Почему так больно?

      … Крик, который был больше него самого. Крик, который вытеснил всё из его сознания: сестру, месть, ненависть – всё. Остался только крик, только боль, от которой никуда нельзя деться. Вырываться было бесполезно, это Лёша понял нескоро. На него навалилось сверху сразу двое, прижимая к полу всем весом. Лёша мог разве что дергать ногами. Впрочем, от этого жжение становилось сильнее.       И он кричал всё громче на каждый миллиметр холодного стекла бутылки, которой Гречкин «готовил его к настоящим членам». Но даже этот крик, нечеловеческий, крик, в который были вложены все силы, все ощущения, весь страх и отчаяние – даже такой крик не мог выразить весь ужас, с которым Лёша слушал их разговор минут пять назад.       – Да он же девственник! Не растянутый! Что мы с ним делать будем, а?       Гречкин лишь усмехнулся и залпом допил вино из бутылки. Увидев это хищное, вытянутое, как у шакала, лицо, хитро сощуренные глазки-бусинки и острый оскал белых, как будто искусственных зубов, Лёша невольно протрезвел. Ему пиздец.       – Растянем, Никит, растянем, – нараспев протянул Гречкин, подмигнув пленнику.       Лёша наблюдал, как он медленно надвигается с бутылкой в руках, с выпученными от страшного понимания своих перспектив глазами и жадно глотающим воздух ртом. От находящей паники он начал задыхаться.       – Стой! – закричал Лёша и попытался подняться на ноги, но резкий удар ботинком в плечо повалил его обратно. – Не надо! Прошу! Я… я сделаю, что захочешь!       – Поздно торговаться, Санёк, – ласково промурлыкал Гречкин, опускаясь перед ним на колени. – Ты теперь ничего не можешь.       Его прижали спиной к полу и задрали ноги. По ним сверху-вниз прошлись дрожащие руки, прежде чем подцепить край джинсов.       – Чтоб ты сдох! – орал Лёша, пытаясь сбросить с себя этих чертовых пидарасов, но чем сильнее он сопротивлялся, тем сильнее они наваливались на него. – Ты сдохнешь, Гречкин! Я клянусь, тебя убьют, как бешеную суку! ТЫ СДО… Стой!       Джинсы вместе с боксёрками поползли вверх по задранным ногам, заставляя Лёшу всего сжаться, полностью напрячь всё тело.       – Стой! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… – голос предательски сорвался на визг, а гнев и угрозы сменились мольбами, стоило Лёше почувствовать, как в него упирается холодное горлышко бутылки. – Не надо… Я не хочу! Не на…       На секунду он забыл, как дышать – настолько резко и больно всё произошло. Вспомнив, что воздух в лёгких ещё остался, всё лёшино тело начало старательно его выталкивать вместе с диким криком. Крик не прекращался на вдохе – просто становился тише, чтобы через секунду стать ещё громче.       – Сто-о-о-ой, – завывал Лёша, но нажим на бутылку становился всё сильнее.

***

      – Стой… Не надо…       Ночь обволакивала, держала мёртвой хваткой. Лёша даже не мог кричать – только слабо стонать, сжимая в кулаках одеяло и мечась по кровати, будто пытаясь убежать от воспоминаний. Но бежать было бесполезно.       Даже через мониторы было видно, как он страдает.       – Сергей, – подала голос Марго. – Вам не кажется, что следить за человеком круглые сутки – аморально?       – «Вам не казеца, сто съезить за селовеком»… – передразнил Сергей, скривившись. – А что мне ещё делать? Забить?       – Молчу-молчу!       – А почему бы и не забить? – послышался равнодушный голос Олега. Сергей поморщился – у Олега слишком пугающая привычка появляться из ниоткуда. – Ты ему ничего не должен.       Выглядел он… помятым. И мокрым. Как будто из канавы вылез. Заметив брезгливость на лице босса, Олег поспешил оправдаться:       – Дождь, скользко. Ничего особенного. А этого, – он кивнул на мониторы. – Надо было оставить в «Радуге». Нечего его жалеть.       – Он потерял родного человека…       Сергей уже устал возвращаться к этому вопросу. Он откинулся на спинку стула и стал мрачно буравить Олега взглядом, когда тот его перебил:       – Таких как он… таких, как мы, нельзя жалеть. А то вырастут нахлебники и бездельники.       – Не знал, что обсуждение моей семьи входит в твои обязанности, – холодно отрезал Сергей.       Олег помолчал, отведя взгляд на картину на стене. Последняя реплика его почему-то задела, Сергей это видел. Странно.       – Я думал, я – твоя семья, – сказал Олег тихо после долгой паузы и снова взглянул на начальника. Его глаза будто бы потемнели, поблёкли. – «Мы братья. Твои враги – мои враги. Твои проблемы – мои проблемы», – пока он цитировал самого себя, челюсть его ходила ходуном из стороны в сторону. Это и тусклое, флегматичное освещение создавали ощущения дешёвого хоррора.       Сергей поёжился, но взгляда не отвёл. Он смотрел на Олега, а тот замолчал, ожидая чего-то.       – …Ты решаешь мои проблемы… – наконец вспомнил он продолжение этой старой клятвы.       – …Жёстко. И радикально.       Сергей застыл. «Жёстко и радикально»…       Внезапно его лицо вытянулось. Он понял.       – Он не проблема, – зашипел Сергей, угрожающе поднимаясь со стула. – Он… он…       – Что?! – вскинулся в ответ Олег. – Что он?! Почему он тебе так важен?!       – Он потерял веру в людей, Олег. Дети не должны…       – Плевать! – закричал Олег. – Тебе-то что?       – Да что ты за человек такой!       Всё. Ему надоело. Сергей сорвался с места и направился к лифтам. Ему вдруг стало нечем дышать в этой комнате, такой родной, но пустой. Олег уже давно был… как элемент декора в этой комнате, который её заполнял, делал обжитой одним лишь своим присутствием. Теперь этот элемент декора не приносил ничего кроме ярости.       – Я – продолжение тебя, – сказал Олег у самого лифта. Он не пытался остановить Сергея, не последовал за ним вниз. – Я делаю только то, чего хочешь ты.       – В таком случае оставь его в покое.       Нажав на кнопку спуска, Сергей облегчённо выдохнул. Осев на пол, он прижал колени к груди и, водрузив на них подбородок, позволил себе ни о чём не думать. Ворох мыслей, мелочных и суетных, вспыхнул на прощание и исчез, оставив голову проветриваться.       Откуда-то снизу донёсся рингтон телефона. Тот самый, который навевал тоску и тревогу, как колокола.       – Звонит Алексей Макаров, – тут же возвестила Марго в наушнике.       – Возьми трубку.

***

      Лёша выглядел так, словно не совсем не спал и только что плакал, хоть и пытался это скрыть – глаза всё ещё были красные. Он как будто не знал, что кто-то придёт: не потрудился даже шорты с майкой надеть. Он долго-долго рассматривал Сергея, и дал пройти внутрь, отступив в сторону и с шумом задев плечом шкаф, только когда тот кашлянул, напоминая о своём присутствии.       – Ты пьёшь всё, что тебе выписали? – Сергей заглянул в комнату Лёши, ожидая увидеть очередной результат погрома, и облегчённо вздохнул. Что ж, прогресс налицо.       Лёша хмуро покачал головой. Сергей почти не удивился.       – Хотя бы…       – Совсем ничего, – хрипло отрезал Лёша. Он всё ещё стоял у незакрытой входной двери, глядя на лестничный пролёт.       – Замечательно!       – Угу…       Повисла пауза. Сергей, прислонившись к косяку, разглядывал Лёшу. Лёша, прислонившись к шкафу, разглядывал лестницу. И всё это в полутьме прихожей, и лампа так угрожающие мигает…       Не выдержав, Сергей закрыл дверь и, положив Лёше ладонь на плечо, потянул за собой в комнату. Лёша не сопротивлялся.       – Садись.       Лёша послушно, как кукла, сел на кровать, сжав ноги вместе, и почти не мигающим взглядом уставился на свои колени.       – Это продолжается уже… месяц? – не без раздражения уточнил Сергей.       – Полтора, – бесцветным голосом ответил Лёша. – С июля…       – Да, с июля. А скоро сентябрь. Сентябрь, Лёш.       – И что?       Действительно, и что? Будет гораздо проще сразу забрать документы, или перевести его на домашнее обучение – вместо которого он, видимо, будет пялить в стену круглые сутки и не получит ровно никакой аттестат, – или ещё что-нибудь придумать. В таком состоянии он до школы даже не дойдёт.       Сергей сел рядом, но на достаточном отдалении.       – Чего ты хочешь? – он толкнул Лёшу локтем. – Скажи уже, Лёш. Хватит звать меня посреди ночи и играть в молчанку.       Лёша вздрогнул, но ничего не сказал.       – Я усыновил тебя, потому что хотел помочь, – продолжил Сергей. Он не собирался больше откладывать этот разговор. – Я всё ещё хочу помочь. Но тогда мне казалось, что я знаю, как это сделать. А теперь…       – А теперь я не пью таблетки, которые выписал этот ж…       – А теперь ты отказываешься от моей помощи. Абсолютно во всём. Я готов сделать всё, понимаешь? И я могу сделать, оплатить, организовать что угодно, если это поможет тебе хотя бы ненадолго выйти из этого состояния. А ты никак не скажешь, чего ты сам хочешь. Что в твоём сердце так болит, что ты не можешь спать, есть, чем-то заниматься? О чём ты всё не хочешь мне рассказать?       Лёша не ответил. Сергей поднялся и направился к двери.       – Вы куда? – тут же вскинулся Лёша.       – Домой, – Сергей, не сбавляя шаг, вышел из комнаты и уже открыл дверь в парадную, когда его дёрнули за рукав. – Что такое?       – А вы не можете остаться? – Лёша выглядел даже слишком жалко. Он весь сгорбился, едва высохшие после слёз глаза снова наполнились влагой, искусанные до крови губы задрожали. – Пожалуйста?       «Понятно».       Сергей молча вернулся в комнату. Лёша следил за ним в оба: вдруг убежит. В других обстоятельствах это было бы даже забавно, но здесь и сейчас Сергею было больно. Очередная душа, искалеченная жестокостью и беспощадностью тех, кто, имея всё, чего мог пожелать человек, просто заскучал. Эта боль лилась через край, захлёстывая и Сергея тоже, и он разделял с Лёшей его мучения, его беспомощную злобу, но ещё он чувствовал себя виноватым за все эти чувства, за то, что человек, ещё ребёнок, должен был их испытывать, за то, что у Лёши нет такой поддержки, которая была у него.       Да, точно.       У Сергея был Олег, и он как мог защищал его от травли, от несправедливости других детдомовцев и воспитателей, от всего света. У Лёши нет Олега. У него вообще никого не осталось, только Сергей, который мог только лажать.       Комната пропахла потом. Было нестерпимо душно, как будто весь воздух выкачали и закачали непонятно что. Во всяком случае, дышать было невозможно. Сергей, как был, с Лёшей, державшимся за его рукав, как маленький, пошёл открывать окно и вздохнул с новой силой, как только прохладный летний ветерок проник в комнату.       А Лёша поёжился. И покрепче сжал в пальцах рукав.       Он мелко дрожал, когда Сергей закрыл дверь от сквозняка. Когда он лёг на кровать. И когда потянул Лёшу за собой. И, устроившись у Сергея на груди, ощущая поглаживания по спине и по плечу, укрытый одеялом с головой, он всё ещё дрожал. И иногда дёргался, как будто ждал подвоха. Частота, с которым билось его сердце, была не совместима со спокойствием и сном.       Но подвоха всё не было и не было, и Лёша расслабился. В конце концов его дыхание выровнялось, и из «параноидного калачика» его поза превратилась в «сонные обнимашки». Но даже погрузившись в дрёму, а затем в сон, он не перестал дрожать.