in the middle of the night

В доме Бан Чана без присутствия самого хозяина все ощущалось иначе: никто не ходил по всему помещению, шепча недовольства под нос, не выставлял на журнальный столик кофейные чашки с закусками, никто не жаловался, если на пороге оказывалась столь нежеланная грязь. В комнате были только Джисон и Чанбин. Они томным взглядом всматривались в сплетенные на коленях руки, и изредка кидали друг на друга сочувственные взгляды. Хан потому, что старший все еще полностью не оправился от ранения, а сам Со мысленно жалел Джисона за частичную утрату слуха. Возможно, это будет лишь временным эффектом, но факт глухоты нельзя было игнорировать. Как позже признался Чанбин, то он слышал крик мирроу в своем баре, и невольно содрогался всем телом, пытаясь не обращать на него внимания. За последнюю неделю всем им было тяжело настолько, что хотелось выть волком, взбираясь на побеленные стены. Сил не осталось ни у кого, но все было кончено. Через время в дом заходят Минхо с Хенджином, о чем-то тихо переговариваясь, и садятся по правую руку от Хана, коротко улыбаясь Чанбину. Никто не хотел прерывать образовавшуюся тишину. Да, в равной степени они одержали победу, но какой ценой? Если Кристофер и в самом деле лишился слуха, то это станет худшей новостью за последний сезон. Все они терпеливо ждали звонка либо от Чонина, либо от журналистов, которые вызвались отвезти наиболее пострадавших Яна и Бан Чана в больницу. – Тебе нужно было поехать с ними, – громче обычного говорит Хван, прикусывая губу. – Я оказался практически бесполезным, – тихо говорит Джисон, сминая пальцы. – Если бы не они, то я был бы мертв. – Все обошлось, – Минхо гладит младшего по спине, сдвигая его голову на свое плечо, и тихо мурчит на самое ухо: – Ты отлично постарался, и если не сегодня, то за прошедшие месяцы. – Он прав, – Хенджин опускается на колени перед Ханом, вглядываясь в его расстроенные глаза, и улыбается, пытаясь вселить в Джисона уверенность. – Они сами пошли на это, сами знали о возможном риске. Ты не виноват, слышишь? – Да, – глотает Хан слова и прячет лицо в ладонях. – Если бы я только пришел в себя чуточку быстрее, – тянет он, сгибаясь пополам. – Как для человека, способного у меня из-под носа забрать мои же сигареты, – напирает привставший Чанбин. – Ты слишком эмоционально отнесся к факту быть убитым мирроу, нежели мной, – он наиграно злостно сверкает взглядом и продолжает: – Ты не должен сожалеть о тех вещах, за которые тебя благодарят. – Да, – Джисон кажется дезориентированным. – Да, ты прав. Позвоните мне, когда станут известны новости о Бан Чане и Чонине, – кидает парень и просто уходит. Без лишних слов поднимается с места, игнорируя хватку на руке, и скрывается за дверьми, накидывая поверх плеч куртку.

***

Джисон заходит внутрь дома своего дедушки, осматривая безжизненные стены и подоконники. Он видит красоту увядающих цветов и ему становится больно от одной мысли, что он обещал самому себе позаботиться об этом месте, но с треском провалился. Хан проходит дальше, мягко улыбаясь от вида персиковых обоев, и направляется прямо в сторону знакомой комнаты. Блокнот, обрамленный красной кожей, все еще лежал нетронутым на столе. Неизвестно, сколько копий этой вещи хранилось в старом доме, но факт ее присутствия оставался единственным верным. Джисон берет его в руки, мельком пролистав несколько страниц, и натыкается на групповые фотографии, сразу узнавая на некоторых снимках себя. Он прикусывает губу, сжимая пожелтевшие страницы, и падает на кровать, закрывая лицо ладонями. Было ужасно больно. Он мог вызваться первым, и Чонин бы остался с неповрежденной ногой. Они оба могли быть сейчас в полном порядке, если бы сам Хан настоял на том, чтобы пойти одному. Сердце сковывает обида на собственную трусость, хотя и сам Джисон на подсознательном уровне понимает, что желания его – заоблачны, а процесс выполнения – непреодолим. После, казалось бы, победы, мыслей становилось все больше. Вместе с ними множились и переживания. «Членство Восьми» имело возможность избавиться от Чхве Сумина, но по каким причинам они этого не сделали? Боялись? Остерегались девятнадцатилетнего мальчишки? Хан стонет в голос. Ситуации, из-за которых Джисон сейчас находился в комнате умершего родственника сегодня и пару месяцев назад, кардинально отличались, и от этого становилось только хуже. Чувства опустошенности и нежелания что-либо делать отравляли его организм, начиная с мозга. Красный блокнот пестрил перед глазами. Что, если он действительно был не один? Имелись ли такие же записные книжки у остальных дедушкиных друзей? Читали ли они именно ту, которая принадлежала ему? Хан отдал бы все, чтобы Ехан оказался жив, но признаться в этом самому себе было непосильной ношей: он не хотел возвращаться и ворошить прошлое, покуда оно оставалось там. Джисон приподнимается на локтях, кидая взгляд на раскрывшиеся страницы. Счастливые. Он и сам не до конца осознавал, что был таким же. Наполненным радостью и умиротворением, душевным равновесием и спокойствием. Он ощущал прилив сил, стоило только открыть глаза, чувствовал свободу, выглядывая в окно и обводя взглядом бушующие волны. Сезон назад Хан не мог об этом даже мечтать. Он сожалел о том, что оборвал связи с родителями, но они действовали на него, словно якорь, тянущий только вниз. 2510. Звонил Чонин. 2510. С Кристофером и с ним все будет в порядке.

1409.

Спасибо.

Джисон встает с кровати с небольшим усилием, последний раз окидывая взглядом комнату. На улице крупными хлопьями идет снег, а под ногами хлюпают грязевые лужи. Парень облокачивается о деревянные перила, доставая последнюю оставшуюся сигарету. Она выглядела помятой и сырой, но Хан выудил ее из пачки вместе с зажигалкой и нетерпеливо закурил, втягивая в легкие дым. На мгновение он закашлялся, но следом расслабил плечи и опустил голову вниз, полностью перераспределяя вес на хлипкую ограду. Вдалеке виднелись скошенные верхушки деревьев, но небо, застеленное снежным полотном, казалось более нереальным, чем монстры, ранее населяющие эти места. Он не любил снег и в такие дни был вынужден сильнее кутаться в куртки и одеяла, пытаясь вернуть телу прежнюю температуру. Пепел валился вниз под измученным взглядом. Джисон вкручивает догорающий фильтр в балку, выкидывая сигарету прямо себе под ноги, и выходит за пределы жилья, коротко дернув замерзшим носом. Он выхаживал вдоль леса, замедляясь около заметных следов твинов, и прятал руки в карманах еще глубже, если на горизонте виднелись расплывчатые черные фигуры. Казалось, что у него началась паранойя, но ощущение давно забытой слежки вновь распалялась в его груди на манер огня. Было не по себе, но смелости тревожить кого-то из ребят не хватало. Он доставил им слишком много проблем, чтобы в такой период идти и жаловаться по пустякам. Но мозг отчаянно твердил кому-то позвонить. – Минхо? – спрашивает тот, когда собеседник поднимает трубку; его голос кажется охрипшим, но парень не слышит самого себя. – Джисон? – отзывается старший, когда на фоне слышится звук закипающего чайника. – Как хорошо, что ты позвонил, – расслабленно выдыхает тот и продолжает: – Встреть Хенджина по пути домой и приходите обедать. – Ты что-то готовил? – заинтересованно спрашивает Хан, слабо улыбаясь. Он ускоряется, чтобы как можно скорее выполнить чужую просьбу. – Оленина с медом, – в подтверждение коротко стонет Минхо, присвистывая. – Пар в доме стоит неимоверный, ничегошеньки не видно, – смеется тот, и Джисон полностью приходит в себя. – На самом деле до готовности еще минут двадцать, но вы оба поможете накрыть стол, ясно? – угрожающе говорит Ли. – Хорошо-хорошо, – тянет младший. – Можно ожидать кулинарный шедевр или уже сейчас понизить свои стандарты в еде? – Не недооценивай меня, мальчишка, – шипит Минхо. – Жду вас через десять минут и ни секундой позже. Хан брел вдоль улочек Допры уже добрых несколько минут, но в столь узком пространстве все еще не видел Хенджина, и это заставляло его волноваться. Кажется, в тот момент он совсем позабыл о телефоне, но когда тучи стали сгущаться еще больше, а видимость из-за усилившегося снегопада стала минимальной – думать было некогда. Единственное, чего хотел Джисон больше всего – это отыскать старшего и вернуться домой. Он не мог допустить мысли, что тот сейчас ищет его самого, поэтому бездумно оглядывался по сторонам, прикусив нижнюю губу из-за нервозности, покрывшей каждый миллиметр его кожи. Надвигалось нечто ужасное, и даже звериный холод пугал не так, как невозможность рассмотреть собственных рук. Погода в Допре была крайне неустойчивой, но таких зим эти места еще не видели. Стало страшно. Позади послышались подозрительные шорохи, и Джисон быстро обернулся, натыкаясь взглядом на пролетевший мимо пустой мусорный пакет. Он расслабленно выдохнул, ругая себя за излишнюю тревожность, и быстрыми шагами продолжил идти дальше, совсем не обращая внимания на разрывающийся звонками телефон: «До дома осталось совсем немного», – руководствовался он единой мыслью, пока даже дыхание не омертвело под знойным снежным льдом. Передвигать ногами становилось все сложнее. Единственным ориентиром служила мигающая вывеска бара, принадлежавшего Чанбину, и Хан по памяти отправился в сторону библиотеки, позади которой начинается дорожка, ведущая прямо к пристани. Он хотел добраться к этому месту как можно скорее, но зудящий холод не давал мыслить здраво: он спотыкался на ровном месте, несколько раз поскальзывался на присыпанном снегом льду, но также упрямо продолжал идти дальше, совсем забыв думать о напутствующих предосторожностях. Ближе к библиотеке видимость значительно улучшилась, но сердце у Джисона лишь похолодело. Он словно не поверил своим глазам, когда издали заметил одиноко-стоящую фигуру высокого мужчины, а буквально через секунду узнал в нем Чхве Сумина, который заприметив мальца, сразу же оттолкнулся от земли, твердым шагом направляясь в его сторону. Нога старика была в полном порядке, но не сам ее обладатель. Хана парализовало: он не знал как реагировать, не знал, что делать. Он глупым взглядом всматривался в приближающегося Сумина, и постепенно начинал дрожать от осознания той глупости, которую сделал. Рука непроизвольно потянулась к телефону, но как только он достал сотовый из кармана, набирая первый номер, стало слишком поздно. Чхве навис сверху и выглядел он в несколько раз больше сжавшегося Джисона. Он перехватил его руку, медленно забирая вещь и приближаясь к его лицу. – Это ведь была твоя идея? – шипит он, сильнее стискивая чужое запястье, и слыша вскрик. Хан кожей чувствовал, что сейчас не самое подходящее время дерзить. – Да, – честно отвечает тот, стискивая зубы, когда больше не ощущает притока крови к кисти. – Ваша шайка ведь не предполагала, что я оставлю это просто так? – спрашивает Сумин. – В отличии от моих дедушек, – шипит от боли Джисон и продолжает: – Мы не собирались о тебе забывать. – Они были трусами, особенно Тэбом, – хмыкает мужчина. – Пубертатными подростками, – он ведет взглядом в сторону. – Слишком быстро освоившимися в тех условиях. Да, все «Членство Восьми» состояло из хладнокровных убийц, но среди них Джегук и Тэбом были белыми воронами, – Хан вопросительно выгибает бровь. – Они не были слабее, наоборот, превосходили некоторых в силе и по уму, не пытались жить под чьим-то наблюдением, но по-прежнему оставались сбежавшими со своей родины предателями. Я презирал их поведение, но уважал присущее им мужество, – Чхве усмехается. – Но ты не такой. Ты не способен пойти на убийство, не способен выгрызать принадлежащее тебе зубами из чужой плоти. Возможно, твой потенциал раскрылся бы позже, но никто этого не увидит. Церберы не успеют. – Сумасшедший, – шепчет Джисон, но его колени подгибаются, когда Сумин начинает тащить его в сторону библиотеки. Он упирается пятками в снег, но лишь по инерции скользит по мокрой земле, остервенело продолжая оглядываться по сторонам. Хан никого не видит: ни Хенджина, которого обещал найти, ни Сынмина и Феликса, которые часто прогуливаются в здешних местах по пути в магазин, ни Чанбина, получающего очередную поставку алкоголя. Все они были дома, пока Джисон в миллионный раз за секунду задумывался о своей скоропостижной кончине. Он мельком обернулся назад, видя светящийся экран смартфона, и открыл рот в немом крике, сцепив собственные пальцы на чужой ладони. Чхве Сумин оказался непоколебим: он измерял расстояние огромными шагами, передвигая вместе с собой не десятикилограммового Хана, и выглядел при этом так, словно катит позади саночки, извалявшиеся в снегу и покрытые льдом для увеличения силы трения. Если он обладал такой силой всю свою жизнь, то какой истинный потенциал имеет «Членство Восьми», если они были способны долгое время держать его в узде? Джисону было страшно даже подумать о том, что скрывалось за улыбкой его дедушки. Всепоглощающая тоска и боль, разъедающая кожу на атомы. Он продолжает активнее вырываться, но видя впереди себя открытую дверь библиотеки теряет всякую надежду на то, чтобы вырваться из чужих рук, постепенно приобретая оттенок снега. Он впервые за долгое время по-настоящему боится за собственную жизнь; боится уйти из этого места вперед ногами, боится потерять то, что только недавно смог обрести. Хан пребывает в диком ужасе от осознания того, что единственная ошибка – неосторожность – может сейчас стоить ему будущего. – Если такому выродку, как ты, повезет выбраться отсюда живым, – томным голосом проговаривает Сумин, хватая Джисона обеими руками за плечи и наклоняясь к его лицу. – Ты запомнишь этот день на всю свою оставшуюся жизнь, даю гарантию. Он одним махом вталкивает парнишку внутрь, и Хан падает на деревянный пол, больно ударяясь спиной о сваленную кучу книг; он бегло осматривается по сторонам, замечая творящийся вокруг хаос, и приходит в оцепенение, когда чувствует запах керосина. Он давится воздухом, полностью опустошая свои легкие, и через мгновение пытается быстро подняться с ног, но падает обратно под натиском чужих рук. Он в дезориентации смотрит в чужие, наполненные гневом и азартом глаза, не переставая уповать на волю случая или неудавшуюся шутку, но когда чужая ладонь вновь смыкается на его шее, Джисон чувствует тепло. Но оно не приносит ожидаемого удовлетворения и спокойствия. Температура кожи обжигает воспалившиеся легкие, и парню вмиг становится на краткий момент нечем дышать. Создается неумолимое ощущения приближающегося конца. Он скребется ногтями по изодранным обложкам книг, в панике оглядывается по сторонам, будто пытаясь отыскать среди десяткой стеллажей человека, способного ему помочь, но возвращаясь в суровую реальность осознает действительность происходящего, открывая рот в попытках захлебнуть кислорода. С предыдущего раза действия Сумина стали радикальнее, настойчивее, опаснее. Хан на щеках чувствует скатывающиеся дорожки слез и, быстро отвернувшись, вгрызается зубами в чужую руку, ведя корпусом вверх. Чхве от неожиданности ослабляет хватку, и этого времени хватает, чтобы Джисон впопыхах отскочил назад, ощущая долгожданную опору под ногами. Он сдавленно дышит, мажа пальцами по изуродованный в который раз шее, и его глаза наполняются решимостью покончить с этим человеком раз и навсегда. Хан постепенно делает шаги назад, зорко стреляя взглядом в насторожившегося Сумина, и облизывает высушенные губы. – Я не потерплю того, чтобы меня сравнивали с фактическим незнакомцем, – злостно кидает тот в адрес мужчины. – Мои отношения с Тэбомом были построены на родстве, но близкими мы никогда не были, – продолжает парень. – И если у тебя скопились обиды к нему, которые после его смерти ты решил перевести на меня, то я все это приму на свой счет, – он выглядит более, чем убедительным, когда не дрогает при наступлении Сумина. Прежде чем двинуться вперед, Чхве хмыкает, закрывая библиотеку на замок, и пройдя мимо регистрационной стойки оборачивается, чтобы пустить несколько пуль в скважину. Выход полностью заблокирован. Если начнется пожар – открытие окон ознаменует лишь полный конец и для Джисона, и для того, кто заметит его пропажу и найдет способ попасть внутрь помещения. Для парня замысел Сумина стал более, чем понятным – он хочет погибнуть вместе с Ханом после того, как потерял все, что имел. – Это действительно то, чего ты желаешь? – спрашивает он. – Более чем, – загнанно отвечает Чхве, сглотнув скопившуюся слюну. Они смотрели друг на друга с уверенностью в конечном результате, но страх больше не покрывал Джисона с головой, а лишь воспалил спавшую ненависть. Он не хотел сдаваться, не готов был умолять о пощаде, не был в сознании, чтобы показать свою уязвимость. Чхве Сумин был больше и сильнее, но это не делало его тем, кто мог загнать в угол отчаявшегося человека. Прямо здесь и сейчас Хан жалел только о том, что так и не попробовал приготовленное Минхо мясо. Мужчина кидается вперед, и Джисон отшатывается назад, упираясь спиной в один из уцелевших стеллажей. Из-за обилия книг и разношерстных журналов передвигаться становится сложнее, но это не мешает ему пробраться дальше вглубь, беря маршрут в отдаленные секции. Он был рад, что библиотека оказалась больше, чем выглядела: это ненамного, но повышало его шансы уцелеть. За окном бушевала метель и она, будто зная о происходящем, остервенело билась о стекло, перекрывая какой-либо вид на улицу. Хан глубоко вдыхает, когда Сумин смотрит в его глаза, и прикидывает варианты развития событий: у него нет оружия, нет путей отступления и запасные планы также отсутствуют. Он полностью нагой перед человеком, одно краткое движение которого может сравнять это место с землей за считанные минуты, которые никто из них двоих не переживет. Джисон не собирался сдаваться: он хотел увидеть как призраки прошлого отпускают Чанбина, как Сынмин исполняет свою мечту, как Чонин забывает о том, что произошло с ним ранее. Он хотел видеть исцеление каждого из них так, словно оно было его собственным и единственным лекарством, способным вытащить Хана из пучины той тьмы, в которую он упал много лет назад. Забота о других дала ему понять, что эгоизм – это удел неудачников, которые не способны повзрослеть. Джисон прикусывает губу, сжимая кулаки, и кидает взгляд на стоящие рядом стеллажи. Он коротко смотрит на застопорившегося Сумина и, не мельтеша, прикладывает немалых усилий, чтобы свалить вперед один из них. Книги разлетаются в разные стороны, а по всему помещению разносится жуткий грохот. Чхве выпячивает глаза в удивлении, подрываясь с места, и уже через мгновение Хан может наблюдать как тот с неисчерпаемым энтузиазмом пробирается через десятки поваленных полок, изредка ругаясь себе под нос. Джисон загнано дышит: он оглядывается по сторонам в поисках какого-либо предмета для самообороны, и выдыхает через нос спертый воздух, чувствуя учащенное сердцебиение. Но не найдя ничего подходящего, Хан выбирает наиболее радикальный путь отступления: – У тебя бы ничего не вышло, – говорит он, привлекая к себе все больше внимания остановившегося Сумина. – Фантомы и твины – это лишь неразумные твари, следующие стадному инстинкту к размножению и пропитанию. Они бы не смогли дать тебе то, чего ты так долго желал, – лицо мужчины багровеет, и Джисон понимает, что не ошибся. – Твои исследования и попытки вразумить их – бесполезны. Твое стремление самоутвердиться на фоне «Членства Восьми» – это не более, чем цирковое представление, созданное на потеху публике. Вся твоя жизнь – пустая трата времени на то, что не принесло ожидаемых плодов. – Да что ты знаешь!? – взрывается Чхве, всплескивая руками. – Как такой мальчишка, как ты, может понять меня!? – Я и не пытаюсь этого сделать, – кидает в ответ Хан и продолжает: – Я излагаю конкретную мысль того, что твое попечительство твинов и фантомов – это равносильная попытка остудить бурлящую лаву снегом, – Джисон медленно перебирает ногами назад, отдаляясь от взбесившегося Сумина, и нащупывает позади себя карандаши, томящиеся в стакане. – Но ты бы в любом случае не смог узреть конечного результата, ведь обретя возможность контактировать между собой, эти животные постарались бы первым делом избавиться от того, кто попытается их контролировать. – Я стремился не к этому. – А к чему? – усмехается Хан. – Ты хотел таким образом почтить память жены и сына, которых не смог спасти под завалами? – это становится последней каплей. Лицо Сумина приобретает красный оттенок, и тот делает выпад вперед, в мгновение ока оказываясь рядом с Джисоном; парень замирает на месте с упоением сердца смотря в разгневанные напротив глаза, и уже готовится отражать атаку нападавшего, как Чхве нагловато усмехается, нависая сверху. И Хан осознает, что его предположение оказалось в равной степени правдивым и ошибочным: Сумин жалел о смерти близких, но никогда не придавал этому большого значения. – Ты противоречишь самому себе, – в неверии шепчет Джисон, чувствуя проходящую по телу дрожь. – Твои мотивы были слишком далеки от той правды, которую мы слышали, я прав? – спрашивает тот, но мужчина уже ничего не отвечает, повалив парня на пол и нависнув сверху. – Твой юношеский максимализм строит неверные догадки, – отвечает Сумин, медленно проводя ладонью по чужой щеке. – Что, если все гораздо проще? – усмехается он и продолжает, склонив голову: – Я хотел властвовать, но не над твинами или фантомами. Мне нужны были люди, – шипит тот, приближаясь к лицу. – Твари, населяющие Допру, – это был лишь повод упростить мне задачу, но мое мировоззрение куда шире, чем ты можешь себе представить. – Что? – давит из себя Хан. – Я был опечален и зол, раздражен и взбешен, но по итогу, – он разочарованно выдыхает. – Ты оказался скучнее Тэбома. Он не давил на больное словами. Он бросался в бой с ножами и пулями, – он блаженно прикрывает глаза. – Столь очаровательны были времена, когда он оставлял мне новые и новые шрамы, но по итогу возвращался к началу. Я был излишне настойчивым? Возможно, в этом и причина того, почему «Членство» совсем не восприняло меня как предполагаемого союзника или равного противника. – Ты просто сумасшедший. – На фоне всех событий, которые происходили в те времена, это определение кажется наиболее подходящим, – кивает Сумин. – Но мне всегда нравилось грезить о недостижимом. К сожалению, у «Членства» были проблемы большего масштаба, чем девятнадцатилетний юноша, вылезший из грязных улиц. – И ты решил выжидать, – заканчивает Джисон. – Подобрать момент и вновь заявить о себе после стольких лет? – задает он риторический вопрос. – Опуститься с порабощения всего мира до самосожжения в безымянной библиотеке – это низко даже для тебя. Хан слышит скрежет чужих зубов, и когда руки Сумина вновь оказываются в опасной близости от его шеи – Джисон вонзает острие карандаша в чужую ладонь, мигом переворачиваясь на живот и отползая вперед, слыша позади себя остервенелый крик. Он на мгновение оборачивается, тяжело дыша, и видит, как Чхве вытаскивает окровавленный грифель, плотно сжимая губы до побеления. Точка невозврата достигнута. Сумин часто дышит, прижимая ладонь к себе, и через мгновение достает из кармана спичечный коробок, отшатываясь от боли в сторону. Дыхание Хана перекрывается: он мотает головой, в панике поджимая к себе колени, и наблюдает за тем, как Чхве чиркает дерево о терку для зажигания, и пьяно улыбается, кидая ее прямо перед собой. Когда первая книга воспламеняется – земля уходит из-под ног Джисона, и он чувствует как сердце начинает биться медленнее. Это конец? Только то, что происходит дальше – полностью выбивает Хана из колеи: Сумин подходит к огню и опускает окровавленную ладонь прямо в эпицентр пожара, продолжая пронзающим взглядом смотреть в лицо парня. Он наклоняет голову, сдерживая порывы отстраниться, и когда Джисон допускает мысль, что мужчина совсем потерял голову от собственного безумия – Чхве подходит к нему и прикладывает раскаленные пальцы к его щеке, плотно держа плечо Хана здоровой ладонью. Джисон кричит так, словно обрел вторые легкие. Он пытается вырваться и отстраниться, но ладонь жжет кожу с мясом, и уже через некоторое время парень начинает заходиться в удушающем кашле; сердцебиение увеличивается в геометрической прогрессии, пока пальцы впиваются с ногтями в чужую ладонь до крови. Еще немного – и начнется болевой шок, но Сумин отходит в сторону, насмешливо улыбаясь. Хан хватается за собственные грудки, пытаясь подавить нарастающие болевые ощущения, и становится на колени, сгибаясь пополам. Он протяжно кашляет, в неверии мельком смотря на Чхве, который не спешит предпринимать последующих действий, и чувствует катящиеся по лицу слезы. Соль попадает в образовавшуюся рану, и жжение лишь усиливается, заставляя забиться Джисона в новой порции всепоглощающей агонии. Он кричит и мечется на одном месте, не в силах противостоять надменному взгляду и собственной ничтожности. Сумин обещал оставить напоминание о сегодняшнем дне и он сдержал свое слово. Все перед глазами словно смывается в единое целое, и когда пронзающий свет попадает в расширенные зрачки – Хан будто просыпается от беспробудного сна. Он непозволительно часто дышит, смотря на потолок библиотеки над собой, и открывает рот в немом крике, когда как внутри него что-то обрывается. Джисон поворачивает голову в сторону Чхве, протяжно вдыхая через нос и, опираясь на дрожащие руки, поднимается с пола, прильнув к голой стене плечом. – Чернота твоих глаз напоминает мне его, – шепчет Сумин. Огонь быстро разрастается, и когда Хан вновь обретает возможность видеть – перед ним расстилается лишь обуглившаяся серая масса испорченных книг, коей была заполнена вся трещащая половица. Постепенно становится нечем дышать, и Джисон продолжает заглатывать больше воздуха, чтобы не утратить осознанность, в которой сейчас по-настоящему сильно нуждается. Он сплевывает в сторону, не решаясь прикоснуться к щеке, и перераспределяет вес на другую ногу, подходя все ближе. – Ты слишком слаб, чтобы что-то мне сделать, – говорит мужчина. – Я достаточно силен для того, чтобы продолжить сражаться за мне принадлежащее, – дрожащими губами проговаривает Хан. – И прежде чем погибнуть, я хочу насладиться образом твоего изувеченного лица. Он крепче сжимает в руке подобранный карандаш из рассыпавшейся кучи, и медленными шагами приближается к Сумину, искоса наблюдая за тем, как его спокойствие постепенно рушится под давлением температуры и нарастающего напряжения. Джисону ужасно больно и тяжело, но если он не постарается в последний раз, то даже самый низкий шанс вновь оказаться в родных объятиях окажется минимальным. Хотелось плакать и рвать на себе волосы, но все, что он делал – это скалился и сквозил безразличностью к происходящему. Сумин был больше и сильнее, но ему не доставало маневренности. Хан делает резкий выпад вперед, выставив руки в оборонительную позицию, и усмехается, когда Чхве боязно отпрыгивает назад, останавливаемый лишь полыхающем пламенем. Из-за температуры и образовавшегося пота одежда становится тяжелее, а взгляд – туманнее. Джисон хочет выждать момента, когда Сумин выдохнется настолько, чтобы дать ожидаемую слабину или иначе парню конец. Хан кидается на мужчину, но тот перехватывает его руку, и заливисто смеется, словно пытаясь сказать о неудавшейся попытке, но в следующий момент его лицо искажается: Джисон впивается небольшим канцелярским ножом ему в бок, продолжая всматриваться в чужие, наполненные ужасом, глаза. Сумину была не так страшна смерть от самосожжения, как от человека, которого он посмел недооценить. – Нельзя убить мертвого, – злостно кидает Хан ему на ухо и, с нескрываемой неприязнью, прокручивает лезвие внутри Чхве, внимательно наблюдая за тем, как бледнеет его кожа. Сумин набирается сил, чтобы подмять застопорившегося Джисона под себя, и наваливается на него всем телом сверху, выбивая воздух из легких. Он собирался выжать из трех отведенных ему последних минут все, но сил хватает лишь на неуклюжий маневр, от которого у Хана перед глазами все плывет окончательно. Парень пытается скинуть тяжелое тело с себя, но переставший двигаться Чхве лишь, казалось, толстел, пригвождая Джисона к полу. Огонь разгорается с новой силой, и когда Хан открывает глаза, чтобы осмотреться – натыкается взглядом лишь на полыхающее алым пламенем помещение. Легкие полностью опустошили себя, и закрывая глаза Джисон понимает, что прожил, на самом деле, неплохую жизнь. Сон кажется столь сладким, что он не смеет сопротивляться.

***

Больница стояла на ушах: все коридоры заполонили проснувшиеся пациенты, а на регистратуре происходило невесть знает что. И когда дежурный врач подходит, чтобы разобраться в ситуации, на него накидывается двое разъяренных парней, чьи глаза блещут холодом и дикой встревоженностью: они чрезвычайно обеспокоены и взволнованы. Минуты казались часами, пока неторопливые работники решили принять дело нового пациента. – Имя пострадавшего? – спрашивает мужчина в белом халате, и когда видит выпад со стороны взбешенного незнакомца, поспешно отходит назад. – Я разберусь, – давит из себя Чанбин, закрывая спиной запыхавшегося Хенджина, и смотрит на сидящего поодаль бледного Минхо: безынициативность старшего пугала до дрожи в костях, но Со отмахивается от дурных мыслей. – Хан Джисон. – Как случилось произошедшее? Он находился в эпицентре пожара, но обгорел лишь малый процент тела, – ведет подбородком врач, задумываясь. – Кто его нашел? – Я, – медленно проговаривает Сынмин. – С ним был еще один человек, – начинает тот, сглотнув. – Он принял на себя основной удар, и его тело к моему приходу было практически сожжено, – такая явная ложь вызывает в желудке журналиста тошноту. – На его лице ожог в виде человеческой ладони, – констатирует факт мужчина, но видя устремленный на него грозный взгляд Бан Чана, возвышающегося над ним, молчит. – На теле господина Хана останутся многочисленные рубцы и язвы, – продолжает он. – Они не заживут, но со временем следы станут незаметнее. – Вы думаете нас волнует его внешний вид? – тихо говорит подошедший Минхо, пугая всех своей неестественной хрипотцой в голосе. – Или ход его непосредственного лечения? Думаете, кто-то из нас сейчас способен ответить вам на вопрос, почему в этой чертовой деревне происходят такие несуразные и необъяснимые вещи?! – он срывается, и Хенджин, поджав нижнюю губу, придерживает его за осунувшиеся плечи. – Потрудитесь выполнять свою работу без лишних вопросов и спите по ночам крепко. Мужчина больше ничего не говорит. – Мы успели вовремя, – встревает Феликс и продолжает: – Тело Сумина не подпускало огонь ближе, но мы не можем быть уверенными в том, что случится с его легкими, – он выглядит рассудительнее всех, но в то же время наиболее взвинченным. – Он надышался угарным газом, и если его пагубная привычка проявит себя сегодня, то мы можем получить еще одного астматика. – Носить с собой ингалятор проще, чем гроб, – злостно кидает Чонин. – Хроническое заболевание – это ничто, по сравнению с еще одной могилой. – Он прав, – соглашается Кристофер. – Мы можем надеяться только на то, что в ходе реабилитации не появится иных действующих раздражителей. – Например? – Мы все понимаем, о чем я говорю, – мотает головой Бан Чан. – Рано или поздно ему придется бросить, и будет хорошо, если по воле доброй, а не вынужденно, – воцаряется тишина: все понимают, что старший говорит правду. – Если он продолжит курить после произошедшего сегодня, то рак не заставит себя долго ждать, я вас уверяю. – Зачем я тогда пошел обратно, – стонет Хенджин, падая в кресло рядом с Минхо. – Этого бы не случилось, с ним бы все было в порядке. – Если начнешь тираду самобичевания, то прошу оставить ее за дверью, – говорит Ли. – Из-за Джисона мы теперь можем спать спокойно. Постарайся поблагодарить его, а не винить себя или сочувствовать его новым шрамам. Он не будет ими опечален, – заканчивает Минхо, вспоминая ситуацию на крыше и слабо усмехаясь. Слабый свет пробивался через покрытые льдом окна. Лучи солнца плавно скользили по полупрозрачным занавескам, медленно перетекая на стеклянные вазы и заканчивая свое движение на расслабленном лице. Джисон ведет носом сквозь дрему, хмурится и приоткрывает губы в попытке чихнуть, но с тем же успехом вновь возвращается ко сну. Он не спал так сладко уже многочисленные ночи. Но что-то рано или поздно заканчивается. Хан приоткрывает глаза, ломая брови из-за давления, окутавшего все его тело, и мельком смотрит вниз, замечая лишь одеяло, которым и был укрыт. Он подносит руку к лицу, рассматривая торчащие из нее трубки, и прикасается пальцами к щеке, наталкиваясь лишь на крепко-держащиеся бинты. Джисон расслабленно выдыхает, падая обратно. Это место было ему незнакомо, но он по-прежнему ощущал лишь комфорт и спокойствие. Хан вновь выставляет руку перед собой, наблюдая за играющими солнечными зайчиками, и расплывается в мягкой улыбке, чувствуя как его сердце трепещет от ранее неведанных ощущений. Он вдыхает полной грудью, наслаждаясь свежим воздухом, и обещает самому себе беречь легкие до тех пор, пока его не сведет в могилу старость: они пережили слишком многое и поработали на славу. Он не замечает как начинает плакать. Слезы льются по его лицу непрекращающимся ручьем, и Джисон неуклюже вытирает щеки, пытаясь не задеть медицинскую аппаратуру. Выходит из рук вон плохо, когда двери в палату открываются. Он быстро поворачивает голову в сторону, видя удивившихся друзей, и через секунду слышит отборный поток матов, вперемешку со словами облегчения. В эту секунду он понимает, что является счастливчиком. Они прошли через множество эмоциональных испытаний, прежде чем понять истинную ценность их новообретенной дружбы и приятельства. Казалось, что прошедшие несколько месяцев тянулись годами, лишь укрепляя их привязанность и преданность. Жизнь засияла новыми красками в тот момент, когда Хенджин с Джисоном перешагнули порог Бан Чана в самый первый раз, и воспоминания этого дня были столь расплывчатыми, что Хан сам удивляется тому, сколько всего успело произойти. У них осталось много вопросов, которые стоило бы обсудить, множество важных тем для разговоров, что томятся в темном ящике на протяжении долгого времени, но все это можно сделать и позже, ведь так? Не главное ли, что они все живы? – Кто вы?! – по палате разносится удивленный вскрик Феликса, который поворачивается спиной к ребятам и смотрит на вошедшего мужчину. Он не был похож на медперсонал или обычного пациента: незнакомец был худощав, с пронзительным взглядом черных мутных глаз и поистине устрашающим бледным лицом. Он вселял неопределимое чувство тревоги, и все присутствующие напряглись, ожидая конструктивных ответов. Старик снял присыпанную снегом шапку, медленно отряхнул подол фетрового пальто и оперся на изысканную деревянную трость, посмотрев прямо в глаза Джисона. – Меня зовут Квон Ехан, – говорит тот, и у Хана с Чонином перехватывает дыхание. – Пора вам всем узнать истинную историю «Членства Восьми».

Продолжение следует...