РЕВЕНАНТ. Книга

Лилиан кажется, что мозговую жидкость заменили смесью мыльных пузырей, воздуха и спирта. Ей радостно от сопричастности к довольству человека, которого любит, кажется, полжизни. Киллиан или Скорп подарил Рейгану выступление Hollywood Undead, одной из его любимых групп. Ребята стоят на огромной террасе виллы и начинают петь Lion, как только Рейган подходит к дому. В лице Рейгана Лили замечает всплеск чего-то странного, исказившего его черты. Спустя секунду она понимает: это удовольствие. Не физическое, которое она наблюдала всю прошлую ночь (хоть и не было завершения, а ведь она была готова), а эмоциональное, даже духовное. Кит громко подпевает. Лилиан вслушивается в слова и думает, что Киллиан попал точно в яблочко. Рейгану эта песня подходит. Он правда вылеплен из чего-то хищного, агрессивного, свободного, несмотря на все ограничения, наложенные рождением Рейлишем. Рейган — лев. А кто Лилиан — она не знает, без него она словно мертва, и эта мысль ее пугает и завораживает одновременно. Johnny3Tears зачитывает куплет. Львом ты рожден и львом останешься до самого конца. Вспоминается Мириан — с прямой спиной, будто в позвоночник ей вкрутили железную палку, иронично-серьезным взглядом, таким смотрят, когда знают слишком много, чтобы говорить. С худыми, утонченными, как у Рейгана, пальцами и кольцом из черного бриллианта. С покрасневшими линзами глаз и белой одеждой, сшитой по ее меркам. У Мириан талия тоже узкая, а бедра и плечи — хрупкие, тонкие. Она могла быть матёрой, яростной львицей с жилистыми ногами, произведшей на свет молодого льва. Френк и Ремингтон Рейлиш для Лилиан вообще как персонажи из мифов — вроде тоже люди, но будто за пределами ее досягаемости и когнитивных способностей. После выступления HU Кит хватает микрофон, забирается с ногами на столик 14 века и говорит долгий, слезливый тост. Лилиан, несмотря на медленное шевеление мозга, думает, что Кит любит Рейгана, как родного брата, что Рейгану повезло иметь такого друга. — Я что хочу сказать… Я так и не смог придумать достойный тост, хотя ломал над ним голову всю неделю, — Кит опасно покачивается на столике. Блейз, стоявший рядом и пьяный в дым, бровью не ведет. — Просто это невозможно, 26 буквами описать такого многогранного человека, как Рейган. Своих людей он защищает яростнее мамы-медведицы. Он опаснее египетской кобры, его лучше не злить… пшшш! — Кит имитирует бросок кобры, гости смеются. — А, еще он красивее Алена Делона и гениальнее Илона Маска! Он чертова американская атомная бомба. Лилиан смотрит на Рейгана. По его лицу ничего непонятно, но она предполагает, что ему смешно. Еще эта военная рубашка со строгим мундиром выглядят на нем так, что у нее кожу прошивает мурашками. Кит, пошатываясь, продолжает: — Но я утрирую, все это неважно, конечно… Ибо Рейган дал мне, всем нам, кое-что более важное… Это дружба, верность, надежное плечо. Семью. Да, придурок, ты мне лучший друг, брат и братишка в одном лице, и я тебя люблю, — Кит вдруг становится серьезным, Рейган смотрит на него внимательно. — Ты для меня тот самый друг, который может прийти ко мне посреди ночи и сказать, что убил человека, и я помогу тебе закопать труп. Кит спрыгивает со столика, они коротко обнимаются. Кит дарит огромную коробку KFC, в ней, вместо крыльев в жирном кляре, еще одна коробка от OFFICINE GENERALE. Кит на секунду прижимается вспотевшим лбом ко лбу Рейгана («помнишь, когда мы познакомились, твой шарф испортили, это точно такой же, сшитый специально для тебя, той коллекции больше не существует»), говорит еще что-то. Рей кивает без тени улыбки, они ударяются сжатыми кулаками. У Лили на глазах слезы. Она сама не знает, почему ее так трогают слова Кита, их дружба, может, алкоголь делает ее чувствительной, будто с нее сняли кожу. Потом полночи они играют в охоту. Актеры в костюмах титанов убегают от них по острову, огромная, театральная луна сливается с путаницей крошечных ламп, которыми напичканы тропинки. Земля мягкая, клочковатая, дорог нет — везде только зеленые папоротники, жаркие бутоны белых цветов, гигантские пальмы, песок забивается в сапоги и режет пятки. Эту игру выбрал Рейган, Лилиан всего лишь добавила колорита актерам, которых они должны убить мечами в краске. Лили начинает охоту рядом с Лиамом и Фани, но в какой-то момент отстает, чтобы вытряхнуть из сапога камешки. Когда она заканчивает, никого рядом нет. Она сидит среди кокосовых пальм и орхидей, запах вокруг сладкий и немного гнилостный, смешанный с горячей листвой. Ветер разносит кипучий шелест океана, небо густого, бездумно-черного цвета. Кожа липкая от соли и пота. Лилиан отклеивает волосы от влажной шеи, приспускает рубашку с плеч, пытаясь охладиться, и пялится в темноту папоротников. Ей хочется найти Рейгана и спросить: где Корнелия? Но в глубине души она знает ответ. Лили признается себе, что даже рассчитывала на такую реакцию Рейгана, когда рассказывала ему про Нел и тайскую принцессу. По телу расползается дурацкое животное удовлетворение — оно даже грубее охоты на актеров или языческих праздников. Двойственность ощущений, — удовлетворение и отвращение, — заставляют Лилиан больно укусить губу. На язык осыпается жестяной, мутный привкус крови. — Я вроде не подвергал социальному остракизму непослушных девочек в сексуальных костюмах. Лилиан даже не удивлена его голосу. Ей кажется, будто Рейган всегда, кончиком зрительных органов, за ней приглядывает. — Добровольно отправила себя в ссылку, — фыркает она. И заторможенно понимает, что рубашка у нее спущена до грани приличия, когда Рейган останавливается сзади, он стоя, она сидя. Его колено небрежно, но ощутимо касается ее голой лопатки. Лилиан облизывает губы. Пытается сосредоточиться на вкусе крови, чтобы не впасть в смущение. Она ненавидит стесняться. Быть обычной, когда рядом куча людей, несложно, но теперь, стоит им остаться вдвоем, Лили кажется, будто сосуды связываются узлом. Что кровь своими бешеными толчками растворяет, разрывает вены — от воспоминаний, его запаха, сворачивающегося вокруг удушливой виселицей. Она выдыхает. Память лихорадочно долбит в мозг, Лилиан думает: дурацкий неокортекс, дурацкая лимбика, дурацкие гормоны, все дурацкое. Просто — она бы ни за что от этого не отказалась. — Тебе нравится? — спрашивает Лилиан, запрокидывает голову, затылком ложась на его ногу. Рейган будто специально согнул ее, чтобы она могла опереться и просить не пришлось. За его спиной белеют пенные лепестки цветущей орхидеи. — Да. Вернемся на виллу за моим подарком? — Каким именно? — Лилиан, встрепенувшись, стягивает щеки изнутри. — Не этим, — он усмехается сумрачно, с обманчивой мягкостью. — Я подумал, ты не хотела вручать мне подарок при остальных. — Так и есть. Рейган помогает ей встать. И, когда Лилиан пытается натянуть рубашку, целует ее в губы. И мгновенно — в альвеолах ее легких 0% кислорода. Что-то глухо падает в белый песок. У их поцелуя вкус вина и блеска для губ. Лилиан закрывает глаза, повторяет его действия — медленные, сексуальные сенсации, его кожа как прохладное стекло. Рейган отстраняется так же неожиданно, как начал. Лилиан смаргивает наваждение, видит, что в песок упал ее телефон. Она присаживается на колени, чтобы поднять его, и выпаливает: — Обожаю с тобой целоваться. Это как задыхаться под асфиксией по собственному желанию. Сравнение ей кажется забавным, Лили улыбается, поднимает на Рейгана шкодно-нервозный взгляд — и весь эпидермис будто прошивает электричество в предельное значение вольт. Рейган выглядит так, будто сейчас сожрет ее вместе со всем химическим составом ее тела. Он кладет руку ей на затылок, сжав тяжелые волосы. Переводит пальцы на ее губы, нажимает, приоткрывая ее рот. На его большом пальце темно-розовый, как ледяная сахарная клубника, отпечаток ее помады. — Когда ты стоишь передо мной вот так, на коленях, я думаю, как бы трахнуть тебя в ротик, а не о каких-то поцелуях. Лилиан. Лилиан не сразу понимает, что стоит перед ним на коленях, зрачками упираясь в его узкие бедра, обтянутые черными брюками и кожаными ремнями. Такую внешность вообще стоит запретить на уровне Конгресса. Причина даже не в лице или сухом рельефе мышц, от него исходят флюиды чего-то, что Николь, напившись как-то до одурения, назвала «охрененная факебельность». Лилиан дрожит, на миг ей даже делается страшно. Она не двигается — сама не знает, чего хочет. Но во взгляде, — она знает, — сплошь провокация. Вроде как: что будешь делать, Рейган? Рейган угрожающе сужает глаза и резко заставляет ее встать, потянув за руки. — Ты сейчас, считай, заходишь в клетку оголодавшего животного и трясешь перед ним сырым стейком, — глухо говорит он, склоняется к ее лицу. — Твой хваленый мозг не знает, что так нельзя? — А ты не знаешь, что нельзя так дразнить молодую здоровую девушку? — Я тебя дразню? — Да, — она почему-то не может оторваться от чертовых ремней на его ногах. Кто-то писал в «рынке сплетен», что Рейган активно использует их в сексе. У Лилиан жжет в горле от обиды и возбуждения: НУ ПОЧЕМУ ОНА ЭТО ЗНАЕТ? — Лилиан… господи, блядь, — Рейган резко выдыхает. Сам натягивает ее рубашку на место. Луна прячется за завесой пышных, как крем, туч. — Зачем ты материшься? — С тобой цензурно выражаться невозможно. Они возвращаются на виллу, Рейган придерживает ее поясницу. Лилиан дарит подарок: буква Р, выдолбленная из куска горной породы с Марса. Она потратила чуть ли не весь запас своих контактов и просьб, чтобы заполучить жутко редкий образец. Рейган берет подарок, Лилиан говорит: — Это лишь малая часть. Привезешь мне большую, когда доделаешь свои экзоскелеты и слетаешь на Марс. И, наверное, впервые в жизни она ясно, будто это выскоблено на бумаге, видит, что Рейган тронут. Его глаза — безвременной континуум, в который ее засасывает, как в черную дыру, и свет преломляется, отраженный мертвой планетой в совершенную черноту его зрачков. Лунный свет струится и все равно не может заполнить отражение Рейгана, самостоятельное, идеальное в своей холодности. Лилиан, когда он снова ее целует, думает, что рядом с Рейганом ей не нужен ни свет, ни жестяная жара солнца, ни тепло человеческого взгляда.