В комнате тихо

Я Джейми «Баки» Барнс, и я больше не Зимний Солдат. Я Джейми «Баки» Барнс. Я… Кто я? Сама-то знаешь? Или сам? Само? Девушка на фотографии, сделанной в тридцать девятом или сороковом, улыбается. Она в платье, хорошо сидящем на изящной фигуре, ткань охватывает тонкую талию, на плечи наброшен легкий жакет, на сгибе локтя висит женская сумочка, аккуратно уложенные волосы завиты кудрями, глаза живые, горят. Эта фотография есть в музее. Там подписано, что это Джейми «Баки» Барнс. Ее еще можно найти в интернете. Там тоже написано, что это Джейми «Баки» Барнс. Похоже на обманку. Фальсификацию. Или нет, фотография настоящая. Фальсификация — это та, кто на нее смотрит. У девушки на фотографии ухоженные женские руки с тонкими запястьями и мягкой кожей. Рука, держащая фотографию за край, из металла. Хозяйка руки поднимает взгляд от фотографии к зеркалу. Из зеркала на нее смотрит Зимний Солдат. Я Джейми «Баки» Барнс, и я больше не Зимний Солдат. и я больше не Зимний Солдат? я? У Зимнего Солдата холодные пустые глаза, черные круги под ними. У него грубые черты лица, и он не умеет улыбаться, и кудри на его голове смотрятся нелепо и чужеродно. Баки зарывается живой ладонью в волосы и тянет, понимая, как глупо было пытаться даже пробовать скопировать даже что-то отдаленно похожее на то, как девушка с фотографии когда-то выглядела. Баки комкает в пальцах фотографию и сует голову под кран, и мокрые волосы, потеряв форму, прилипают к лицу, шее, пропитывают футболку водой. Баки не поднимает на зеркало глаза, не хочет, не может. Ножницами, не думая и не сомневаясь ни секунды, она берется остригать пряди почти под корень. Хорошо бы волосы вообще сбрить, но у нее нет бритвы. Короткие неровно обстриженные волосы торчат во все стороны. Баки опирается ладонями в раковину, заглядывая в зеркало. Лицо Солдата теперь непривычно открытое, худое, скулы кажутся еще более широкими, чем раньше. Солдат раньше видел свое отражение только в стекле крио-камеры. Это не ее лицо. Это лицо Солдата. На смятой фотографии — тоже не ее лицо. Баки вздыхает и плещет на кожу ледяной водой. Ерошит волосы еще раз, чтобы вытрясти все остриженные волосы, и грустно думает, что теперь придется прибираться. Как же Баки не нравится прибираться. Она выбрасывает остриженные волосы, избегая смотреть в зеркало. К этому моменту голова высыхает, и теперь волосы пушатся, торчат, их не пригладить. Фотографию она выбрасывает тоже и тогда возвращается в комнату, где всегда фоном включен телевизор, чтобы чем-то заполнить тишину. Реклама пестрыми картинками пляшет перед глазами. Баки уже привычно игнорирует диван и падает на пол, ударившись плечом и не поморщившись. Она подтягивает к себе телефон, лежавший на подлокотнике дивана, привычно находя напоминание от доктора Рейнор о предстоящей на этой неделе встрече, и пара сообщений от Сэма. Там ничего нового, очередное «Хэй, Бак, пишу проверить, жива ли ты». Через пятнадцать минут приходит еще одно: «Раз читаешь, значит, жива». Баки не отвечает. Откладывает телефон на пол возле себя и прикрывает глаза, вслушиваясь в очередной поток рекламы, но долго так не лежит, опасаясь, что уснет. Хочется есть. Кажется, она не ела со вчерашнего полудня. Она не помнит, не проследила за этим, хотя ускоренный из-за сыворотки метаболизм требует больше и чаще, чем нужно нормальным людям. Она часто игнорирует все эти нужды и потребности до тех пор, пока не становится плохо. В холодильнике пусто. Баки смотрит на полки пару секунд, закрывает дверцу и читает бесполезную бумажку с напоминанием купить еду. Она держится на холодильнике желтым магнитом с пластиковым треснутым корпусом. Выбираться на улицу каждый раз все равно, что выходить в космос без скафандра. Люди и раньше не воспринимали ее как женщину, но теперь, когда волосы обстрижены, кассир зовет ее мистером. Баки не поправляет. Одна ее соседка довольно долгое время думала, что она мужчина, даже когда у нее были длинные волосы, а потом, когда поняла, что это не так, почему-то долго извинялась. В интернете Баки как-то вычитала, что это называется мисгендеринг, и люди теперь уделяют этому очень много внимания, и много из-за этого тревожатся. Раз такое огромное количество людей это так сильно волнует, то, наверное, это важно. Баки не знает. Ей все равно. Она даже не уверена, кто она теперь, так что какая разница, как на нее смотрят остальные. Тем более, что Солдат — это «он»… Но она же больше не Зимний Солдат? Если нет, почему он до сих пор смотрит на нее из зеркала? Вернувшись в квартиру, она раскладывает немногочисленные продукты в холодильнике. К обильному выбору в магазинах до сих пор слишком тяжело привыкнуть. Следующая задача: сделать себе поесть и не выпасть из реальности, мешая содержимое кастрюли. Девушка с выброшенной фотографии хорошо готовила. Сейчас Баки не знает, потому что едва обращает внимание на вкус. Когда темнеет, она не включает свет, и единственным его источником остается бубнящий телевизор с футбольным матчем, и Баки старается не спать как можно дольше, зная, что сон ей ничего хорошего не принесет. Солдат орет от боли, пока ему выжигают мозги. Баки едва не рвет прямо на пол, потому что она все еще чувствует это, когда просыпается. В темноте ванной комнаты лицо Солдата в зеркале искажается и приобретает страшные гротескные черты, и только огромные полные ужаса глаза остаются неизменной константной. Я Джейми «Баки» Барнс, и я больше не Зимний Солдат. Я Джейми «Баки» Барнс, и я больше не Зимний Солдат. Я Джейми «Баки» Барнс, и я больше не Зимний Солдат. Больше Баки не спит в эту ночь. После полудня ей звонит Сэм, и Баки с раздражением думает, что что-то он зачастил. Они не друзья, чтобы мило болтать ни о чем. Она не отвечает и не сбрасывает. Ждет, когда телефон перестанет звонить сам. Тогда через полминуты приходит сообщение. Стив умер. Восемь букв, два слова, а воздух из легких выбивает так же, как код, который больше не работает. Она сразу же набирает Сэма сама. — Надо же, кто соизволил выйти на связь, — говорит тот. Это должно было прозвучать насмешливо, но звучит устало. Баки сжимается на полу, подтягивая колени к груди. — Когда? — Сегодня ночью. Баки перекладывает телефон в живую руку, чтобы не сломать его. Ладонью из вибраниума накрывает глаза, упираясь локтем в колено. По телу растекается холодное онемение. Как в крио-камере. — Откуда?.. — Мне сообщили родственники. Буквально минут десять назад. Баки давит пальцами на глаза до того, что под веками пляшут пятна света. В горле встает ком, который не выходит сглотнуть, и неровно бьющееся сердце колотится так, что, кажется, сотрясает все тело. — Когда похороны? Сэм отвечает после небольшой паузы: — Я не знаю, — вздох. — Они сказали, что… — еще вздох, тяжелее, — что хотят тихую церемонию. Только для семьи. Так что ни место, ни время не разглашается. Только для семьи. Только для семьи. У Баки немеет рука. Она бросает трубку. Сэм сразу же звонит ей еще раз, но она отключает телефон. Только для семьи. Баки была семьей Стива гораздо раньше, чем Пегги и чем все те родственники, которые образовались как следствие. Разве это теперь ничего не значит? Разве он не хотел бы, чтобы она была на его похоронах? Впрочем, с чего бы ему? Она слишком сломанная. Баки понимает. Баки понимает, что она — не та девушка с фотографии, которую Стив знал и которая была ему лучшей подругой. Это все осталось в далеком прошлом, и она понимала, как он, должно быть, разочаровался, когда понял, что теперь в ней слишком много от Солдата и слишком много видоизмененного и искалеченного, а от той светской красотки не осталось ничего. Но неужели она не заслужила хотя бы этого, хотя бы попрощаться с ним в последний раз? Только для семьи. Баки тщетно пробует напиться в этот вечер, и это ожидаемо не срабатывает, но крепкий алкоголь жжется во рту и горле все равно, и хоть это приносит какую-то иллюзию комфорта. Она быстро разбивается, когда Баки понимает, что не становится легче. Только для семьи. Она не спит ночью. Ты не его семья, как ты вообще можешь быть связана с Капитаном Америка, как ты могла желать быть рядом, понимая, каким громадным черным пятном будешь на его жизни? И обидно, и больно, и такие заверения самой себя не работают. Она ведь значила что-то для Стива, должна была значить. А теперь она не может даже прийти на его похороны, ведь она ему не семья. Утром на нее из зеркала смотрит страшное лицо Солдата. Утром ей еще раз звонит Сэм, и Баки еще раз не отвечает. В его сообщениях — ничего нового. На сеансе через два дня доктор Рейнор спрашивает о том, что она чувствует по поводу смерти Стива Роджерса. Баки чувствует только онемение. Она больше не включает телевизор фоном, потому что по всем каналам то и дело начинают вздыхать о смерти героя, а его скорбящие родственники выступают на передачах. Объявленный национальный траур прыгает на нее отовсюду: первые полосы газет, увешанные плакатами здания, разговоры людей. Невозможно зайти в интернет и не увидеть что-то об этом. Доктор Рейнор ее — его — раздражает. Солдат, кажется, воспринимает ее как кого-то близкого к начальству, а она не дает никаких прямых указаний. Баки выводит это из себя. Еще ее выводит из себя то, что она пытается делать. Баки не хочет выговариваться. Ей это не нужно. Баки не нужно, чтобы ее кто-то выслушивал. Обликать в слова всю ту черноту, что у нее внутри творится, страшно, и все внутри нее противится этой отвратительной идее. Так что на этих обязательных сеансах она почти всегда молчит. Если открыть рот, то ужасы никогда не прекратят литься. Чьи это были слова? Баки отвечает, что она в порядке. Доктор Рейнор ей не верит. Баки настаивает. Стив прожил долгую-долгую жизнь, и умер в глубокой старости в окружении семьи, возможно, это произошло тихо, во сне. С чего бы ей чувствовать себя из-за этого плохо? С чего бы ей внутренне дрожать от какой-то задушенной неправильной злобы и обиды? С чего бы?