, — Дима похлопал друга по руке. — Леший с ним, с твоим Разумовским. Нам тут, у черта на куличках, пол жизни небось служить, разберемся еще.       Дубин пропустил Игоря вперед и обернулся. Взгляд его встретился с серьезным взглядом темных глаз остановившегося поодаль стрельца. Они молча кивнули друг другу и, одновременно отвернувшись, поехали каждый в свою сторону.       "Наконец в расчете", — удовлетворенно подумал Димка, успокаивая собственную совесть.       "В расчете", — отметил про себя Волков.