Various Storms and Saints/Грозы и Святые

В поезде стояла гробовая тишина, не было слышно ни единого звука или хотя бы намёка на разговор. Даже продавщица сладостей понимала, что сейчас не подходящий момент, чтобы предлагать конфеты детям, которые стали свидетелями смерти их любимого директора. Альбус Дамблдор погиб, и погиб он от рук студента. Конечно, Гермиона знала правду: Гарри рассказал ей и Рону о том, что случилось, как только увидел их. Он рассказал им всё, и тогда настало начало конца. Всё началось с крестражей и закончится ими же. Они не стали озвучивать вслух, что не вернутся в Хогвартс в следующем году. Как они могли это сделать, когда всё разваливалось у их ног? Им нужно было покончить со всем этим раз и навсегда. Продолжать жить как прежде было неразумно, уже умерло слишком много людей и столько же ещё умрёт. Где-то в глубине сознания Гермиона понимала, что никогда не сможет рассказать об этом своим родителям. Они даже не до конца понимали магию как таковую, и она никогда не рассказывала о Реддле. Ни разу. Если бы она обмолвилась о нём, то они бы тут же забрали её из Хогвартса, и тогда Гарри и Рон остались бы одни. Томас и Роксана Грейнджер были хорошими, простыми людьми. Они работали дантистами, в меру любили Рождество и просто обожали свою дочь. Гермиона любила их не меньше, если не больше. Разумеется, все любили своих родителей и понимали, скольким они жертвуют ради благополучия своих детей. Для неё же всё было по-другому: она так много делала для них, о чём они даже не догадывались. Летом по ночам она запиралась в своей комнате и рыдала, потому что не могла позволить им нести бремя абсурдного магического мира. Родители были всем для Гермионы. В детстве, начиная с самого юного возраста, над ней издевались из-за непослушных волос и слегка выпирающих вперёд зубов. Кроме соседского мальчишки, Дэниела Пэкхерста, у Гермионы не было друзей. Даже когда она становилась взрослее, а девочки всё противнее и мальчики всё неугомоннее, над ней продолжали издеваться. Но когда она возвращалась домой после невыносимо длинного дня в начальной школе, её встречали бананово-ореховыми кексами и игрой в судоку с папой. Томас всегда побуждал свою дочку больше думать, мыслить за рамками того, о чём все спрашивали и знали. Он создал свободомыслящую девочку, что закрыла себя в коробке из общепринятых норм и стандартов. Гермиона была самым умным ребёнком, которого он когда-либо встречал, и она всегда спрашивала у него, как много таких детей он видел, но, разумеется, она была единственной в своём роде. Он поощрял её энтузиазм и детский восторг так же, как и чтение «Одиссеи» когда ей было десять. Она бегала по двору, вся обмазанная в грязи, пока он проверял её на знание таблицы умножения, полностью выученной к четырём годам. Он забрасывал её себе на спину, катая, как самолёт, по Британскому музею, пока она запоминала названия каждой скульптуры и картины. Хотя её самые дорогие воспоминания с отцом были самыми простыми. И одно воспоминание в особенности, повторяющегося из раза в раз случая. Воспоминание, которое подпитывало её Патронус. По вечерам, когда становилось холоднее, где-то между ноябрём и декабрём, её отец разжигал камин. Сидя в большом коричневом кожаном кресле вместе с сотканным из старых шарфов пледом, он вытягивал перед камином ноги и доставал книгу, которую собирался читать. Так было до тех пор, пока Гермионе не исполнилось три, и она, крадя его носки и надевая их на свои ножки, не начала пробираться под его руку, глядя на страницы книги, которую не могла прочитать, лишь бы посидеть в обнимку с ним. Эти моменты не прекращались, пока ей не стукнуло одиннадцать, и она не решила, что была достаточно взрослой, чтобы читать рядом с ним, а не на его коленях. И всё-таки эти дни, проведённые у камина в огромных носках, оживляли её счастливые воспоминания. Роксана Грейнджер никогда не была идеальной матерью, к большому разочарованию бабушки Гермионы. Она никогда не устраивала изысканных рождественских приёмов, не принуждала Гермиону к ношению платьев по воскресеньям и к семейным походам в церковь, ведь она знала, что все они не были верующими. Она не готовила домашних обедов в школу, не делала выпечку для своей дочери, как заботливая мать, которой ей следовало быть. Нет, Роксана была воплощением ходячего хаоса, и именно за это Гермиона любила её больше всего. Она была искренней, доброй и невероятно смешной. Она упаковывала готовый ланч в коробку для завтраков своей дочки и скупала все банановые кексы с орехом, какие только были в пекарне. Гермиона была во многом похожа на мать. Будучи такой же доброй и умной, она унаследовала некоторые её особенности: её зубная щётка должна была находиться на правой стороне стакана, футболки всегда были сложены по горизонтали, а штаны по вертикали. Томас всегда подшучивал над ними за их лёгкую невротичность. Её мама, кроме всего прочего, была её лучшим другом. Даже после знакомства с Гарри и Роном, когда кто-то спрашивал, кто её лучший друг, Гермиона всегда отвечала, что это её мама. Мама с такими же кудрявыми волосами и небрежным почерком; мама, что возила её в тележке для покупок, закидывая туда упаковки с чипсами будто в баскетбольное кольцо. Мама, что просыпалась посреди ночи, когда Гермиона была совсем малышкой, боясь, что та перестала дышать, и лежала рядом с её кроваткой, позволяя дочери держать её палец целой рукой. Роксана любила поэзию в той же степени, что и Мадонну. Гермиона души не чаяла в своей матери, стремясь быть хотя бы на половину той же женщиной, что и она. Если бы она только имела часть того юмора, уверенности и любви к миру, что были у неё, то Гермиона бы могла назвать себя счастливицей. Даже тогда Гермиона никогда не встречала двух людей, что любили бы друг друга больше, чем Томас и Роксана. Она ловила своего отца на том, как он с любовью смотрел на маму, когда она умудрялась довести воду для пасты до испарения. Когда волосы её мамы были настолько запутаны, что у неё не было сил, чтобы с ними возиться, он подолгу расчёсывал их, после чего заплетал, что позже делал и для Гермионы. Когда Роксана увлекалась живописью или гончарным делом, Томас был рядом, поддерживая её. Когда бабуля Джин умерла, и она не могла неделю встать с кровати, он оставался с ней, поднимая её после падения. Но, конечно, Роксана всегда говорила, что любит его больше, как делают все слащавые парочки. Она смущалась рядом со своим мужем даже спустя много лет после свадьбы; она всегда краснела. Она никогда не забывала о том, чтобы купить торт красный бархат со сливочной глазурью на их годовщину, и не потому, что он так любил его, а потому, что она не могла забыть о том времени, когда они познакомились. Когда Томас оказался на улице во время учёбы в университете, она без раздумий привела его к себе, ни разу не попросив о чём-либо взамен. Потому что, когда ты любишь кого-то так же сильно, как Роксана Майнер любила Томаса Грейнджера, ты никогда не сомневаешься. Поэтому, пока Гермиона ехала в Хогвартс-экспрессе на вокзал Кингс-Кросс, она раздумывала о самом лучшем способе защитить своих родителей от мира, в котором жила, остановившись на изменении памяти, чтобы заставить их забыть о ней и отправиться в Австралию. Этот план был хорош как никогда, всё было решено, и она была готова к его реализации. Она была готова в возрасте семнадцати лет заставить своих родителей забыть её, чтобы обезопасить их. Она никогда не должна была быть вынуждена делать что-то подобное. Это было безумием, чем-то совершенно несправедливым, но у неё не было другого выбора. Родители не встретили её на станции, так что ей пришлось ехать домой на нескольких автобусах. Она жила не настолько далеко, чтобы беспокоить Гарри или Рона. Как только последний автобус остановился ровно в 18:19 первого июля тысяча девятьсот девяносто седьмого года на остановке, находившейся в пяти минутах ходьбы от дома, она настроилась на заклинание забвения. Она завернула за угол, вдыхая тёплый аромат свежеиспечённого хлеба из соседней пекарни, и остановилась перед домом между лавкой и старухой Миссис Киттеринг с Живоглотом под боком, крепко сжимая палочку в руке. Она решила сделать это сразу же; чем больше времени она бы провела с ними, тем сложнее ей было бы решиться. Оставив свой чемодан и сумку возле крыльца, она вместе с полу-низзлом поднялась по ступенькам. Живоглот все мяукал и мяукал, вынудив Гермиону шикнуть на него. Он сбежал той ночью, и с тех пор она больше его не видела. Он оставил её открывать дверь в одиночку. — Мам? Пап? — крикнула она, зайдя в тёмный дом. Ответа не последовало. Она нащупала переключатель, и длинный коридор осветился жёлтым, приглашая её идти дальше. В доме не было ни единого звука, ни запаха ужина — ничего. Это было жутко, и она забеспокоилась. Сжав древко сильнее, Гермиона вытянула руку перед собой, проходя глубже, и открыла дверь в гостиную. Томас и Роксана Грейнджер умерли вместе, по крайней мере, ей бы хотелось в это верить. Она не знала ни было ли это безболезненно, ни кто мог это сделать, хотя у неё была одна идея. На кирпиче камина, выжженная в стене, была Тёмная метка. Никогда в жизни Гермиона не кричала так громко, как той ночью. Слёзы, стекающие вниз по её лицу, грозились никогда не прекратиться, и она действительно думала, что они не закончатся. Она обнимала своих родителей так крепко, как только могла, раскачиваясь взад и вперёд на полу гостиной. Ничто не ранило так сильно, как обмякшие тела родителей без их тёплых улыбок и искреннего смеха. Не было привычного: «Добро пожаловать домой, мисс Миона!». Она больше никогда не услышит это прозвище снова. Она перестала покачиваться лишь тогда, когда услышала, как в дверь постучали. — Гермиона? Девушка подбежала к входной двери, увидев уже не-такого-уж-и-маленького мальчика, с которым выросла. — Дэниел? — О боже, ты в порядке? Почему ты плачешь? Что случилось? — спросил он, когда она кинулась в его объятия. Гермиона обхватила его лицо ладонями, пытаясь найти утешение в обеспокоенных голубых глазах, когда осознание обрушилось на неё. — Дэниел, Дэниел, мне нужно… пожалуйста… Я не могу, я должна уходить. — Гермиона, пожалуйста, притормози. Что происходит? — он крепко обнимал её, пока она плакала, и ждал, когда у неё получится сформулировать связную мысль. — Они мертвы! Мои… мои родители мертвы. Его глаза округлились. — Что? Как? Ты уверена? — Дэниел, мне нужно, чтобы ты кое-что сделал, — проговорила Гермиона, подавляя всхлипы. — Пожалуйста, мне нужно, чтобы ты выслушал меня и не задавал никаких вопросов насчёт того, что я сейчас скажу. Я прозвучу сумасшедшей, и ты можешь действительно так подумать, но ты должен принять, что то, что я тебе расскажу, правда. Ты не можешь рассказать об этом никому, ни своим родителям, ни будущим детям. Никому и никогда, понял? — Ты действительно пугаешь меня. — Дэниел, — она вцепилась в его куртку, глядя прямо ему в глаза. — Пожалуйста, мне нужна твоя помощь. — Что угодно, в чём дело? Она сделала глубокий вдох, после чего рассказала ему обо всём. Она поведала Дэниелу о том, что является ведьмой, и её школа-интернат была далека от обычной; её родители были убиты из-за войны, в которой она участвует против своей воли с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать. — Я должна исчезнуть, скажи полиции, что они забрали меня, скажи им, что я тоже мертва. Скажи всем, что я мертва. Твои родители, миссис Киттеринг — все должны думать, что я мертва, — она говорила так быстро, что он с трудом улавливал смысл её слов. — Куда ты отправишься? — У меня есть друзья, со мной всё будет хорошо, правда. Я должна быть в порядке, я должна спасти всех, кого я люблю, — она лишь рыдала ещё больше. — Пожалуйста, я знаю, что я прошу о многом. Он быстро обнял её, давая ей всхлипывать в его одежду. — Всё хорошо, я не считаю тебя сумасшедшей. Мы когда-нибудь увидимся снова? Она крепче сжала его в объятиях. — Я не знаю. Возможно, я умру. Или нет. Если мы проиграем, ты узнаешь об этом, и мне так жаль. Если же мы победим, для тебя ничего не изменится. — Ты не можешь умереть, Гермиона. — И я не хочу, — сказала она, когда они оторвались друг от друга. — Ты потрясающий человек, Дэниел Пэкхрест, не позволяй никому говорить тебе об обратном. Затем она поцеловала его, очень быстро, просто для себя. — Думаю, ты бы стал для меня прекрасным бойфрендом, если бы моя жизнь сложилась по-другому. Прости, я должна идти. Гермиона отпрянула от него и, сбежав по ступенькам, схватила свой чемодан и сумку. Она достала свою палочку и направила её в небо. — Подожди! — крикнул он, и она обернулась. — Ты всегда была моим лучшим другом и самой сильной девушкой, которую я когда-либо знал. Я люблю тебя, Гермиона. Последняя слеза скатилась по её щеке, и прямо перед тем, как аппарировать в Нору, она произнесла: — Пожалуйста, береги себя.