Первое правило жизни

Джордж никогда не был особо против называться тем, кого могли назвать «серой массой», ведь в какой-то части это было чистейшей правдой. Его жизнь была обыкновенной — программист-фрилансер без личной жизни, что большую часть жизни просиживает дома, сидя на заднице ровно и поедая еду быстрого приготовления, оградившись от друзей и просто работая, чтобы выжить и платить за эту квартиру. Но где-то внутри Дэвидсон понимал четко лишь одну вещь: ему хотелось большего, чем это. Хотелось рисковать, хотелось выигрывать, а возможно и проигрывать, ставить на кон свою жизнь или даже ввязаться в опасную авантюру. Но брюнет всегда понимал одну вещь: у него нет поддержки для такого, он не умеет ни стрелять, ни обращаться с тем же ножом. Он никогда не убивал кого-то, ни играл в казино или даже не пил в компании красивых девчонок, затаскивая одну из них в кровать. Поэтому приходилось смиряться с тем, что он вообще имеет и не жаловаться. Почти каждый третий живет по такому принципу, не так ли? Кареглазый пару секунд пилит готовый заказ на мониторе взглядом, а после тяжко вздыхает, отправляя его на почту заказчику. Не проходит особо много времени, прежде чем его телефон издает удовлетворительный звон, оповещающий о том, что нужная плата пришла. Проверяет сумму, убеждаясь в том, что все правильно и довольно хмыкает, прикрывая глаза. Выключает ноутбук и закрывает крышку, отодвигая чуть дальше по столу, потягиваясь вверх, а после смотрит на часы. Без пятнадцати минут седьмого. Сегодня ведь пятница, тот день, когда Шлатт должен выступать со своей сладостной речью, чтобы в очередной раз доказать, какой он хороший президент, доказать то, как много он сделал для страны и как поддерживает людей и их жизнь. Вот только вся жизнь в этом городке удачно катится в жопу, но никто не возникает, знают ведь, если пискнут — лишатся головы в ту же секунду. И это, на самом деле, было чертовски иронично. Обычно, Дэвидсон не покидает свою уютную квартирку, что спокойно обустроена для жизни, но сейчас, почему-то, хочется просто прогуляться к этой чертовой площади и послушать, что он скажет. У него ведь ещё есть время для того, чтобы добраться. Живет не так уж и далеко, и хрен его знает, повезло или вовсе наоборот. Л’Манбург, на самом деле, не был столь отстойным городом, как могло показаться на первый взгляд. Раньше здесь все было достаточно прилично, но стоило Шлатту занять «руководство», как все полетело по самой настоящей пизде. Ввели новые правила, которые стали очень отображаться на привычном образе жизни, люди перестали громко высказывать свое мнение, а преступность, можно сказать, возросла в два раза, но, почему-то, их дражайший президент пытается доказать, что все замечательно. Даже тошно как-то. Дэвидсон родился в этом городе и прожил всю жизнь, до этого момента, пока его родители благополучно уехали в другой город в поисках лучшей жизни, а он остался сам по себе. Сам, в поисках самого себя, говоря, что все хорошо. Что не нуждается в них и, в принципе, вытянет все сам. И так и было. Лишь изредка получал сообщение от матери, что волновалась о том, поел ли он в целом или что-то подобное. И подобная забота, вроде бы, должна быть приятной, но чем старше ты становишься, тем больше теряется смысл подобного беспокойства. Возможно, ему никогда не было суждено понять чувства и эмоции родной матери, но что уж поделать. И он, возможно, сам бы свалил из этого города ещё два года назад, чтобы тоже найти себе более лучшую жизнь, но остался, считая, что так будет лучше. Считая, что, вероятно, сможет найти в этом городке что-то интересное для себя. Что-то, что наконец украсит его жизнь некими «красками», как обычно это говорят люди. Глупо, но он и был последним глупцом. Поднимается на ноги, что уже немного затекли от долгого нахождения в одной позиции и пошатывается, опираясь рукой на одну из стенок. Ему бы стоило чаще брать небольшие перерывы и немного расхаживаться, ведь так ещё немного и он точно доиграется до каких-нибудь проблем с его ногами. В комнате горит тусклый свет от настольной лампы, что освещает полумрак комнаты. Подходит к зеркалу, чтобы окинуть себя кратким взглядом. Кожа бледная, а синяки под глазами так и кричат о чертовом недосыпе, который он пытается перекрыть банками энергетиков и чашками горького и дешевого кофе. Когда-нибудь его сердце точно возмутится и остановится, посылая собственного хозяина на далекие три буквы. Когда-нибудь, но не сейчас. Поправляя темные волосы, что сейчас были взъерошены и похожи на самое настоящее бедствие, Джордж тяжко вздыхает. Видели бы его родители, то точно бы сказали ему о том, что улицу стоит посещать чаще. В каком-то смысле Дэвидсон был с ними согласен, но дома было лучше. Переодеваться он не видел смысла: привычная, синяя толстовка уже стала родной. Удобная, мягкая и на размер больше, в ней можно было спрятать руки, если замерзнешь или просто спрятаться самому в случае чего. Потертые черные джинсы не вызывали ощущения новенькой одежды, что только что сняли с прилавка, но они были более чем удобными, поэтому у кареглазого даже не было желания возмущаться или выбрасывать их. Они ещё не отслужили свою службу и могли проноситься достаточное количество времени. Зачем выбрасывать деньги на ветер лишний раз? Поправляет один из канатиков на толстовке, а после, прихватывая свой телефон, тушит лампу на столе, направляясь в гостиную и попутно чуть не врезается в угол. Стоит немного больше уделять внимание окружающему его месту, иначе он так точно когда-нибудь убьется. Найти ключи становится немного неловкой задачей, когда ты редко выходишь из дома даже в магазин. Доставка еды — вот и все решение задачи. Не то, чтобы он был ленивым или что-то подобное, вовсе нет. Но не хотелось бы пересечься с кем-то не тем лишний раз. Конечно, бежать от проблем легко, но, а что ещё остается делать в данной ситуации? Джордж перерывает тумбочку, а после догадывается посмотреть в своем демисезонном пальто и устало вздыхает, вынимая оттуда небольшую связку ключей, которая, в общем-то, состояла только из двух ключей. Покидает свою квартиру и запирает дверь, а после, спускается по лестнице достаточно быстро, смотря себе под ноги, не желая столкнуться с кем-то из соседей, а особенно с той пожилой леди со второго этажа, которая безмерно любила болтать и обсуждать каких-то прохожих. Она уже парочку раз ловила бедного юношу и почти час болтала ни о чем, начиная от бездомных котов, которых она подкармливала и заканчивая тем, что в сотый раз рассказывала какую-то историю про свою внучку-медалистку, что сейчас училась где-то за границей. Обычно, Дэвидсон на такое лишь неловко улыбался, отвечал односложно и неловко кивал, а после, под каким-то предлогом о том, что он жуть как спешил, умудрялся извиниться раз сто, а после, быстро сбегал, надеясь не встретить её на обратном пути. Или та дама, что жила на первом этаже. Он точно успел запомнить, что она живет с семилетним сыном и постоянно находится то ли в пьяном угаре, толи под чем-то явно крепким. Он никогда не пытался в это углубиться, ведь это не совсем его дело, но когда она парочку раз к нему приставала и даже пыталась украсть деньги, то предпочел больше с ней не связываться, да что уж скрывать, предпочел больше не пересекаться с ней вообще. Сейчас, спускаясь по лестнице, он краем глаза улавливает какого-то мужчину, что курит на лестничном перелете и моментально морщит нос, стараясь сдержать легкий тошнотный рефлекс от неприятного запаха никотина. И вот, наконец, заветная дверь, что ведет на улицу. Буквально толкает её, чуть ли не заряжая кому-то по лицу металлическим предметом и сухо извиняется, стараясь удалиться как можно быстрее, чтобы не нажить себе проблем прямо сейчас. На улице начало весны, погода хмурая, хотя, в этом городе, казалось, она вообще редко бывает хорошей, что было крайне и крайне забавно. На земле виднелись редкие лужи, окруженные грязью, которую мало кто любил, кроме любопытных детишек в резиновых сапогах, что обожали прыгать по лужам, а после, выслушивать целые лекции от родителей о том, что так и заболеть можно. По мнению брюнета, отчитывать за такие детские шалости было крайне глупо — дети на то и дети, что стараются насладиться моментами, в которых взрослые себя ограничивают, ставя себе пометку о том, что они уже «взрослые и серьезные», а значит, не должны заниматься глупостями. Но разве он не был точно таким же? Боялся осуждения со стороны незнакомцев и никогда не потакал своим желаниям. Никогда не потакал своим самым глупым идеям. Так какое право он может судить о том, что глупо, а что нет? Кто его знает. Джордж перешагивает редкие лужи, пряча руки в один большой карман толстовки и глубоко вдыхает свежий воздух полной грудью, наслаждаясь тем, что людей на улице не так уж и много, а по дороге проезжают редкие машины. Правда, на площади точно будет не мало людей. Почему? Все просто — речь президента слишком «неуважительно» пропустить. Людям нравятся сладкие и глупые надежды на будущее, что им вешают на уши, подобно длинной лапше, а они и не против, наслаждаясь. Нет, будет лучше сказать «вкушают», прямо как какой-то запретный плод. Дэвидсон никогда не относился к такой категории людей, он всегда умело мог различать, если люди ему лгут, что очень помогало во время учебы в старшей школе, да и, в целом, в жизни. Это помогло ему спасти его задницу от множества проблем и крайне неприятных ситуаций, что могли бы произойти. Краем глаза замечает девушку, к которой пристают и отводит взгляд тут же, делая вид, что не замечает. Так делают почти все, чем же он отличается? Не полезет на огонь, не хочется потом зубы считать, сидя на асфальте и сплевывая кровь. Кто-то другой поможет. Ведь так? И в душе, возможно, лишь на несколько секунд закрадывается какое-то горькое и неприятное чувство вины, которое приходится стереть с излишними мыслями. Те, кто много думают и сомневаются — умирают первыми. Первое правило этой чертовой жизни: «выживи любыми способами». Не важно, что ты делаешь, как ты это делаешь, но пока ты борешься, цепляясь за жизнь двумя руками, зубами, да чем угодно, настолько крепко, что, кажется, что сейчас все себе сломаешь, то ты можешь выжить. Можешь переиграть других, кто более слаб чем ты. К сожалению, это был излишне печальный факт, который никто не мог оспорить. Напоминало жанр антиутопии, который он так любил читать раньше. Напоминало типичные, темные фильмы, которые он мог пересматривать по парочку раз для того, чтобы убить свое время и вдохновиться на очередную глупую мысль, которую бы обдумывал пол ночи, чтобы на утро, по итогу, вновь откинуть её в дальний ящик, со словами «может быть, в другой жизни». Шагает по улицам, огибая людей, что шли ему навстречу и пиная небольшие камешки, что валялись где-то под ногами. И, вскоре, слышит шум собирающейся толпы, останавливаясь на несколько секунд и как-то не решающе смотрит вперед, на площадь, где возле сцены, что поставили ради таких собраний, начали собираться люди. Может, пока не поздно, он просто развернется и пойдет домой, в очередной раз посмотрев эту глупую речь по телевизору? Но тут же качает головой. Он впервые за долгое время выбрался из своей норы, подобно слепому кроту, чтобы тут же предаться глупым мыслям о том, что ему тут делать нечего и вернуться? Ну уж нет, так не пойдет. Поэтому, прекращая вступать в бой с самим собой, проходит прямо, приближаясь прямо к толпе, но предпочитает держаться где-то сзади, не врываясь во всю эту суматоху. Не хотелось получить парочку синяков или каких-то ласковых слов в свою сторону за то, что он может наступить кому-то на ногу. И здесь вполне хорошо. Людей, на самом деле, чуть меньше, чем он ожидал до этого. Возможно, по сравнению с парочкой месяцев назад, многим надоело слушать эти обещания, и они решили быть как он — остаться дома и просто включить речь Шлатта на задний фон, чтобы просто заниматься своими делами и тихо, почти недовольно, шипеть себе под нос проклятия и всевозможные плохие слова, слыша очередные пустые слова. Но быть погруженным в свои мысли и дальше Джорджу не дает то, что гул людей, что до этого что-то сумбурно обсуждали, резко затихает, словно добыча увидела большого и сильного охотника и осознает, что бежать некуда. Карие глаза поднимаются с земли на сцену и немного трудновато разглядеть, что там происходит из-за собственного роста, но быстро понимает, когда слышит краткий и неприятный стук по микрофону. — Как приятно видеть моих дорогих поданных здесь, — хриплый голос мужчины отдается неприятным звуком в ушах, вызывая легкое раздражение. Брюнет знает, что он не единственный с таким ощущением, когда совершенно случайно замечает, как у мужчины, что стоит рядом с ним, сжимаются кулаки, да так, что костяшки пальцев немного белеют. Явно сдерживает свою злость. И Джордж немного опасливо отшагивает в сторону, явно не хотя, чтобы в случае чего, удар по носу прилетел прямиком по нему. Конечно, такое маловероятно, потому что охрана президента сработает быстрее и тут два варианта развития событий: первый — беднягу просто пристрелят, а труп унесут куда-нибудь, а второй — его просто повяжут и посадят в тюрьму. Самый безобидный на его памяти. — Мы встречались с вами всего пару месяцев назад, но, согласитесь, время летит так быстро, казалось, что прошла уже целая вечность, — кареглазый ненавидел в этом козле больше всего его лирические отступления. Он обожал затягивать разговоры, отодвигая основную тему собрания как можно дальше, а после, замечая, что остальным уже чертовски скучно, подходит к самой сути. — Наш город изо дня в день становится все лучше и лучше, не правда ли? — Дэвидсон не сдерживает ядовитую усмешку, еле сдерживая себя, чтобы не выкрикнуть что-то хамское, чтобы просто огрызнуться. Нет, умирать он ещё не собирался. По крайней мере точно не здесь. И точно не сейчас. — И все благодаря нам с вами. Мы трудимся вместе ежедневно, и это приносит свои плоды. — «Скорее, ты просто пропиваешь свою страну, складывая все на плечи своих людей, ублюдок, » — прозвучит в голове у брюнета, пока он молча сложит руки на уровне грудной клетки и начнет нервно отбивать ритм пальцами на своей руке. И Шлатт вновь собирается что-то сказать, что-то глупое и такое лживое, как слышится выстрел. Оглушительный, настоящий выстрел. И до Джорджа даже доходит не сразу, что это стрелял не кто-то из охраны этого чертового козла на сцене. В толпе начинается самая настоящая паника, крики, все бегут, пока мужчина на деревянной платформе тихо ругается себе под нос, что-то говоря охране и до Дэвидсона доходит, что ему тоже стоит валить, если он не хочет получить себе пулю в лоб. Вот только реагирует слишком поздно, чувствуя, как чья-то рука ложится на его шею, слегка сжимая, словно в угрожающем жесте, что, если парень дернется — точно умрет. Чувствует холодное дуло орудия у своего виска и кратко оглядывается. Все в панике, всем страшно, но ему… Ему нет. Он чувствует тот самый адреналин, чувствует себя главным героем тех фильмов про ограбление, где берут в заложники. Он, черт возьми, ощущает себя сейчас живым. И не может сдержать этой чертовой усмешки, прикрывая темные глаза. Сейчас — его жизнь на грани. Сейчас то, что он мог представлять себе только в своих фантазиях и, черт возьми, он точно болен, если не ощущает какого-то страха. Ему нравится. Нравится то, что происходит, и он готов подыгрывать дальше, наблюдая за развитиями дальнейших событий с жутким предвкушением. — Не рыпайся, побудь хорошим мальчиком и не получишь пулю в висок, — раздается низкий голос повыше уха Дэвидсона, но этого достаточно, чтобы все расслышать и на секунду даже перестать дышать. — Эй, пьянчуга, — голос парня, что сейчас держал его, раздается непроизвольно громко. Джордж не может толком его оглядеть из-за того, что движения головой немного скованны, а ещё из-за оружия у головы, но он уверен, что его «пленитель» выглядит никак не хуже тех чуваков из фильмов. Черт возьми! Шлатт, к которому и было это странное обращение, наконец обращает внимание на незнакомца и Джорджа, что сейчас очень хорошо играл роль плененного. — У меня один из твоих «милых» подчиненных, что ты будешь делать, а? — Смеется, почти маниакально и это вызывает легкие мурашки у кареглазого. Такое ощущение, что это очередной, реалистичный сон. Но таких сюжетов у него точно не было. — Не делай глупостей, отпусти мальчишку, — Шлатт хмурится, махая охране, чтобы те опустили оружие. Ему сейчас не нужны эти чертовы проблемы, и он мог бы забить на пострадавших, если бы этого парня не взяли в плен так открыто. Ему нужно сохранять чертово лицо и играть роль заботливого президента. Почему именно сегодня? Подготовились, скотины. — Если согласишься на наши условия, то никто не пострадает, — брюнет может заметить, как к ним подходит ещё один высокий мужчина, у которого в руках винтовка. Все, что он может разглядеть с такого ракурса — часть бинтов на руках, розовые волосы, собранные в косу и маска на лице, чтобы не выдавать свою личность. Правильно, было бы крайне опрометчиво творить подобные перестрелки, выдавая свою личность. Только если ты не конченный самоубийца, конечно. Шлатт хмурится и молчит несколько секунд, а потом выдыхает раздраженно. — Что вы хотите, сукины дети? — Цедит сквозь зубы крайне раздраженно, показывая, что церемониться не собирается. Розоволосый мужчина, что стоял рядом, лишь усмехается. — Зачем же столько агрессии? Мы можем решить все достаточно мирно, — прикрывает глаза, хотя за маской, что являлась черепом свиньи, этого явно не было видно. — Видишь ли, у тебя есть двое мальчишек, которые с нами. Те, которые попались тебе по чистой случайности. Ты отдашь их нам, а мы отпустим всех с миром. Не обещаю, что мы не вернемся, чтобы вскрыть тебе глотку. — А что, если я скажу, что они мертвы? Мне вынести вам трупы? — Тогда я перестреляю здесь всех, — цедит парень за спиной Джорджа, и он буквально может прочувствовать каждую нотку злости, что звучат в чужом голосе, заставляя понять, что человек не шутит. Черт возьми, да у него пушка, разве он бы стал шутить. — Чтобы ты понял, что забирать жизни двух детей слишком подло, чертов хуй. Шевелись быстрее, блять, — уже рычит, показывая, что ждать излишне долго он не намерен. И Шлатт слегка оступается, понимая, что шутить не стоит, ведь парень в маске серьезен. Нервно бегает глазами по округе и сдается. — Ладно, черт возьми, я верну вам этих чертовых мальчишек, с ними ничего не случилось. Я ещё не добрался к ним, хотя сегодня это должно было случиться, — двое из охраны уходят к машине, а после, выводят оттуда двух мальчишек-подростков. Блондин выглядит более покалеченным, чем его друг, но, оказываясь на воздухе, тут же радуется, замечая знакомые лица. Хочет что-то выкрикнуть, но получает недовольный взгляд от друга в зеленой рубашке и затыкается. — Теперь оставьте их на месте и позвольте их забрать, — прижимает дуло к виску Дэвидсона чуть сильнее, пока сам брюнет готов назвать себя чертовым мазохистом, что сейчас наслаждается всей этой ситуацией в целом. Хочется засмеяться, но его тогда точно посчитают за больного ублюдка. — Я уже сделал, как вы сказали, отпусти парня и тогда можешь забрать этих отпрысков, — и этот ответ, по видимому, не устраивает никого из этих двоих, потому что чужая рука в перчатке сжимается на его горле чуть сильнее, постепенно перекрывая поступление кислорода в легкие. Черт возьми, ладно, задохнуться в его планы не входило. Почему этот чертов президент так тупит? Разве просто нельзя сделать то, что говорят? Кусок бесполезного дерьма. — Я что, блять, по твоему шучу? Мои нервы на исходе, пьяный кусок дерьма, делай как я, сука, говорю, — шипит, подобно змее, а Шлатт понимает, что рисковать более — опасно, поэтому приказывает мужчинам в защитной одежде отойти подальше, пока мужчина в маске, что стоял до этого рядом, тут же быстрым шагом направляется к двум парнишкам, быстро освобождая их от веревок и отвешивает быстрые подзатыльники, после, кивая в сторону Джорджа и неизвестного за его спиной. — Сваливаем, Дрим, — парень, или как его назвал незнакомец, Дрим, с грубой силой толкает от себя кареглазого и тот, не устояв на ногах, падает на плитку, ударяясь руками и тихо шипит. Необязательно так грубо. Но стоило ему поднять голову, как от тех, что стреляли, остается лишь пустой след, а людей на площади уже и нет. Разбежались во время суматохи. И Джордж понимает, что, кажется, именно с этого момента его жизнь не будет такой, какой была раньше.