Позволь мне любить тебя

      Прогулка себя долго ждать не заставляет.       День стоит хоть и немного ветреный, но теплый — и Филл вытаскивает Искандера на улицу в самом бодром состоянии, что только может. Он многое знает о городе, а еще — умеет подбирать маршруты, потому что практически о каждой улочке или здании на пути может что-то сказать — шутливое, внезапно историческое или связанное с их птичьим коллективом. Например, проходя мимо одной из кафешек, мимоходом замечает:       — А здесь Хельга Колибри переиграла… впрочем, как и обычно, но теперь еще и в романтическом ключе. Видели бы вы лицо официанта, хах.       — Пер-реигр-рала во что, стесняюсь спр-росить? — у Моро прекрасное настроение, и несмотря на ветер он с удовольствием подставляет лицо солнечным лучам, щурясь, как довольный жизнью кот.       — В отношениях с Анной, — усмехается парень, невинно пожимая плечами. — Приходит наш Николя весь такой романтичный признаваться в глубоких чувствах и любви к прекрасной даме, а эта дама уже как месяца два расписана с нашим рыжим бесенышем. — Произносит Филл, делая гримасу священного скорбного ужаса. На пару секунд, а после снова фыркает и договаривает: — С последствиями справлялись всем мужским общежитием.       — Судя по бодр-рому виду, спр-равились отлично, — Искандер смеётся то ли от гримасы Филла, то ли от всей ситуации в целом, и при улыбке его глаза почти исчезают, как у щурящегося бульдога, — Какой удар по самолюбию, боже мой… Мне его даже жалко.       — Поверьте, самолюбие Колибри после такого удара по-прежнему остается выше, чем все наши вместе взятые, — хмыкает Филл беззлобно. — Мне кажется, оно даже растет. Да и его текущая мадам, если говорить непредвзято, подходит ему куда больше. И по уровню жизни, и по уровню создания образа.       Город в глазах Хинтерна — это своеобразное произведение искусства, если быть честным. Эти улицы, скверы и кварталы, кафе и гос.здания, люди и шум — все это в его глазах живет в единой системе, которую он понемногу раскрывает Искандеру. И, доходя до центра, останавливается у карты, а после обводит контур основных магистралей жестом и произносит:       — Знаете, если выделить эту часть, она становится похожей на сердце. Правда забавно?       — Я думал, мне это только показалось… — честно признаётся Моро, ведёт взгляд за рукой парня, рассматривая причудливый рисунок. — Улицы-ар-ртер-рии, дома-клапаны… Что-то в этом есть.       — Ага, — кивает Филл. Время постепенно близится к вечеру, и парень, посмотрев на небо, произносит: — Пойдем обратно или заглянем туда, откуда видно отличный закат?       — Мне кажется, нам некуда спешить. Так что пойдём, посмотр-рим на виды. — поводив плечами вперед-назад, Искандер тоже не удерживается от взгляда в небо. И правда, постепенно уже розовеет, сгущается нежная синева к легкому фиолетовому оттенку.       — Тогда вперед, на Константинополь! — Со смешком произносит Филл, устремляясь по венам улиц в одну из самых высоких частей города — туда, откуда видно даже крышу университета и полицейского участка. Но гораздо лучше видно заходящее солнце.       Филл забирается на пригорок и останавливается, с дружелюбной усмешкой смотря на идущего следом Искандера, а после кивая ему за спину — туда, где расцветает закат. Золотистый просвет над улицами рассеивается розово-рыже-лиловыми тонами, медленно угасая сиреневыми всполохами в дымчатых облаках и очерченных тенями крышах; зеленых прожилках аллей и скверов, и когда Хинтерн смотрит на это, дышать словно становится легче. Он молчит, смотря на то, как медленно опускается солнце, а затем, встряхнувшись, манит Моро за собой — и направляется к раскидистому дереву, под которым внезапно обнаруживается скамейка.       — Не я один люблю это место, — поясняет юноша, улыбаясь. — Хотя среди птиц здесь бывал только я…       Моро же по началу застывает, очарованный красотой заката и вида. Рассматривает буйство красок на западе, скользит взглядом по раскинувшемуся под ногами городу. Ему и в голову не могло прийти, что здесь, на самом верху, может быть так прекрасно.       — Здесь чувствуешь себя настоящей птицей… — произносит Искандер задумчиво, неторопливо присаживаясь на скамейку рядом с Филлом. — Были б кр-рылья…       Профессор откидывается на деревянную спинку, подставляет лицо ветерку. Когда он в последний раз выходил просто так куда-то? Кажется, ещё в прошлой жизни, пока не приехал в этот город, да и не с кем тогда было, да и зачем?..       Филл же ничего не говорит в ответ — просто кивает на эти слова и задумчиво смотрит вперед. Здесь действительно чувствуешь себя птицей. Птицей, которой не нужно думать ни о чем кроме собственных крыльев. Впрочем, он бы возможно, и без крыльев… Но это в прошлом.       — Вы выглядите более живым, чем в нашу первую встречу, — вдруг подмечает парень, усмехаясь, — видимо, на кого-то наше птичье братство все же действует положительно, несмотря на все бурчания секретариата.       — Я почему злой был? Потому что велосипеда не было. — пытается пошутить Искандер, но затем неожиданно меняет интонацию с полуозорной на серьёзную. — М-да… К сор-рока годам я достиг того, о чем бьются др-ругие до семидесяти. Я доктор-р литер-ратур-ры. Меня знают в спец.кр-ругах, советуются, доктор-рские свои несут на суд, пытаются обсуждать идеи для будущих… хе… литер-ратур-рных алмазов!..       Он как-то приподнимается на скамейке, откашливается, и сводит интонацию практически к гнусавой, абсолютно не похожей на себя манере, вплоть до того, что пропала картавость:       — «Вот скажите, нет-нет, вы скажите, актуальна моя диссертация или нет? Какое ваше мнение? Может, это дерьмо собачье? Вы знаете, я решил сравнить Дидро и Толстого, как думаете, выйдет что-то дельное? А может, влияние Вольтера на Екатерину Вторую? Как, уже было? Я же гений, как это мог написать кто-то до меня? Хорошо, а феномен Набокова? Тоже брали?! Что за пакость, везде все крадут!»              Искандер восстанавливает дыхание, где-то полминуты дышит глубоко и ровно, и только после передышки продолжает:       — И эта лабуда каждый божий день. Каждый. Мать его. День. Сначала ещё надеешься, что будешь только пр-реподавать, ничего более, а как получишь заветную бумаж-ж-жку, так все, финита, будь добр-р попр-рыгать, когда стар-рый хер-р вдруг захочет очер-редную пр-риблуду ввести. Или отпр-равят тебя куда подальше, нести свет знаний, а людям это не сдалось. Вообще. Ну не нужно им это. Не интер-ресно. А ты-то вр-роде и не пр-ри чем, что тут сделаешь, когда людям пр-росто нет дела до того, чем ты гор-ришь, живешь? Так и ходишь из угла в угол, с места на место, ищешь чего-то, ждёшь… а свечка тает, тает…       Моро тяжело вздыхает. Наклоняется, срывает травинку, начинает автоматически перетирать между пальцев.       — Я только с вами вспомнил, что я, оказывается, пр-реподаватель. И ещё могу, пусть и пр-розвучит слишком самоувер-ренно, «глаголом жечь сер-рдца людей». Вы, птенчики, мне это откр-рыли заново, вытащили, так сказать, зар-рытое в потёмках души… И сейчас я счастлив.       Устремлённым к горизонту взглядом он провожает малиновое солнце, и улыбается ему. В последних солнечных лучах кудрявые волосы словно подсвечиваются изнутри, переливаются бронзой и медью, от ветра лезут в глаза. Моро запускает пятерню в кудри, откидывает их на затылок, и голубая радужка становится красно-серой. В цвет заката.       — Да… Я счастлив.       А Филл просто сидит рядом, смотрит на чужой профиль — и не может сказать того же. Словно нехотя опускает глаза к земле, наклоняется вперед, скрещивая руки, и как-то тихо, задумчиво произносит:       — Сложно говорить с пустотой…       Да, сложно. Он знает это по себе. И потому — молчит. Пока солнце не скроется за горизонтом практически полностью, а на город не ляжет сумрак и блеск фонарей. И не замечает ответного взгляда Искандера — более долгого, внимательного, изучающего, скользнувшего по профилю к сжатым кистям.       Они некоторое время сидят в тишине, думают каждый о чем-то своём, и это молчание вовсе их не стесняет, даже как-то особенно объединяет. Правда, сидеть так слишком долго не выходит из-за подступающей прохлады, и Искандер, передернув плечами, едва ощутимо касается ладонью плеча Филла.       — Становится пр-рохладно. Может, к дому?.. — спрашивает мягко, почти что шепотом, словно боясь расстроить эту странную, но удивительную атмосферу. Хинтерн замирает на пару секунд, словно пытаясь удержать это прикосновение, а затем полу оборачивается и поднимается на ноги.       — Да, пожалуй пора. — И, первым указывая дорогу, уже абсолютно бытовым бодрым тоном спрашивает: — Есть какие-то пожелания на ужин?       — Что угодно, но не дошир-рак. — улыбается Искандер, пристраиваясь рядом и привычно закладывая руки за спину. — Удиви меня…       — Приготовлю мивину*, — с невозмутимым лицом произносит Филл, а после тихо смеется. — Ладно, тогда как обычно что-нибудь придумаю. Как насчет…       И за бытовыми разговорами долгий путь становится легче, а мысли о том, чего быть не должно и не будет — незаметнее. И Хинтерн может улыбаться так же беззаботно, как и днем.       Если не глазами, то хоть мимикой.