РЕВЕНАНТ. Книга

— Ты не видела чек за работу реставратора с Чарльз-стрит? — спрашивает Альма, просунув голову в мастерскую Лилиан. — Который занимался чиппендейловским комодом с двойным дном? — Нет, — Лилиан сосредоточенно заворачивает картину с Рейганом в тугую стрейч-пленку, собирая ее в узел на углах рамы. — Собралась перевозить картину со своим любимым? — Мам, — она недовольно смотрит на Альму. Альма вытаскивает из волос крупные бигуди, пряди шаровыми кольцами скользят на квадратные плечики ее пиджака. — Сегодня вечеринка у Тиффани, там я передам Рейгану картину. — Это твой подарок на его двадцатилетие? Очень недурно, Лили, но недостаточно по сравнению с Сутином, которого он подарил тебе в прошлом году. Лилиан застывает, сжав в пальцах рулон с воздушно-пузырчатой пленкой. Она находит телефон среди нераспечатанных пузырьков с пигментами (бледно-васильковый, жжено-серый, черный аспид, обглоданная кость) и открывает календарь. 2 августа. Она подсчитывает в уме и понимает, что день рождения Рейгана приходится на предпоследний день благотворительного ралли. — Это не подарок, Рей хочет купить картину. — Слава богу, что не бесплатно. Он и так много от тебя получает. — Поцелуи это не много, мама. — То, что я видела вчера, не просто поцелуй, Лилиан. — Мы можем поговорить о чем-то другом? Альма растеряно смотрит на разросшееся семейство незаконченных бумажных рисунков, разбросанных по полу, на Лили, старательно заклеивающую стыки скотчем, будто перед ней картина какого-нибудь Хоппера. — Можем. Что ты докопалась до Мари? У ее семьи и без тебя не лучшие времена. — Поэтому я и удивилась. Ее отец работает кем, менеджером средней руки в никому неизвестной компании и получает сто пятьдесят тысяч? И он платит за нашу школу сто двадцать? Как-то нереалистично. — Вот уж не думала, что ты выбираешь друзей по социальному положению, — говорит Альма, поджав губы и облокотившись о дверь. — Ты же чуть ли не анархистка или как ты себя называла. — Это было в средней школе, — Лилиан подтаскивает к картине коробку, которую искала в интернет-магазинах всю неделю; сложно найти подходящий размер. — Так как она оплачивает учебу? — О господи, мне не нравятся твои вопросы. С учетом того, что вчера ты спрашивала, могу ли я исключить ученика. Лилиан выразительно смотрит на мать; Альма вздыхает и включает свет. Без него в мастерской было слеповато, дневной свет с зашторенного окна проникал робкими, косыми лучами. — Мари на стипендии, выданной родительским комитетом, но это большая тайна. У нас пять таких стипендиатов. — Она собирается опубликовать мемуары, слышала? — Конечно. Большая умничка. Лилиан строит мученическую гримаску, чувствуя себя ослепшей из-за белого-белого света, падающего с лампочек. — Мари — тупая зайка, какие ей мемуары? — Лилиан, не выражайся, — Альма строго хмурит подкрашенные брови. — Я это к тому, что ей не хватило бы мозгов написать книгу самостоятельно, как не хватило бы мозгов самой пробиваться, поэтому она решила идти ко дну и прихватить нас с собой, — Лилиан говорит без выражения, будто ей не предстоит уговорить маму сделать что-то важное. — Поясни. — Я читала рукопись. Она там обливает нас с Ники помоями, — но больше всего Рейгана. — Подробно описывает все наши грешки в старшей школе. — Например? — Например, как Ники напилась пива во время репетиции «Унесенных ветром» и облевала шарф учителя от LV. — Ну, это Николь Шрейн, а не моя дочь. Лилиан раздраженно распахивает полы коробки и пытается втиснуть в нее картину. В лицо бьют пыль, запах китайской фабричной бумаги, клей от скотча и затертые краски. Альма смотрит на нее с высоты своего роста, не пытаясь помочь. — Про меня — как я пригрозила Диане Мартинез отчислением из всех клубов, если она не прекратит дразнить Теа. Или как мы с Ники заставили школу перенести Весенний бал, потому что улетали посмотреть цветение сакуры в Киото. Обязательно было заставлять меня все это говорить? — Просто хочу напомнить, что ты временами ведешь себя неразумно, — Альма все-таки наклоняется и помогает Лилиан уложить картину. — Твой инстинкт помогать и защищать близких может аукнуться в самый неподходящий момент, как например с Мари. Что скажет комиссия Гарварда? Ты же метишь в ранний отбор. — Вот поэтому и нужно отчислить Мари. Альма аж стукается пальцем о тупой край коробки. — Как это тебе поможет? — спрашивает она. — Издательство это не остановит, и более того, они развернут все в пользу Мари. — Мари опубликует отредактированные главы, без компромата на меня и Ники. И на Рейгана, молча добавляет Лилиан, закрывает коробку и ковыряет ногтем в кругляше скотча, пытаясь нащупать конец. — И как ты ее заставишь, интересно? — лицо Альмы почти страдающее. Она приняла решение, но вроде как не по своей воле. — Может, ей уже не так интересна учеба и Мари вообще собирается стать писательницей, какой-нибудь блестящей эссеисткой или критиком. — Поверь, стать писательницей с таким количеством серого вещества в черепе ей не грозит, — бормочет Лилиан, разгибает ноющую поясницу и тянется, встав на носочки. День проходит сплошным потоком событий, которые сложно разделить на части, и они остаются в памяти единой фигурантой, как Франкенштейн, но потом, спустя неделю или месяц, можно вспомнить отдельную яркую вспышку из этого дня, но никак не связать с остальными вещами, происходившими до и после. Так Лилиан читает «Стоунер» Уильямса, развалившись на полу в своей комнате, пока горничные чистили, мыли, драили и пылесосили остальные комнаты, и без того не очень грязные — в них никто не жил. Начитавшись до эйфорического состояния, когда реальность и иллюзия смешиваются, она пьет воду, дорисовывает Николь и Теа, бросает, когда устает, съедает кусочек маминого голубого торта, на вкус как кекс «Данди», читает огромную статью с альтернативным взглядом на апартеид в ЮАР, хоть и не представляет, какая может быть альтернатива в фактах. Раздражившись от того, какие намеки кидает автор (потомок владельцев шахт в Южной Африке), она закрывает вкладку и пишет сообщение Мари Мак-Вильямс. Лилиан: привет! мне сказали ты издаешь свои мемуары поздравляю. я бы прочитала там вроде есть что-то обо мне и моих любимых. можно? Она не расставляет запятые, как обычно, и пока не собирается делать это в дальнейшем. Такой своеобразный акт мятежа и самовыражения, хоть и в примитивной форме, Лилиан это понимает, и иногда ей становится мерзко от подростковых замашек, и она обещает самой себе, что в следующий раз обязательно напишет текст, как полагается, с запятыми и смайликами. Но это похоже на обещания не есть булочки с понедельника или не добавлять сахар в кофе. Короче говоря, каждый раз находится новое оправдание. Мари не открывает сообщение.