РЕВЕНАНТ. Книга

14 месяцев спустя Лилиан отпивает теплый кофе и думает: боже, как сладко. Она сидит в Гарвардской библиотеке за квадратным деревянным столом, октябрьское солнце липнет к кофейному стаканчику, к ее Макбуку с черным чехлом. Тишина стоит гудящая, очень библиотечная. У Лили сохнет горло и болит голова. Они перебрали вчера, когда отмечали день рождения Теа. — Ладно, я все, — Ники раздраженно трет глаз, размазывая тени. — Тошнит ужасно. Пойду найду Теа, она где-то в парке курит. Хотя, — Николь фыркает и встает. Она в теплом вязаном платье. — Если бы я училась в инженерном, тоже курила бы как в последний раз. Лилиан закатывает глаза, думая, пить кофе или выбросить. Сахара она плюхнула очень щедро. — Иди. Я еще немного посижу. Николь забирает зарядку, телефон, тетрадь. Тянется, как зверек. — Не засиживайся. У нас вечер с кино и роллами, помнишь? — Да уж. Блейз осудил бы нас за такое студенчество, — говорит Лили. И сама удивляется, почему вспомнила его. Она не видела его уже год, с тех самых событий, которым Лилиан не могла подобрать слов. Только обрывки сообщений от Фани: я ушла от Виктора, родители заблокировали мои счета, мы с Блейзом пока не в городе. Последнее сообщение от Фани пришло весной. Больше она на сообщения Лилиан не отвечала, будто их связь тоже закончилась, как какой-то дурацкий роман. Жизнь вообще стала истончившаяся, неопределенная: лекции в колледже, посиделки с Ники и Теа, ледяное белое вино, короткие СМСки родителям раз в неделю, бесконечная зубрежка. Такая, что потом сохнут извилины и нет уже сил думать, воображать, вспоминать. Лили, закусив губу, смотрит на исследование в Pages и думает: ну, когда-нибудь жизнь снова станет объемной, интересной, да же? Николь хмуро облизывает губу, будто чувствует, как Лили отбрасывает назад в пучину. Из которой она не совсем-то и выбралась. — Слушай, мама мне говорила, что твой отец сейчас идет фаворитом в сенаторы от Массачусетса, да? Звучит круто. — Ага. Он, кажется, не сомневается в своей победе. — Тогда тебе будет еще легче строить свою политическую карьеру, — Ники улыбается, будто пытается подбодрить, и Лилиан улыбается в ответ. Просто не хочет, чтобы старания подруги пропали зря. — Я уже представляю тебя в Конгрессе. Будешь даже круче Кортес. Лилиан от этого имени, — Кортес, вроде всего лишь девушка в политике, — кидает в дрожь из стекла и омута памяти, как в Гарри Поттере, только хуже. Ее омут памяти, по крайней мере часть, отвечающая за последние четырнадцать месяцев, вся в изломах, как в мертвых трещинах. Всплывают слова Френка Рейлиша: вдруг ты превзойдешь Кортес? Я был бы рад. У Лилиан влажнеют глаза, щиплет под ненакрашенными ресницами. Ники смотрит на нее и сожалеюще сводит брови. Ее голубо-ангельские глаза выражают столько эмоций, что Лилиан делается еще хуже. И неловко. — Лили… — Николь делает шаг. — Нет, все окей, иди к Теа, — Лили быстро моргает, и слезы опрокидываются назад в мешочки. — Я скоро подойду. Ники сомневается, но подчиняется. Напоследок гладит ее плечо через свитер, говорит: ждем на улице. Лилиан снова погружается в философские тексты Платона. Учеба стала чем-то вроде опиоида. Она засасывала и выжимала все соки, и Лилиан ничего вокруг не замечала. Какой-нибудь психолог сказал бы: Лилиан, ты заблокировала свои чувства и не прожила их, как надо. Но у Лили ощущение, что все не так просто. Дело не в чувствах. Просто она словно проживает какую-то искривленную, сновидениеподобную версию своей жизни, где Лилиан все еще Лилиан, где рядом подруги, живут родители, Гарвард все еще входит в Лигу Плюща, как символ постоянства в переменчивом мире. И все же — настоящее ей кажется чем-то иллюзорным, ненастоящим, как мультик Disney. Иногда, бывает, прорываются яростные вспышки жизни — красота облаков в туманном небе, прелый запах опавших листьев, уют сериала с пледом и шоколадным пудингом, звонкая болтовня подруг под ухом. Но в целом все это какое-то застывшее, чуть ли не чужое, будто Лилиан со стороны наблюдает, как неинтересно пролетает ее жизнь. Она не думает, что страдает. Это не похоже на фильмы о любви, где героиня тонет в слезах и драме, где депрессия вместо декораций. Лилиан, как и раньше, чувствует радость, благодарность, кратковременную эйфорию, когда, например, побеждает в дебатах или рисует особо удачный художественный кадр. Ей иногда даже кажется, что она счастлива, но это счастье длится где-то секунду, пока не включается голова и рецепторы, которые, наверно, отвечают за жизнеспособность. Такое счастье кажется ей неинтересным и картонным, как мусорный пластик, а вокруг ей улыбается со всех сторон память о Рейгане: любое упоминание Рейлишей и сбитых самолетов. Тиффани, Блейз, Кристиан, Кит, Корнелия, которая мелькнула недавно в Блумберге со статьей о защите котят — все это не про них, а про него. Уран, Марс, дождь во Франции, деньги, да даже моющие средства с запахом ледяного лимона — все было как напоминание, а не отдельно существующие объекты. Алгебра, которую в средней школе ей помогал понять Рейган. Текила, энергетики, низкие автомобили, бассейн, вычурные маты, презервативы без латекса, легкая надменность, даже несуразно-дорогой бриллиант, который покоится в банковском сейфе — все как нервное покалывание его ушедшей близости. Лилиан только теперь понимает значение словосочетания «пустой город». Только у нее пуст не город, а целая страна, пока Рейган неизвестно где. Ей иногда стыдно за то, какой одинокой она ощущает себя, как она не может быть полноценной без него, как постоянно думает: стало ли тебе легче, Рей? Пожалуйста, господи, пусть он больше не стоит на краю крыши, пусть живет, пусть будет хоть чуточку счастлив, даже если без меня. Лили ведь знает, что неправильно так сильно зависеть от него. Она — самостоятельная единица, она умная, достаточно талантливая, достаточно красивая, достаточно целеустремленная и сильная. И за это делается еще пагубнее. У нее будто есть уйма преимуществ, которые она не ценит, ибо вся сосредоточена на том, как бы не расклеиться от отсутствия Рейгана в ее повседневности. — Лили! — вдруг зовет голос. Мужской, теплый. От него Лилиан будто втыкается в 14 месяцев, прошедшие, как стоячий миг. Она поднимает взгляд. Замирает, как ледовая фигурка перед первым солнцем. — Кит? — Давно не виделись, красотка! Он обнимает ее так душно и крепко, без всяких церемоний и осторожностей, что Лили до боли напрягает лицо, ибо снова готова расплакаться. Твою мать, отстраненно думает Лилиан, я же не плакала даже когда умер Муфаса. От Кита несет самолетной едой и мятным кондиционером для одежды. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Лили, неспособная выдать что-то получше. — Господи, я думала… — Я типа вернулся в Бостон, — неловкое похлопывание по ее спине, будто Кит опомнился от временной вспышки радости от встречи и теперь не знает, как себя вести. Он треплет отросшие каштановые волосы. — Э, ну ты классно выглядишь. Даже лучше, чем раньше, хотя куда уж лучше. Лилиан удивленно моргает. Кит стеснительно плюхается на соседний стул. Улыбается яркой, как из какой-то другой вселенной, улыбкой. — Рада тебя видеть, — говорит Лилиан, тоже улыбаясь. Теперь вполне искренне. — Честно говоря, рада как никогда. — Я понимаю, Лили, — пауза. — Как ты? — Нормально, — автоматический ответ. — А ты? — Тоже. Намного лучше. Жирная, громкая тишина. Она говорит громче избитых речевых клише, типа, как же было херово. Лилиан отпивает кофе, и ей кажется, у нее кровь засахарилась от количества сахара. Вопрос висит между ними, как навязчивый призрак. — Как?.. — Он в порядке. Ну, в относительном. Я здесь по его просьбе. — Здесь это в Бостоне или… Лили не заканчивает, потому что страшно надеяться. Мимо проходит помятый студент с пустой банкой Редбулла. — Здесь с тобой, — мягко отвечает Кит и вытаскивает из дорожной сумки коробку. — Это тебе. Простая бумага, смятые углы, стандартный размер. Так обычно, что ей выворачивает кишки наружу. — Это от Рейгана? И у нее язык будто болит, как истыканный иглами, когда произносит его имя впервые за 14 месяцев. Словно она сказала запретное слово Пандоры. — Да. Посмотри, что там, и… ну, свяжись со мной. — Ты знаешь содержимое? — Только наполовину, — Кит барабанит пальцем по лакированному дереву. Похоже на привычку Рейгана. — Он сказал мне не лезть в коробку. Очень на него похоже, да? Лилиан еле-еле кивает. — Ага. А когда?.. — Не знаю. Думаю, через года два. Да, Лили, — Кит кивает, видя что-то в ее лице. — Он вернется через года два или около того. — Ладно. Два года это не так уж и много, — выдыхает Лили. Думая: на два года можно и занять себя. Кит ерзает на стуле, ему явно некомфортно быть свидетелем ее эмоций. Он теребит картонную подставку под кофе. — Слушай, я не знаю, что тебе передал Рей, но… Ты же знаешь, ты можешь поступать, как хочешь. — Конечно. Знаю. — Лил, еще раз, — Кит с неожиданным рвением хватает ее холодные ладони, во взгляде ни капли привычной смешинки. — Рейган, он… Я в любом случае пойду за ним до конца, но он уже не тот человек, которого ты знала, понимаешь? — Конечно, если бы такое случилось со мной… — Нет, Лилиан, — его голос твердый, почти холодный. — Ты бы не… Ладно, в общем, просто подумай. Тебе необязательно его ждать. — Хорошо. Оба знают, что она лжет. Кит ждет мгновение и вздыхает. — Я в городе на пару дней. Свяжись со мной, если согласна поучаствовать в фонде. Лилиан не знает, что за фонд, но уверена, что согласится. Если это просьба Рейгана, если это — финальное доказательство их верности друг другу. Кит снова по-медвежьи обнимает ее и уходит. У Лилиан ощущение, будто в ее будние, сквозь лужи света и пронзительной темноты, ворвался агрессивный высвет настоящей, утерянной жизни. Она находит Теа и Ники, Теа курит. Они смотрят ужастик, жуют роллы и какие-то японские чипсы. Ночью Лилиан долго, медленно открывает коробку Рейгана. Расчленяет ее с осторожностью хирурга, послание от него так же ценно, как человеческая жизнь. Нет. Ценнее жизни. Настольная лампа в форме луны светит ей на коленки, в комнате прохладно, одеяло как ледяная вата. В коробке кинжал древнего вида, с отупевшей сталью и рубинами в рукоятке, и письмо от руки. Лилиан какое-то время пялится в блик света в почерке Рейгана — узкие, педантичные буквы прилегают одна к другой, как по лекалу. Дочитав письмо, она крутит в руке кинжал, потом открывает Гугл, проигнорировав сообщение мамы. Это кинжал, которым предположительно Брут предал и убил Цезаря. Лилиан всю ночь ворочается в кровати, мучаясь: почему Рейган подарил ей кинжал? В письме о нем слова не было. Через пару дней она завтракает тостом с маслом и соком. Впопыхах красится перед зеркалом, надевает костюм аля «примерная девочка идет на семейный обед». Участвует в пресс-конференции Марка, который близок к тому, чтобы попасть в верхнюю палату от демократов. Они обедают в Кембридже, Марк пьет женьшеневый чай. Лилиан смотрит на пар, вьющийся над чашкой, и вспоминает, как Мириан Рейлиш пила такой же в их последнюю встречу. — Ну что, как тебе студенческая жизнь? — говорит отец. От него веет каким-то новым лоском победителя, в нем будто даже проснулись отцовские инстинкты. — Ты отрастила волосы? Тебе идет. — Учеба мне нравится, — говорит Лили. — Несложно это все. Марк басисто смеется. — Вот это моя дочь! Мне тоже учеба легко давалась. Я за час учил то, на что другие тратили целый вечер. Лилиан прохладно думает: отец утрирует. Вспоминает прошлое таким, как он хочет, а не таким, каким оно было на самом деле. Официантка приносит салат с мидиями. Лилиан не ест мидии, но Марк этого, видимо, не знает. — Скоро, кстати, вернется Рейган, — говорит она, не глядя на отца. — Знал об этом? — Скоро? — он приоткрывает рот. То ли удивленно, то ли… — Это когда именно? — В течение года. — Ну, — кашляет, — это хорошо. Он, в отличие от остальной семьи, невиновен. Лучше ему быть здесь, а не черте где. — Ага, — протягивает Лили. Вспоминает письмо Рейгана. — Я думал, вы не общаетесь?.. — Иногда общаемся. — Вот как. Ну, хм, это хорошо. — Почему? — Рейгану сейчас нужна помощь близких, как никогда раньше, — Марк вытирает блестящие губы. — Ты его подруга и должна помогать ему. Я тоже сделаю для него все возможное. Все-таки мы не чужие люди. Лилиан задумчиво постукивает пальцев по оттопыренной губе. Осень стряхивает с деревьев краски. Где-то рядом гниет магнолия. — Ты видел когда-нибудь кинжал, которым Брут убил Цезаря? — Нет, а что? — Просто любопытно. — Необычные у тебя интересы, — усмехается Марк с какой-то гордостью в голосе. — Но я рад, что тебя интересует история и политика, а не Инстаграм и звезды. Кстати, скажи мне, когда Рейган вернется. — Зачем? — Я бы поговорил с ним. Предложил свою помощь или что-нибудь такое. Он ведь хороший парень, а? — Наверное, — Лилиан слегка улыбается. Отец не знает, что значит ее ломаная улыбка. — Мы с другом собираемся основать фонд помощи пострадавшим в той трагедии. Забыла тебе сказать. — О. Это отличная идея. А когда? Я мог бы использовать это в своей кампании… — Да скоро, — безучастно говорит она. — Можешь уже использовать. — Ты умничка, Лилиан. Я же говорил, ты далеко пойдешь. — Это точно. Они обедают в спокойной обстановке. Позже, уже в доме, Лилиан перечитывает письмо Рейгана, в глазах печет. На мгновение она отвлекается на мысль: как же это старомодно и романтично, писать письма от руки. Но миг заканчивается, и ей приходится сжечь его письмо в потеках зажигалки Теа. Письмо было как гамбит, после которого уже нет пути назад. Заковыристая история Цезаря и Брута. Слова Рейгана: Цезарь это моя семья. … Сделайте с Китом фонд для жертв, я финансирую. Сам я не могу, фамилия не позволяет :) … Спроси у отца, что он будет делать, когда я вернусь. Ответ может быть таким … Не бросай искусство, хоть ты и на политологии … Ты спрашивала, люблю я тебя. Я сказал про любовь-сторге. Я не шутил. Родителей нет, но есть Рем, ты, Кит, Рейлиш-младший. В таком порядке, хотя ты и так знаешь … Жди, Лилс. Я рядом.