Обернись

                  Ты самый страшный голод, недопитый чай

Ты оголённый провод на моих плечах

                  Я измеряю холод, комната пуста

И нарисован город вдоль линии моста

      День пролетел незаметно, как одно мгновение. Может, тому причиной были хлопоты касательно грядущего переезда, с чередой прощания. Серёжа увиделся с друзьями — Ромкой и Костей, рассказал им о своём решении. Ненароком столкнулся с Ниной, которая, услышав про переезд, поникла и не сводила с него своих глаз, а потом, точно в замедленной съёмке какой-то, прямо в лоб и спросила, стоило им остаться наедине.       — Ты из-за неё так, да? — в вопросе нет ни яда, ни ненависти. Только сожаление. Нина жалеет, что не смогла поселиться в сердце у Серёжи, а своё отдала с потрохами. Глупо вышло. Гармаш вздыхает, добавляя: — Проиграл афганцу.       Серёжа не знает, что тут сказать можно. Понимает, что Нина его в какой-то степени на эмоции вывести хочет, чтобы он слабину свою показал. Да вот только слабости почему-то он не чувствует. И боли, как ни странно, тоже. Неужели его и правда попустило, полегчало? Смирился.       — Из-за себя, — других ответов парень не приемлет, — уехать хочу. Перемены, говорят, всегда к лучшему. Тоже могла бы как-нибудь попробовать.       — Я бы уехала вместе с тобой, — признаётся Нина. И взглядом прямо в глаза ему стреляет. А потом усмешка горькая на лице прорастает. Будто и она со своей участью смирилась, — но тебе ведь не нужны мои «жертвы». Тебе не нужна я, Серёж. Только Софа. Она у тебя в голове ещё со школы сидит.       Нина говорит спокойно, говорит уверенно, держа в руке небольшой бокал с плещущейся там янтарной жидкостью. Виски.       — Нин, — Серёжа знает, что тема их взаимоотношений уже закрыта, но сегодня не может не сказать это. Слишком много внутри накопилось, — я не хотел играть тобой. Правда. В какой-то момент я даже думал, что… — он замолкает, соображая, как бы поточнее сформулировать.       Думал, что сможет перебороть себя? Думал, что она ему небезразлична? Думал, что они подходят друг к другу?       Нина замечает его озадаченность и, выдержав несколько секунд паузы, прерывает тишину.       — Я тоже много думала. И не сбылось.       — Прости, — повторяет в пустоту, — я не хотел сделать тебе больно.       — Я сама себе сделала больно, Серёж.

Не переживай, холодное лезвие под языком

      Я выброшу все поцелуи, в это окно через балкон

Друг друга простили, забыли, забили. Такие дела

            И небо пронзает свинцовыми пулями,

Стала планета мала!

      В итоге, прощаются они как-то даже тепло. Серёжа был рад тому, что не оставлял по себе след ненависти в чужом сердце. Как ни крути, а даже их неудавшиеся отношения он в каком-то смысле хотел бы вспоминать с улыбкой, просто потому, что когда-то это было в его жизни. И за этот опыт он был благодарен.       Сумерки накрывают город и Кощевский садится за руль машины. Алкоголь в его крови не лишает реакции и здравого рассудка. По пути он думает над тем, что сказать Софе. Как с ней попрощаться? Это казалось самым простым и сложным одновременно.       Но мысли о разговоре улетучились из головы, стоило ему подъехать к старому зданию бывшего завода «Волна». Сердце рухнуло в пятки — один из афганцев, очевидно, дежуривший на въезде у поворота, лежал на земле. Серёжа затормозил и выскочил, собираясь уже помочь, но стояло взглянуть на лицо, как стало понятно, что уже поздно. Пулевое ранение в голову не оставляло шансов на помощь.       — Твою мать…       Душа ушла в пятки. Там же на базе должна быть Софа! Что тут произошло? От мысли, что Мальцева может быть тоже ранена где-то поблизости, у Серёжи внутри всё похолодело и он, немедля, бросился к базе. Даже в машину садиться не стал — расстояние близкое, и из-за поворота он выбежал уже спустя секунд двадцать.       Картина, представшая его взору, была жуткой. Внутри афганской базы разрастался пожар. Почерневшие окна выпускали наружу зловещий чёрный дым, языки пламени отплясывали внутри, выбивась наружу оранжевым светом. Треск от огня казался слишком громким, и Серёжа почувствовал, как у него подкосились ноги. Он рванул ко входу — и наткнулся на сидящего на пне Гришу. Терентьев опирался спиной о стену, которая накалялась от огня с другой стороны. Одной рукой он упирался в землю, а другой — в живот. И сквозь пальцы сочилась, не останавливаясь, алая кровь.       — О, ты здесь, — голос у Терентьева был хриплым.       — Что произошло? Кто тебя так? — Серёже хотелось броситься искать Софу, но пройти мимо Гриши он не смог.       — Кавказцы, уроды… Заявились, перестреляли всех, подожгли. Я на улице был, встретил их уже на выходе — и пулю получил…       — Софа здесь?       — Не знаю. Я не видел её.       — Вспомни, кто-то говорил может, что она приехала? Гриш, — но это было бесполезно: Терентьев стал отключаться и Серёжа слегка полупил его по щеке, — Э-э-эй, глаза не закрывай! Смотри на меня, слышишь? Не закрывай говорю!       Серёжа лезет в карман за телефоном. Несколько тихих гудков прерываются чётким тоном диспетчера:       — Слушаю.       — Алло, скорая? Примите вызов. Старый завод «Волна», пожар, человек ранен в живот, пулевое, истекает кровью. Возможно, внутри здания тоже пострадавшие.       К счастью, на том конце провода люди смышлёные, долго тему не мусолят. Получив заверение, что бригада медиков уже выезжает, Серёжа Грише из кармана платок достаёт.       — На, зажми.       — Не жалко?       — Зажми говорю! И глаза не закрывай, сиди спокойно, скорая уже едет. Я пошёл во внутрь.       — Спятил? Там уже без вариантов…       — Я должен убедиться, что её там нет или вытащить!       Серёжа и не думал слушаться наставлений Гриши. В момент, когда жизнь Софы оказалась на волоске, Серёжа не думал о себе. Он считал, что должен удостовериться, должен понять и должен спасти. Иначе он никогда себя не простит за это.       Бросив короткий взгляд на небо, Серёжа увидел звёзды и мысленно помолился о том, чтобы подруга была в порядке.       — Софа! — он кричит, что есть мощи. Лёгкие прожигает едкий дым. Он повсюду: отлетает от языков пламени, заставляя слезиться глаза и тонуть в приступе кашля, дерущего глотку, — Со-о-о-ф-а-а! — гласные затихают, Серёжа продирается сквозь огненные стены вглубь, продолжая шарить глазами по периметру.       На его окрики никто не отвечает, да и из-за потрескивания старых досок ничего не слышно. Пульс в ушах шумит, Серёжа спотыкается о чью-то ногу — афганец. Ему уже ничем не помочь, кровь вытекает из-под спины на пол, огонь распространяется всё дальше.       Кощей молится о том, чтобы в старом ангаре не было бочек с бензином. Иначе каюк ему наступит раньше, чем он спасёт её.       — Со-о-ф-а-а-а! — за собственным криком так сложно расслышать треск очередной балки, которую обхватил огонь. На сей раз уже он добрался до потолка, и обугленный кусок дерева падает сверху. Серёжа бежит вперёд, и прямо позади него начинает рушиться крыша.       Всё, это ловушка.       «Добегался ты, парень» — твердит внутренний голос. Серёжа не слышит его, продолжая рыскать по базе, проверяя каждое лежащее тело на полу. Не она. Не она. Не она.       Очередная горящая балка обрушивается прямо на него быстрее, чем он успевает среагировать. Удушающая боль пронизывает лёгкие острее, шея словно плавится. Серёжа падает на пол, который кажется ему удивительно-холодным. Во всём полыхающем ангаре к нему хочется прижиматься, как к спасению. Разум затуманивается. Шестилетняя девочка с белыми бантами любопытно осматривает толпу первоклассников и останавливает свой взгляд на нём. Серёжа кивает на место рядом с собой и улыбается, когда его предложение принимают. — Волнуешься? — Нет. А ты? — Немного. — У меня брат старшеклассник. Сказал, главное не спать. Я Софа, кстати, — по-деловому маленькую ладошку протягивает навстречу. Мальчишка без раздумий пожимает в ответ. — Серёжа.       Он будто смотрит фильм. — И если мой огонь погас, жалейте не меня, а тех, сидевших много раз, у моего огня… — аккорды затихают, когда Софа опускает инструмент на колени, проходясь подушечками пальцев по струнам.       Кадры прошлого мелькают перед ним, всплывают из подсознания. Пятнадцатилетняя Софа наклоняется ближе, преодолевая расстояние между ними и невесомо касается губами его щеки.       Быстро-быстро сменяясь один за другим. — Ну как ты? И в тишине коридора, которую прерывал только свист чайника на кухне, Сергей расслышал прямое и честное: — Плохо. — Подмога, значит, по адресу, Софик.       Серёжа думает о том, что он хотел спасти её. Не смог. — Спасибо тебе, — Софа находит в себе силы на искреннюю улыбку, — За то, что рассказал. Для меня это многое значит. — Именно так и поступают настоящие друзья. Видишь, как тебе повезло со мной, — отшучивается, по кухне разносится тихий смех. И если у Серёжи под рёбрами что-то рушится, плачевно завывая, то у Софы солнце прорывается сквозь серые тучи. Первые лучи надежды, — Вот, уже удалось тебя чуточку рассмешить. Значит, не всё так дерьмово. Прорвёмся, Малец, не ссы. «Малец». Он её уже, кажется, тысячу лет не называл этим школьным прозвищем. — Верю, братец-Кощей.       Думает о том, что Софа больше его так никогда не назовёт. Оба лежат, как в детстве, прямо на снегу, обсыпанные им, и смеются, на улице уже светает. Луна ещё светит, но солнце, готовое вот-вот показаться на линии горизонта, окрашивает небо светлеющими тонами синего и жёлтого.       Тревога съедает душу, словно огонь, который с каждой секундой всё больше плавит кожу. По миллиметру, оставляя ожоги. Возможно, он пожалеет об этом, но сейчас, когда Софа разворачивается, чтобы уйти, чтобы спрятаться от этого своего выброса куда подальше, он выпаливает, останавливая её, взглядом в затылок. Одним разом, иначе потом может не решиться. — Соф, Алик жив.       «Ты можешь гордиться собой, — шепчет внутренний голос, — Ты смог ей сказать.»       Серёжа думает о том, что не сказал самого главного. — Мы ведь… мы ведь увидимся, да? — Конечно. Сегодня вечером, на базе. Соскучиться не успеешь.       Не успели. — Ты там потоп устроить решила? — Серёжа видит мокрые дорожки от слёз. Софа смеётся, вытирает их. — Ага. Захлебнёмся. — Осторожнее, а то я плаваю плохо. — А я тебя спасу. Ты же мою задницу всегда спасаешь. И потом, кто из нас двоих здесь Бессмертный?       Последнее, о чём успевает подумать Серёжа — это о том, что он всё-таки смертный.

Не остановимся, не попрощаемся

      Падают-падают с неба сломанные цветы,

Не попрощаемся, а ты улыбаешься

            Ведь там, где любовь кончается —

Начинаешься ты!

***

      Больничные стены давили на Софу. Тишина в коридоре казалась мёртвой. Ещё несколько минут назад здесь, суетясь, пробегали врачи и медсёстры, на каталке провозившие пациентку. Приступ астмы, начавшийся внезапно, оказался сильнее имевшегося при себе у Поли ингалятора. Как такое могло произойти, Софа не понимала, но стоило им с Аликом встретить Вовку с Полей, которая едва не потеряла сознание посреди улицы, как все метания разом отпали. Они приехали на скорой в больницу и параллельно с этим Софа всё-таки решилась написать Вите одно-единственное сообщение. Он, как брат, должен знать, что творится с его сестрой.       Павленко примчался, как метеор, игнорируя на своём пути любую преграду. Вбежал в коридор с лестницы и замедлил ход только при виде Софы и Алика. Видимо, не ожидал, что они ещё будут здесь.       — К вам девушку доставили, Полину Павленко по скорой, приступ астмы. Где она сейчас? — своё братское беспокойство Витя обрушил на медсестру на посту.       — Ею занимаются.       — Она выживет? Как вообще это вышло?!       — Молодой человек, успокойтесь и сядьте, как только осмотр закончится сможете сами поговорить с врачом, — медсестра была явно недовольна тому, что на неё голос повышали, ещё и стукнули кулаком по стойке. Но его волнение она всё же понимала, поэтому добавила, поспешив заверить: — Доктор Никитин один из лучших специалистов, поэтому можете не переживать, он сделает всё необходимое.       Как тут не переживать, не понимали ни Витя, ни Софа, ни Вовка. Алик оставался единственным, кто сохранял холодную голову и всем своим видом выражал нейтральность к происходящему. Таким образом он пытался поддержать остальных, показать, что ещё ничего не потеряно. Софа молчаливо смотрела в одну точку перед собой, сидя на каком-то мягком белом диванчике, Вовка опирался на стену напротив, глядя в пол.       — Не кипишуй, пацан, — афганец хлопнул парня по плечу, — выкарабкается твоя дама.       Вовка кивнул.       Софа бросила взгляд на Алика, а потом всё же посмотрела на Витю. Тот отошёл от поста, присел на один из стульев в паре метров от Софы.       Сколько они так сидели? Пять минут? Десять? Двадцать пять?       Когда из дверей смотровой наконец показался врач, Витя и Софа почти одновременно подскочили к нему.       — Что с ней? — этот вопрос вырвался в унисон. Витя бросил на Софу взгляд, но она смотрела прямо на врача.       — Вы — родственники?       — Да, я старший брат, — ответил Витя, переводя взгляд на врача.       Тот выглядел хмурым и озадаченным.       — Как давно у вашей сестры астма?       — С детства.       — С рождения или нет?       — Не знаю, — Витя задумался. Он ведь не так давно знаком с Полей, он о её существовании только год назад практически узнал, даже меньше. Но объяснять врачу их семейные перепитии не собирался, да и смысла не было: по выражению лица и плотно поджатым губам стало понятно, что врач крайне неодобрял подобную неосведомлённость, — Как она?       — Мы купировали приступ астмы, но, к сожалению, лёгкие не справляются с нагрузкой. В таком состоянии отпустить её домой мы не можем. Скажите, вы знали, что ингалятор уже не помогает вашей сестре?       — В смысле не помогает? Почему?       — Видимо, астма перетекает в более тяжёлую форму, и одного ингалятора здесь уже недостаточно. Вашей сестре необходима операция, притом срочная. Я, как врач, мог бы настаивать на её проведении здесь и сейчас, но учитывая возраст Полины не могу ручаться за благополучный исход.       — Шансы есть?       — Восемьдесят на двадцать. И, к сожалению, не в вашу пользу.       Софа оторопела от этих слов. Двадцать процентов… Это практически ничто. Это риск.       Ужас сковал по рукам и ногам.       — А если обойтись без операции? — спросила она, надеясь, что выход найдётся. Хоть какой-нибудь!       — Без операции обойтись нельзя. В любой момент приступ может повториться и в таком случае ей уже нельзя будет помочь. Решать вам, как её брату, — эти слова он адресовал уже Вите, — для проведения этой операции мне требуется ваше письменное согласие. Но учтите, что принять решение необходимо быстро.       Витя даже думать не хотел о том, чтобы потерять Полю. Ему было страшно, безумно, шансов и гарантий никто не давал, но если он ничего не сделает, то тогда точно будет провал. По всем фронтам.       — Я согласен.             В твоей рубашке из цвета

танцует пустота

            Я еду без билета

по твоим местам

            Письмом верну всё это холодным небесам

И от темноты так слепит глаза

      Время превратилось в вечность. Софа не знала, что думать. Витя был молчалив и угрюм, Алик сидел рядом с ней и просто держал за руку. Переживание обострилось, достигло пика. Поверить в то, что там, за стеной, врачи сейчас борются за жизнь девчонки, ставшей ей практически сестрой, было сложно. И ещё сложнее — думать о том, что всё может оборваться сегодня. Софа молила Бога, вспоминая время, когда просиживала так с матерью. «Пожалуйста, не забирай её…» Тогда её молитвы не были услышаны, и она изо всех сил верила, что сейчас удача будет на её стороне. Очень хотела верить.       Вечность рассыпалась внезапно. С открывшейся дверью и пронёсшейся по коридору каталкой, на которой совершенно никто не ожидал увидеть Гришу.       — Простите, что с ним? — Алик схватил первую медсестру, попавшуюся под руки и догонявшую своих. Девушка торопливо объяснила:       — По скорой привезли, пулевое ранение.       — Откуда?       — Кажется, старый завод «Волна». Ждём больше пострадавших, там пожар говорят, — и медсестра убежала, попутно держа заготовленную капельницу.       Алик обернулся и посмотрел на Софу, которая сделалась бледной, будто сама смерть.

***

      Софа не замечает, как расстояние преодолевает. Едва Алику удаётся мотор заглушить, она из мотоцикла слезает. И от картины, представшей перед глазами, хочется спрятаться.       Вместо бригады скорой на месте происшествия была труповозка. Какие-то санитары сновали туда-сюда, перетаскивая накрытые простынями тела.       Не перебивай мою тишину, она не причём

Мы стали другими, любовь оказалась моим палачом

            Друг друга забыли,                   простили,                   остыли —

такие дела,

А тонкая леска нечаянно сердце в клочья разорвала

      — Соф… — Алик попытался её удержать, но у него ничего не вышло. Хватка была слабой, да и Мальцева сразу же вырвалась, делая несколько шагов вперёд. И каждый этот шаг словно обжигал ступни, вонзая в них гвозди. Странно, что она ходит. Что это? Осколки? Её некогда былой надежды и веры, их совместных убеждений в счастливом «завтра».       Один из санитаров запнулся о какой-то камень из обломков, и простыня съехала вниз и вбок, открывая женскому взору знакомое лицо.       Это был он. Сергей Евгеньевич Кощевский, для друзей просто Кощей. Её друг, её поддержка и опора во многом, тот, кто подарил ей шанс снова быть с Аликом и тот, кто оказался здесь из-за неё.       Лицо было черным от смолы, но, как ни странно, не тронутое огнём. Со стороны могло показаться, что он просто спит на этих носилках, и Софе хотелось, чтобы он открыл глаза в эту самую минуту, посмотрел на нее, а затем посмеялся и как в старые-добрые времена произнёс: — Ты чего, головой приложилась? Я ж бессмертный, от меня так просто не избавиться.       Но он молчал. И санитары, поправив простыню, двинулись дальше. А Софа почувствовала, как руки Алика развернули её к себе и осторожно обняли, постепенно прижимая крепче.       Теперь она уже не вырывалась, позволив себе обнять Волкова в ответ и уткнуться носом в его плечо, пока в глазах её начинали блестеть слёзы.

Не остановимся, не попрощаемся

      Падают-падают с неба сломанные цветы,

Не попрощаемся, а ты улыбаешься

            Ведь там, где любовь кончается —

Начинаешься ты!

***

      Пип. Пип. Пип. Пип.       Аппараты, трубки, мониторы. Сердцебиение. Дыхание. Давление.       Пип. Пип. Пип.       И глаза. Закрытые глаза человека, которого Оля больше всего боялась и хотела увидеть. Но могла ли она подумать, что увидит его таким? Бессознательным и беззащитным, раненым.       Оля не планировала сегодня оставаться в больнице. Изначально она должна была просто заехать и отдать коллеге ключи, которые та накануне забыла от своего шкафчика в сестринской, но по итогу стала свидетельницей того, что Гришу привезли по скорой. И теперь не могла уйти.       — А мы ведь с тобой так и не поговорили, — Оля знала, что он её слышит сейчас. Спит и слышит, — я виновата перед тобой, Гриш. Игорь… это моё прошлое. Я ещё тогда в школе училась. Глупая была, молодая. Да, мы были вместе, планировали семью и, как мне казалось, собирались даже пожениться. Только родителям он не нравился, — Оля рассмеялась грустно, сквозь слёзы, подступающие к глазам, — ну, ты знаешь моего папу, у него не забалуешь. Но и маме он, в общем-то, не пришёлся по душе. А я влюбилась, — она смотрела на Гришу, на то, как его грудь медленно поднималась и опускалась, на то, как аппаратура фиксировала всё его состояние.       Монолог буквально лился из неё. Впервые Оле было легко говорить о том, что было в прошлом. Сколько лет она молчала и ни с кем не делилась своими душевными переживаниями, страданиями. Даже с родителями, которые не поняли бы её. Они с самого начала твердили, что совместная дорожка по жизни с Игорем до добра не доведёт и оказались по итогу правы.       — Игорю всегда было мало денег, он увлекался азартными играми. Проигрывал и выигрывал время от времени, что-то там просчитывал и убеждал меня с пеной у рта, что у него феноменальное чутьё. Знаешь, говорят, карточный долг — это дело чести, и когда он проиграл в очередной раз, то расплатился мной. Мной и… нашим с ним ребёнком, — внутри неприятно заныло.       Сколько кошмаров она видела по ночам, сколько снов с этим нерождённым малышом? И сколько слёз она пролила, пытаясь вымолить прощение себе у самой себя. Правильно говорят, что для человека он сам — наибольший судья.       — Игорь не смог отдать долг, и к нам домой заявились те люди. Они не приучены были шутить и юлить, а мой тогдашний жених сразу смылся. Я испугалась, я пыталась вырваться, позвать на помощь, но у меня ничего не вышло. А потом один из них пырнул меня ножом, чтобы я замолчала, и я потеряла сознание. Очнулась уже в больнице и узнала, что потеряла ребёнка, — Оля взяла Гришу за руку и, глядя на него, продолжила, — А Игорь, убегая от своих кредиторов, сбил насмерть человека. И за это оказался в тюрьме. Ему дали восемь лет, но я даже не стала приходить в суд. Ещё той ночью, когда он сбежал и бросил меня одну, я решила вычеркнуть его из своей жизни, а вместе с этим — и вообще любую мысль об отношениях… Я правда его очень сильно любила, Гриш. И мне было больно. А потом появился ты и я…       Дверь в палату открылась и в проёме показалась голова Юли Субботиной.       — Оль, Анатольевич идёт на обход, давай, шуруй отсюда, ты же знаешь, вне смены нельзя, если часы не приёмные.       Оля поджала губы и кивнула.       — Сейчас.       Юля ушла и Соколова снова повернулась к Грише.       — Я виновата перед тобой. Прости, что я сразу не сказала тебе, когда он объявился, но то, что ты видел… меньше всего я хотела его поцеловать. Меньше всего я вообще хочу вспоминать об этом человеке, потому что… — она замерла, понимая, что слишком давно не говорила тех слов, которые собиралась произнести. Признание уже повисло на языке и ждало своего часа, а шаги заведующего только приближали этот момент, — я люблю тебя.       Оля отпустила его руку и подорвалась с места ровно в тот момент, когда дверь открылась.       — Соколова, а ты что здесь делаешь? Сегодня не твоя смена.       — Да, извините, Станислав Анатольевич, я уже ухожу, — Оля кивнула и хотела уже разминуться с начальником, но он показал на Гришу и спросил:       — Твой знакомый что ли?       — Да. Просто хотела посмотреть, как он.       — Состояние стабильное. Пока ещё не пришёл в себя и, по всей видимости, придёт только завтра. Так что на твоей смене как раз и пообщаетесь! Давай, иди.       Бросив ещё один взгляд на Гришу, Оля кивнула заведующему и поспешила покинуть палату.

***

      Она потеряла счет времени. И больше не ощущала ни своё тело, ни свои чувства. Словно сознание размеренно покачивалось на волнах мыслей. Отпущенное в их волю. Софа не имела ни малейшего понятия, как долго пряталась в своей квартире — в этом созданном собственноручно заключении.       Она просто плыла по течению, потому что ей было все равно, куда и зачем. Просто плевать на всё, что происходило в мире. Вот и сейчас Мальцева лежала на полу и слушала, как за окном шумит дождь, как тяжёлые капли ударяют по крыше и стекают вниз струйками по водоотводу, как врезаются в окна и бесшумно сбегают по стеклу подобно слезам.       Вдалеке едва различимо, время от времени, раздавались раскаты грома. Словно эхо. Это умиротворяло. Успокаивало. Софе казалось, что все её существование теперь — это дождь. Серый и ровный, как пульс трупа.       В день, когда погиб Лёша, Софа поняла, что ей придётся в одиночку бороться за будущее их осиротевшей семьи. Борьба была недолгой — и после смерти матери попытки не имели значения, она буквально упала во тьму. И некому было помочь ей, быть рядом. Потому что с братом и мамой не стало всей её семьи — отец уже не походил на человека, способного заботиться толком даже о себе самом, не то, что думать о дочери.       А потом Софа встретила снова Серёжу. И в этот отчаянный момент жизни, в этом переломье он стал ей самым близким и родным человеком, частью её потерянной семьи. Мальцева не могла смириться с тем, что его больше нет — это было слишком тяжело.       За прошедшие дни она не раз задумывалась: почему судьба к ней так жестока? Почему она отобрала у неё всех?       «Разве всех?» — спрашивал внутренний голос.       Ну да. Алика ей вернули, но какой ценой? Софа никогда не предпочла бы лишиться Серёжи. Он столько всего ради неё сделал, ради её счастья, и в этом пожаре погиб тоже из-за неё.       Софа знала, что долго прятаться в четырёх стенах у неё не выйдет. Ведь сегодня был день похорон. Она не могла туда пойти, но и мысли не могла допустить, чтобы остаться дома — это было бы сродни предательству. Человек умер из-за неё. Её друг. Она обязана там быть, как бы тяжело ей ни было. Обязана попрощаться.       А ещё Софа знает, что Алик месте себе не находит. Все эти два дня он пытался как-то приблизиться к ней, показать, что Мальцева не одна. Ей есть на кого опереться, есть, кому горе своё выговорить, вымолчать. Волков был согласен просто на то, чтобы сидеть рядом, но Софа понимала, что она не хочет этого. Впервые она понимала того Алика, какого встретила в апреле — замкнутого и разбитого. Она думала, что понимала ещё тогда, но теперь, после смерти Серёжи в ней что-то переломилось окончательно. Возможно, что это была надежда — после похорон отца Софе так не хотелось терять и оплакивать ещё кого-то.       Но вот, сегодня, в это августовское утро, она снова будет там.

Холодной сталью пропитаны стены

            Куда нас с тобой занесло?

А мы разбежались и полетели

                  В разбитое небом стекло       На кладбище тихо, несмотря на то, что собрались люди. Софа поначалу минут десять после приезда сидит в машине, пялится на ворота перед собой, различая за ними могильные памятники, кресты. Алик рядом сидит, на водительском сидении — под подъездом её встретил, настоял на том, чтобы с ней поехать. И сейчас тоже сидел рядом с ней, только смотрел вовсе не на кладбище — на неё.       В голове афганец перебирал уже не раз те события девяносто третьего, но теперь к ним примкнули и пожар, и Софа — такая, что смотреть на неё жалко, — и Гришаня, в больнице с ожогами, и Витёк, у которого вместо привычной ухмылки всё виной залило.       Алик не испытывает ненависти. Второй раз бывший друг в него стрелять не стал, и за это Волков, возможно, благодарен. Вот только друзьями им снова, хоть какими-нибудь, хоть когда-нибудь — уже не быть.       Его Софа волнует. Во всём этом списке она стала для него на первое место, и смиряться с тем, что сейчас она себя загоняет, он не мог.       — Не вини себя, — он тишины не вывозит, первым заговаривает. Потому что чувствует, что это нужно сделать, и в противовес вспоминая слова мелкой, которая на Софу тогда наехала. Полина. Крепенько так по ушам прошлась, Волкова самого её речь резанула, а что о Мальцевой говорить? Подруги же… были?       Софа молчит, будто и не слышит этих слов. Она вообще за всю дорогу ни слова не произнесла, и во дворе молчаливой тенью в машину садилась, когда он сказал, что с ней поедет.       Так, точно плевать. Но Алик же знает, что нет. Это далеко не так. Столько времени Софа потратила, чтоб его из западни вытащить, чтоб вернуть его хоть к какой-то нормальной жизни, показать, что он ещё не мертвец совсем, а вполне живой и реальный, и что крест на себе ставить не время, потому что она его любит — и дала понять, что он тоже, — а теперь всё зря? Нет.       Алик всю дорогу ждал, что Софа сама что-нибудь скажет, но, видимо, так и не дождался, сам не вытерпел, и сказал сейчас это. Теперь ещё больше в ушах зудит от тишины, голос её ему услышать нужно — понять, что всё хорошо.       Но Софа со стороны Алику призрачную тень напоминает, какой он сам был при встрече. Сотканную из прошлого, укутанную в этом всём, замкнутую, как в панцире. Из него вылезать не хочется, вперёд куда-то идти, хочется просто взять и остаться в этом прошлом, где ещё могла быть надежда.       Жить ведь без надежды нельзя. Потому что если без неё — то и без будущего.       Софа, так ничего и не ответив, из машины выходит. Алику большего не остаётся, кроме как следом салон покинуть, дверь захлопнув. По сторонам осмотреться, на сигнализацию поставив тачку, а затем, развернувшись, за Софой пойти. Которая, даже не обращая внимания на него, уже ворота пересекла и по главной аллее движется. Туда, где, видимо, прощание состоится, к толпе, собравшейся, чтобы Серёжу Кощевского в последний путь проводить.       Алик всех не знает. Ромка, друг Кощея; девица — Нинель, вроде, с которой, кажется, пару раз он Сергея вылавливал в местном клубе, куда его ещё Эльза время от времени тусоваться тащила; а дальше идут какие-то незнакомые лица. Одноклассники, наверное, соседи, знакомые. Родители. Только посмотрев на них, Алик осознаёт, что, насколько они любили единственного сына, настолько же теперь были и разбиты случившимся. Мать, укутанная в черную шаль, из которой едва пробивались светлые волосы у виска, утирала платком красные глаза и опухший нос.       Слёзы лились, не переставая. Рядом с ней стоял мужчина — он был выше неё, с огрубевшими ладонями и чертами лица, с морщинами и складками на лбу и подбородке от напряжения. Русые волосы с проседью и глаза — Волков поймал взгляд — и на мгновение, там, среди цветущей зелени в зрачках, он увидел море крови. Только спустя секунду до него дошло, что это красные белки глаз. Наверное, от недосыпания.       «А ты думаешь, люди спят перед таким?» — спросил его внутренний голос. Нет. Не спят. Алик сам не спал ни сегодня, ни тогда, когда отца своего хоронил в девяносто третьем. Просто не мог заснуть. И отчасти винил себя, что не спас.       Алик только тогда понял, на кладбище, что обиды значения не имеют. Что жизнь, блять, скоротечна — и, бывает, заканчивается быстрее, чем ты успеваешь понять, насколько тебе дорог человек, и что нужно хвататься крепко за него, не отпуская.       Чтоб потом поздно не было. Чтоб с могилами и фотографиями не разговаривать, прощения вымаливая или то самое прощение отдавая.

Не остановимся, не попрощаемся

      Падают-падают с неба сломанные цветы,

Не попрощаемся, а ты улыбаешься

            Ведь там, где любовь кончается —

Начинаешься ты!

      Софа глаз не отводит от места, где гроб стоит. Ещё не накрытый крышкой. Лицо Серёжи больше не чёрное, но стоит посмотреть на него, как ей становится дурно. С правой стороны, от виска и до подбородка тянулась ужасная рана — ожог. Он казался теперь засохшим и красным, практически багровым. Синие губы, плотно сомкнутые. Закрытые глаза. И руки, покоящиеся на груди. С такими же ожогами, виднеющимися из-под рукавов пиджака.       Церемония проходит, словно в тумане. Мальцева знает, что в отличие от родителей Серёжи у неё нет права подойти и коснуться его холодных рук в последний раз, поэтому когда крышку гроба закрывают, Софе зажмуривается, чтобы не смотреть. И в ушах эхом отдаётся стук гвоздей, вбивающихся молотками. Чтобы закрепить и окончательно скрыть тело усопшего от чьих бы то ни было глаз. Навсегда.       Марина Георгиевна, мать Серёжи, при этом рыдать начинает. Так громко, так сильно и горько, что у Софы сердце кровью обливается.       — Господи, Серёжа, ну зачем? Зачем ты туда пошёл?.. — едва слышно спрашивает женщина, касаясь пальцами гроба.       Софа губу закусывает до боли и сталкивается с полным ненависти и отвращения взглядом. Нинель её прожечь пытается. Не понимает, что Софа и без того уже сгорела.       Когда гроб опускают, каждый из собравшихся в очередь выстраивается, чтобы горсть земли бросить. Последнюю дань уважения и скорби отдать.       Софа одной из последних к яме подходит, набирая горсть в ладонь. И смотрит вниз. Несмотря на россыпь чёрной сырой земли, красная крышка гроба слишком ярко виднеется. Как кровь.       В горле появился ком и Мальцева бросила горсть земли вниз, чтобы тут же отвернуться и не смотреть. В тот момент, когда могилу стали закапывать, Алик держал её за руку; но стоило кресту с именем и табличкой появиться на всеобщем обозрении, как Софа вырвала свою руку из его цепких пальцев.       Несколько шагов вперёд — остальные уже расходились, направляясь к воротам кладбища. Софа опустила на сырую от прошедшего дождя землю четыре гвоздики.       С фотографии, опирающейся на крест и венки, лучший друг смотрел на неё и улыбался. А рядом, чуть выше, была прибита к кресту табличка.

КОЩЕВСКИЙ СЕРГЕЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ 23 сентября 1971 — 9 августа 1994

      И в этот момент Софа не выдержала — слёзы снова полились из глаз рекой.

***

      Получасом позже они с Аликом покидали кладбище. Софа зашла ещё на могилы к своим — и впервые привела Волкова на то место, где они были похоронены. Нет, не то, чтобы она хотела ему показывать. Просто он был рядом.       Но стоило им дойти до кованых ворот, как Софа остановилась, посмотрела на него и вдруг отчётливо сказала:       — Уезжай, Алик.       — А ты?       — Я доберусь сама, — ей не хотелось сейчас ни с кем делить себя и свои переживания. И, видя сомнение в его глазах, добавила: — пожалуйста… дай мне побыть одной.       Она ожидала, что Алик упрётся рогом, что он никуда не уйдёт и знала, что будет готова противостоять. Сейчас ей слишком тяжело быть рядом с ним, быть вообще с кем-то.       Но Алик понял и отпустил.             Ты там, где любовь не кончается

Ты там, где любовь не кончается

Ты там, где любовь…

                  Ты…