Нежданный гость (из цикла "Игра теней" - 10)

В беседке, полуразрушенные стены которой укрывает густой покров виноградных лоз, прохладно и пахнет нагретым солнцем камнем. Лютик вдыхает этот аромат и думает: а ведь они правы. Я был мертв все эти годы. И только когда я увидел их — желтоглазых монстров, моих потерянных любовников, вечных спутников моих юношеских грез, тех, кто защищал меня в моих дурных скитаниях и наказывал за идиотские поступки… Только когда я увидел их — почувствовал их, — я ожил. По-настоящему. Моим отравленным яблоком стала наша разлука, моей смертью — существование в вечной боли, моим возрождением — их объятия, которые невозможно было забыть. Он поворачивается к ним лицом и, закрыв глаза, улыбается. Чувствует на губах шершавые губы, колкую щетину, и тут же к его шее прижимается горячий рот, зубы мягко прикусывают вену под кожей… Их всего двое, но как же, дьявол, их много — словно сотни рук и губ ласкают его, лишая последних остатков самообладания. Разлука никак не сказалась на памяти тела. Лютик помнит каждое движение, запах, ощущение упругости мышц под кожей, бугры шрамов, тепло разгоряченной плоти. С закрытыми глазами он может прочитать каждого из них — по карте заживших меток, рассыпанных по телу, по напряженным буграм мускулов, по ритму дыхания и медленному биению нечеловеческих сердец. Он дрожит от удовольствия, медленно опускаясь на колени сидящего на скамье Геральта, лицом к лицу, и откидывается, прижимаясь спиной к бедрам Ламберта, который стоит позади него и ласкает ладонями плечи. Геральт притягивает Лютика к себе, зарывается лицом в его шею и глухо выдыхает: — Мой… — Мой, — вторит Ламберт эхом и сжимает соски Лютика между пальцами, причиняя сладкую, невыносимо приятную боль. — Ваш, — шепчет Лютик. — Всегда был и всегда… Его затыкают поцелуем. Руки блуждают по телу, ласкают, царапают, дыхание обжигает кожу… Лютик изгибается, заставляя ведьмаков прижиматься крепче, удерживать его на краю темной долгожданной бездны, оттягивать момент сладкого падения. Он приподнимает бедра и не торопясь опускается на член Геральта. Тот стонет сквозь зубы, хватает Лютика за волосы и кусает за горло. — Полегче, волчара, — шипит Лютик. — Я отвык от таких игр. — Привыкай, — мурлычет Ламберт и нажимает ладонью на его щеку, поворачивая голову. Лютик послушно открывает рот и чувствует на языке тяжесть и запах возбужденной плоти. Его подкидывает вверх и вниз, и он старается синхронизировать движения на члене Геральта с членом Ламберта, который трахает его глубоко в горло. Они заполняют его целиком, слишком быстро, слишком напористо и жадно, и Лютик понимает, что ждать осталось недолго. И когда на его член ложится горячая ладонь Геральта, то достаточно пары движений, чтобы Лютик кончил. Причем так, что ему кажется на долю секунды, что его сердце сейчас остановится и он умрет самым счастливым человеком на свете. — Лютик, блять! Он с блаженной улыбкой открывает глаза и валится на грудь Геральта. Ламберт цокает языком. — Что-то сдал ты на старости лет, бард, — он выразительно трясет членом перед носом Лютика, и тот с трудом фокусирует на нем поплывший взгляд. Геральт хмыкает и двигает бедрами, подкидывая разомлевшего Лютика как тряпичную куклу. — Удивительно, что вы такие стойкие, — бормочет тот. — Могли бы от радости и побыстрее. — Ну вообще-то, — задумчиво говорит Ламберт, сдергивая Лютика с колен Геральта и разворачивая к себе спиной, — если так подумать, то спешить-то нам больше некуда. И все повторяется снова. Ласки, которые становятся все горячее, губы, скользящие по телу, укусы, которыми ведьмаки метят его, чтобы никто больше, даже сама смерть, не посмел отобрать у них Лютика. Он задыхается, извивается между ними, царапает широкие плечи и изрезанную шрамами грудь Геральта, заполошно хватает за шею Ламберта и хочет только одного — чтобы все эти годы, проведенные без ведьмаков, схлопнулись в точку и исчезли, как морок. Геральт кончает первым, заливая горячим кулак Лютика, его догоняет Ламберт, а сам Лютик уже не чувствует оргазма — оглушенный, размазанный, переполненный до краев диким, безумным возбуждением. Перед глазами все плывет, словно он смотрит на мир из-под воды. — Лютик? — Лютик, ты как? Заботливые какие, посмотрите на них… Лютик с трудом фокусирует взгляд на склонившихся к нему лицах, видит беспокойство и нежность в золотых глазах. — Как, как… — ворчливо бормочет он. — Как обычно. — И, увидев, как нахмурились ведьмаки, поспешно добавляет: — С вами. Разве можно с вами по-другому? Пресвятые сиськи Мелитэле, да я не кончал так с тех пор, как вы отымели меня во время последней нашей охоты, чуть ли не в кишках гарпии. Довольны? — Как я по этому скучал, — вздыхает Геральт. — Не говори, — отзывается Ламберт. — По моей невъебенной красоте? — уточняет Лютик. — По твоему невъебенно болтливому рту, — отрезает Геральт. Лютик ухмыляется и кусает ведьмака за губу. — Ты знаешь, чем меня можно заткнуть. Они еще некоторое время, разморенные, полулежат на жесткой скамье и приходят в себя — Лютик привычно зажат между горячими телами, лениво водит пальцем по шрамам, касается их губами. — О, Ламберт, это что-то новенькое… Откуда? — Да с бабой одной не договорился, — усмехается тот. — Решила отомстить и всадила ножичек. Да, Геральт? — Да, Ламберт. Только не баба это была, а мужик. И не отомстить, а прирезать за то, что застукал тебя со своей женой. — Занятно вы жили без меня, я смотрю, — прищуривается Лютик. — Все успевали. И дела государственной важности решать, и с чужими кралями кувыркаться… Я думал, Ламберт, ты мне сейчас задвинешь историю, как тебя наемники порезали или гарпия какая в неравном бою чуть не одолела… А ты… Фу. — А меня василиск достал, — подает голос Геральт, сунув под нос Лютику предплечье с темным рубцом. — Крупная была тварь, чуть без руки не остался. — Ну хоть один делом занимался, а не по койкам прыгал… — Лютик, когда ты ревнуешь, ты такой идиот… — Я? Ревную? Да вы вспомните, как это бывает, когда вы даете повод делать это по-настоящему! Туссент, тот кудрявый белобрысый рыцарь де Меллион, ваше неумение говорить словами через рот о своих желаниях…. и чем все кончилось? То-то же. Вот тогда я ревновал, пиздец как ревновал! А сейчас… — он машет рукой. — Было и было. В конце концов, вы думали, что я умер. Вам простительно. — Спасибо, Лютик, — мрачно говорит Геральт. — Ты теперь нам до конца жизни будешь напоминать об этом? Вместо ответа Лютик целует его. А потом Ламберта. А затем они, не сговариваясь, в своей удивительной синхронности снова набрасываются на него, и Лютик забывает, как дышать. Но отлично помнит, как это — жить. *** Ближе к вечеру, когда ведьмаки и Лютик перебираются сначала в спальню, а потом, после изнурительных, но таких сладких упражнений, насытившись, переходят в столовую, всем троим, наконец, хочется есть. Ленора с мрачным видом подает на стол, Рон, вытянувшись в струнку, стоит наизготовку с бутылкой вина и искоса поглядывает на девушку. Разомлевший Лютик присматривается и, когда Ленора уходит, неожиданно толкает Рона в бок. Тот с удивленным видом наклоняется к барду. — Не будь идиотом, — шепчет ему Лютик. — И не тупи. Иди к ней после ужина, сто процентов даст. — Что?.. — Что слышал. Девка хочет меня и злится, что я ей не достанусь. Поэтому возжелает отомстить. Клин клином, так сказать… — Да что вы такое… — Заткнись, болван, и слушай папочку. После ужина подходишь к ней и участливо спрашиваешь, что случилось, почему такая грустная… Дальше два варианта: либо она в истерике бьет тебе в морду и убегает, либо в истерике опять же бросается на грудь и орет, какие все мужики козлы. И тут ты, естественно, соглашаешься, но уточняешь, что ты не такой. — А дальше? — обдав Лютика перегаром, шепчет Рон. — А дальше, малыш, ты крепко обнимаешь ее и целуешь так, чтобы у нее земля из-под ног ушла. Умеешь? — Не знаю… — Я бы показал, но сам понимаешь… Короче, справишься. Рот только мятным отваром прополощи, разит как из погреба. Так вот, поцеловал, за задницу взял и нежно увел в спальню, пока она не сообразила, что к чему. А когда сообразит, будет уже поздно. — Э-э… — И сразу же, сразу! — Лютик притянул Рона за рубашку еще ближе, чтобы никто точно не расслышал. — Говори ей, что любишь ее до помрачения ума. Жить без нее не можешь. Готов все отдать, что имеешь. — Но у меня ничего… — Сердце у тебя есть, член и мозги какие-никакие. А это ой какой капитал в нынешнее время. Короче, мальчик мой, благословляю тебя на эту дерзость и да обернется она для вас обоих счастьем. Пиздуй. Вино только оставь. Рон ставит на стол бутылку и деревянным шагом выходит из комнаты. Ведьмаки провожают его понимающими взглядами и ухмыляются, а Лютик неожиданно соображает, что слух у них получше человеческого, и стало быть они слышали все его наставления. Он смущенно кашляет в салфетку и преувеличенно бодро говорит: — Не знаю, как вы, а я готов сожрать все на этом столе. Ламберт смеется: — Хорошо не выпить все в нашем погребе. Кстати, надо забрать у Рона ключи. Они едят, пьют и смеются. Вспоминают прошлые приключения, рассказывают друг другу, что произошло после разлуки. Сквозь распахнутые окна в комнату льются серебряные лунные лучи, на столе горят свечи, голоса сплетаются, три потока, наконец, сливаются воедино. Ведьмаки говорят о тех редких гостях, которые были у них в поместье — оказывается, в самом начале их почтила визитом княгиня Анна-Генриетта с сестрой и малочисленной свитой, а чуть позже неожиданно заявилась Цири, которая приехала в Туссент налаживать какие-то государственные дела. — Цири, — говорит Геральт, — как была шпаной, так и осталась, приехала в мужском костюме, приволокла с собой мечи и потребовала устроить показательный бой. А потом напилась, как портовая мазелька, орала песни, в том числе твои, Лютик, и уснула на диване в столовой. Ее охрана попыталась уложить в спальне, но какое там — девка чуть не отмудохала своих же. Ламберт в итоге ее перетащил на кровать и то схлопотал по уху, пока волок. — Забавно, — смеется Лютик. — Она же все-таки императрица, а ты о ней так… неуважительно. — Я ей жопу подтирал в Каэр-Морхене, императрице, — усмехается Геральт. — Короче, если бы история не повернулась так, как повернулась, думаю, она бы не отказалась поселиться тут с нами. — Да скучно ей стало бы, — фыркает Лютик. — С фига ли? — Ламберт поднимает бровь. — Потому что вы стали скучные. Никаких тебе ведьмачьих заказов, никакой охоты… Сидите тут, как два сыча. А вот я слышал, между прочим, что на Скеллиге еще не перевелись всякие твари. — Ты предлагаешь нам махнуть на Скеллиге? — улыбается Геральт. — А что, неплохая мысль, — Лютик разглядывает на просвет вино в стакане. — Погреемся тут еще немного, а потом соберем вещи, начистим ваши мечи, наварим зелий — и в дорогу, через Новиград. Посмотрим, как там в моей харчевне дела идут… управляющего нанял, жучара тот еще. И к весне будем на островах. — Он, мечтательно прикрыв глаза, припадает губами к стакану и тут же морщится, доставая изо рта кусочек отвалившейся с потолка штукатурки. Смотрит наверх, потом переводит взгляд на Геральта и Ламберта. — Решено, волчары, мы едем на Скеллиге, — говорит он. — Но не раньше, чем… — Чем что? — осторожно уточняет Геральт. Лютик улыбается, предвкушая синхронные возмущенные стоны ведьмаков. — Чем мы сделаем в этой халупе ремонт. *** — Разрешите войти, ваше величество? — Входи уже, не стой столбом. Ну что? Какие новости? — Вы простите великодушно, что так долго не объявлялся. Мне удалось разыскать того… господина, о котором вы говорили. Он в Новиграде обосновался, корчму держит. Вроде не пьет. Играет на своей балалайке, все больше грустные какие-то песни. Ну я ему, значится, под дверь ваше письмо подсунул. — И? — И еще поболтался пару дней по округе. А потом узнал, что господин с балалайкой… — С лютней! Лютня это называется, дурень! Дальше. — Простите великодушно, с лютней. Так вот, господин собрал вещи и отбыл, оставив на хозяйстве какого-то пройдоху. Я сам видел, как он выезжал со двора — задумчивый такой, как будто не в себе. — Это я была не в себе, когда то письмо писала, даже не перечитывала потом. Ни хрена ж не помню, что в нем. Помню только, что карту нарисовала, как умела. Но вот упомянула ли я… А, к дьяволу. Спасибо, казначей вручит тебе награду. А я буду ждать весточки от этих троих, потому что что-то мне подсказывает, что они обрели друг друга. — Кто, ваше величество? — Неважно, — улыбается Цири, глядя в окно на темные шпили Нильфгаарда. — В любом случае, теперь уже неважно.