геймер? нихуя ты)) давай, измерь себя.

      Саске — технарь до мозга костей. Младший Учиха оргазмировал не от хентая во втором часу, а от удачно и быстро прописанных кодов в Пайтоне. Интерес вызывали только ядерные реакции в третьем семестре по физике, а уголки губ приподнимались лишь от противного «Отлично!» красной ручкой ниже решённых задач по стереометрии, потому что прилагал к данному разделу намного большие усилия и даже выходил к доске, запихивая свою асоциальность в собственный костлявый зад, дабы лучше понять материал. Для хикки, знаете-с, стучать мелом по доске, наполняя с периодичностью класс противным скрипом белой, пачкающейся херни о зелёную поверхность — моветон.       В комнате был полумрак, её освещали только экран обклеенного стикерами ноутбука и кислотная подсветка по скидке из какого-то интернет-магазина. Учиха увлечённо строчил циклы и терял счёт времени. Бледное лицо с кругами под глазами и ярко выраженными скулами выглядело особенно жутко в свете дешевой лампы. Если напишу: «Саске ни о чём не думал кроме ноута», — нагло совру. Он думал. Старший Учиха засел вирусом в прокуренной башке Саске. Взгляды — тремор, касания, небрежные и невинные — агония, истерика, как от легендарного перса в гаче игрушке; все по классике пубертата.       Любить какого-то пачками сигарет и пустыми бутылками из-под энергетиков — странно. Любить брата — ещё пущее дерьмо, а вот совмещать утопично. «Ладно», — думал. «Хотя бы рефлексией и дрочкой не занимаюсь в отличии от сверстников».       Снаружи кто-то вставляет в личинку ключ и младший вздрагивает. Пальцы, что ранее прописывали «while», замерли. Сердце, кажется, решило подыграть. Саске тупит обыкновенно высокомерный взор во всплывшую рекламу геймерских кресел — неактуально. Купил, а настроенный таргет топит своё. Ручка бесшумно, но не для Саске, опускается и в небольшой, персональный, учиховский склеп входит Итачи. — Саске? — заходит двадцатилетний парень, шурша бумажными пакетами. Комната наполняется запахами вредной еды. Бургер с курицей и, так по-девчачьи, ванильный молочной коктейль. Саске его до безумия любит. Любит, как Пайтон. Любит, как брата. Нет, брата не так. — Я тут, — на выдохе и с хрипотой от долговременного отсутствия собеседника. — Суп поел в обед? Решил порадовать химией, — Итачи оглядывает комнату и думает о своём (не)умении в кулинарное, ведь этот суп, который был приготовлен чёртову дюжину раз, так никто, никогда и не ест. Кто знает, какой чужой скрывается за стеклянной крышкой кастрюли. Порывается раздвинуть шторы, чтобы немного разглядеть это апельсиновое самоубийство за окном; дороги — место преступления, кровь медовым стекает по домам, а на улицах тишь. Природа пишет чистым искусством, значит искусство ради искусства, значит природные суицидальные идеации аккурат высокопарности в самом эфемерном и легковесном её проявлении. — Закрой, — грубо и резко, прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Итачи в ответ только смотрит. Взгляд меняется на властный и серьезный, такой, каким его Саске видеть и хочет. — Прости, — сдержанно. Его эмпатия и чутьё подсказывали, что старший Учиха не в настроении с порога. Однако именно этого так и желал Саске весь крайний месяц. Мудень-мазохист, не иначе.       Он встаёт со своего компьютерного кресла и подходит к брату. По Итачи вообще не скажешь — дышит, умер или в чувствах. Саске подходит очень близко. Очень-очень. Смотрит с минуты в такие необычные глаза Итачи. Самые родные. Бля-я-ядство. Что за слово такое… Самые любимые. — Спасибо, Итачи, — говорит, закинув голову, ведь он много ниже оппонента. Забирает эти чертовы пакеты и ставит на стол. — Ты не ответил на мой вопрос, — строго, ведь, что это за тон такой! Мамочка (помилуйте, пока без папочек) поражён. Что за дистанция и непонятное отношение.       Саске облокачивается о стол, сжимая края вспотевшими ладонями. Пристыжено смотрит в пол и продолжает вести себя опрометчиво и переломно. — Итачи, — пауза, конечно. Попробуй выдавить это из такой нахальной душнилы. — Итачи, я те-бя лю-блю. — Что с тобой, — прищур, но отпустило. А лучше бы не отпускало. — И я тебя, что-то случилось, Родной, — Итачи младшего брата так чаще всего и называл, «родной». — Нет, не так. Я тебя не так люблю.       Итачи выпал. Просто в осадок, а хотелось из окна. Хотелось вообще с Бурдж-Халифа или Шанхайской башни. 你好（nihao），сука. — Переходный возраст дело такое. Надо было всё-таки проверять историю гугла переодически, — искренне хмыкнув-хихикнув, отвечал. — Я серьезно! — выпалил мелкий.       «Губы надул, словно в пять. И в самом деле, что ли не шутит…». Да нет, Итачи, конечно, шутит, ты главное валокордин с валерьяной далеко не убирай. — Что делать будем? — А я е… — Что ты е? — Ничего… — Нет, ну, ты продолжи. А-то как-то непонятно. — Прости меня.       Ну все, воронья головешка, готовь дубовый, револьвер иль гроб — тут свобода выбора уже. При Итачи мата в доме не было никогда. — Я не понимаю твоих слов. Что ты хочешь? Родной, — выдохнул — устал. — Если что-то случилось, просто скажи — обсудим. Если ты хочешь пошутить, я понимаю твоё желание, но очень устал. — Прости меня, пожалуйста, — снова в пол и тише-тише…       Ответа нет. Саске не поднимает глаза, боится. Замирает. Вопрос один: может ли человек дышать с пульсом за двести. Тёплые и такие большие ладони касаются затылка. Тело Итачи вплотную к нему. Саске не на третьем, на чертовом десятом небе прыгает с облачных колонн камнем вниз, как говорится. Это буквально по-божески. — Все хорошо.       У младшего то ли гармоны захлестнули, то ли адреналин. — Сядь, пожалуйста… — Зачем? — Пожалуйста. — Ладно, — Итачи натягивает дежурную улыбочку, но внутри тревожно, что Саске удумал? Что с ним вообще? Садится на компьютерный стул и разворачивает кресло к окну, в сторону Саске.       Старший брат осознаёт ответственность, ненормальность и деструктивность любви брата. Знает, отлично знает, но что он может. Психолога? Говорить с этим ударенным бессмысленнее, чем с тульпой. Та хоть отвечает.       Саске ждёт самого себя, а брат сидит и с опаской смотрит. Младший благодарен лампе за то, что она неоновая и не видно насколько покрасневшая у него шея с ушами, наверное. Он медленно опускается на колени и кладёт руки, сложенные в замок на свои ноги. Затем поднимает взор и ждёт. Только вот чего — непонятно, никому непонятно чего этот девиантный ждёт. — Саске?..       Молчит. Разжимает руки и медленно тянет к чёрным брюкам брата. — Саске, не смешно, — не реагирует, уже дотронувшись до железной пряжки. — Саске! — хватает ладони. — Ты что творишь! — Итачи никогда не повышает голос, поэтому Саске вздрагивает и заливается слезами от собственного положения. Все-таки к неврологу пора бы. Транквилизатор пропишет, но лучше отрезвляющего леща. Он просто не понимает, что делать, куда деть все это внутри. Итачи всего на четыре года старше, но положение дел это никак не меняет. Ладно, парни. Сейчас ещё можно что-то придумать. Однако братья?! «Пиздец» — непрерывно в голове у Учихи. У обоих. Вот именно. Полный пиздец.       Итачи кладёт руки и принимается быстро вытирать соленые дорожки. Трёт тыльной стороной, но от этих действий только ответная реакция. Все большая истерика накрывает Саске. Он чувствует себя грязным извращенцем и главным разочарованием брата. Слёзы текли, а он думал о том «почему же я плачу», «и чего это они текут». — Не бойся, я тебя люблю, люблю так же, — выпалил главное и тут же прикусил губу. Саске замер и слёзы остановились, как у ребёнка, когда ему наконец сунули заветную RPG игрушку. Желанную. — Ты не понял… — пытался оправдаться Саске. — Не дурак, Родной.       Итачи нежно тянет ладонями за скулы вверх, чтобы Саске по инерции поднялся. — Ложись и главное ничего не бойся, — кивает в сторону кровати Итачи. Добрый вечер, Саске сдох. Он уже думает, что надо бы запомнить сегодняшнюю дату и вспомнить день с самого начала, дабы понять всю причинно следственную. Какого же было его разочарование, когда брат укрыл тёплым пуховым одеялом и поцеловал в лоб, поглаживая растрепанные волосы в цвет воронова крыла. Если бы вы знали, как Саске было обидно, вы бы заплакали. — Итачи… Ты меня не так любишь… — Именно так, но пальцем тебя не трону. — Я очень рад любить тебя, — Итачи удивляется таким словам. — Спи давай. Завтра выходной, отдохнёшь, — он сильнее укрывает Саске и утыкается носом в его макушку. — Поцелуй меня, пожалуйста, Итачи, — поворачивается к нему.       Итачи не железный. У Итачи уже пару раз встал пока Саске решал свою судьбу на коленях, нагло, совершенно не думая о положении брата и ситуации со стороны, ведь она совсем уж не двусмысленная. Итачи проклинает, заносит себя же в список «уебать при первой же возможности».       Тянется. Поцелуй односторонне умелый, конечно. Чуть смазанный, но приятный до тёплой истомы внутри. Недолгий, но говорящий. — Спасибо, — оторвавшись, шепчет Саске, уткнувшись носом в шею Итачи. — Родной…

***

— Я тебя люблю, Родной. — Ты не так, — не может успокоиться. — Я не дурак. — Тогда замри.       Итачи ненавидит себя, все понимает. Может многое, но стояк уже не в штанах, а в голове, ведь отсутствие времени, следовательно отношений, даёт о себе знать. Он раздражён на эту связь между ними, но отпускает руки и кладёт на подлокотники. У Саске на щеке медленно стекает последняя слеза, и он вымаливает сдержанный кивок у брата. Старший закидывает голову и материт антураж. Мелкий расстегивает ремень, немного припускает брюки вместе с чёрными боксерами и неумело обхватывает руками член, удивившись, конечно, размеру — намного больше, чем его собственный, как неожиданно. Навязчивая мысль о его положении в Саске заставляет притормозить на долю секунды. Одумавшись, неуверенно наклоняется и облизывает головку, поднимая глаза на Итачи. О, вот и Итачи сдох. Не умер, а сдох. Не медленно и меланхолично от лезвия, а флегматично от пули. В глазах шок и отрицание реальности. Думает, если иллюзия, то развеял бы? Однозначно нет. Нахуй эти ваши иллюзии и аллюзии, нахуй нравственность и альтруизм. Итачи, словно соглашаясь со своими мыслями, заправляет прядь смолистых волос за ухо Саске. У старшего взгляд сосредоточенный и серьезный. Саске нравится этот жест и он опускается до основания, взяв полностью. Неумелость выливается в инстинкт, и Итачи уже хочет спросить где это ты так научился сосать и по-братски наругать за возможные похождения, однако приятная тягость в члене заставляет издать хриплый и необычно низкий стон. Саске глотает сперму, не смотря на порыв Итачи оттянуть его, и напоследок с пару раз облизывает остатки семя от лобка. Немного подумав, он неловко целует головку и далее ждёт. Итачи тоже ждёт только вот сердечного приступа или пулю в висок от такого жеста. — Садись. — Не хочу. — Я сказал садиться.       Саске — мазохист. Очевидно с детскими травмами, что аксиома, но не об этом. Ему нравится грубо и бесцеремонно, поэтому выполняет. Итачи надевает боксеры, штаны оставляет расстегнутыми. Снимает с Саске домашние шорты. Младший внимательно смотрит и запоминает, вцепившись в подлокотники, будто на американских горках. Другой лишь, ну вот как последний обмудок, честное слово, ухмыляется, ведь знает, что хорош. Начинает поглаживать, затем прикусив резинку боксеров и помогая руками снимает их. Полизывает, прикусывает, целует — играет, а Саске плохо. В глазах темно, а в мыслях «смерть ахуенная и через -а-, и через -о-». — Я сейчас… — Уже? — задаёт, ведя языком во всю длину.       Саске этот вопрос, взгляд снизу и действия доводят. По телу волна и резкое бессилие. Он изливается прямо на подбородок и шею Итачи. Младший порывается взять салфетки с края стола и извиниться — откуда силы? Однако последний строго хватает его за талию и усаживает на место. Берет в рот и, помогая рукой, ускоряется. У Саске выдержка никудышная. Стонет на всю комнату, нисколько не стесняясь. Итачи второй рукой помогает себе кончить и они почти одновременно доходят до крайности. Саске дышит так, будто впервые не прогулял физру и три километра пробежал, а ещё позанимался йогой, акробатикой, гимнастикой и танцами. Ага, а потом сходил в городскую больницу, где ему выписали справку о муковисцидозе, туберкулезе и пневмонии. И все за пару минут. Пока Саске отходит, Итачи вытирает влажными салфетками все вокруг, одевает Саске, надевает свои боксеры, берет его как маленького и кладёт в мягкую кровать. Младший устало и особенно счастливо смотрит на своё геймерское кресло. Таргет-то молодец. Вот и новое кресло надо… Нет, не надо нового. Замечает созвучие «гейского» и «геймерского» и, вроде, понимает почему в IT направлении. Сдавленный смешок. — Ты чего, Родной. — Я рад тебя любить. — Спи, завтра выходной, отдохнёшь. — Ты тоже. Не уходи. — Никогда, Родной, — Саске поворачивается к Итачи лицом и, немного погодя, неумело целует. Без продолжений, языка, прикусов. Просто касается и утыкается носом в тёплую шею. Итачи целует макушку и, кажется, шепчет «Я тоже рад любить тебя».