Обернись

      Гул мотоцикла слышен издалека. Софа чай попивает с печеньем, притащенным Сергеем. Шоколадное с молочной начинкой. Вкус детства. Когда-то это чудо кондитерского изделия родители по праздникам покупали, радуя свою дочку сладеньким. С возрастом, казалось бы, вся её тяга к сладостям отпала, но любимое угощение осталось. Друг с выбором не прогадал…       Когда же в двери начинают колотить, Мальцевой открыть приходится. И взглядом с глазами Вити столкнуться.       — Привет, — произносит Павленко, из размышлений о причинах его визита её выводя. И Софа чуть хмурится, с уголка губ крошку стирая напрочь, — Завтракаешь, что ли? Значит, я вовремя, — то ли пошутил, то ли нет, но мотоцикл его она замечает напротив оставленным.       Софа ловит себя на мысли, что не идёт ему как-то без Волковской персоны появляться на людях.       — Чем обязана? — в ответ спрашивает, строя из себя недотрогу.       — Да так, мимо ехал, — афганец плечами пожимает, чуть усмехаясь. И про себя отмечает, что Софка слишком уж напряжённой какой-то выглядит, пускай и с виду старается не показывать этого, — Решил заехать, навестить. Вдруг ты тут коньки отбросила?       — Не дождёшься, — фыркает, — Живее тебя буду.       — Чаем угостишь?       — Закончился.       — Ладно, — Витя плечами пожимает, так, точно ему всё равно и он из вежливости спросил, чтобы хоть как-то тишину между ними прервать, — Поехали тогда, чё?       — Куда? — Софа руки на груди складывает, плечом о косяк гаража опираясь и на него смотрит. Так, будто он какой-то ненормальный. С примесью усмешки, но в то же время и серьёзная такая.       — На базу, — Павленко, уже шагающий к своему мотоциклу, оборачивается, поясняя ей. Так, словно очевидные вещи втолковывать приходится неожиданно для себя же. С чего бы, опять же таки? В её планы не входило сегодня появляться там. Она уже на третий день своего отторжения от афганцев настроилась. Рекорд, не иначе. Кощей бы одобрил.       — Думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как ошиваться там, с вами? У меня полно других дел, — выдаёт, даже как-то обиженно. Потому что он за неё решил, раз приехал забрать, не предупредив. Назло в эту секунду захотелось сделать иначе, просто чтобы пойти наперекор ему.       А тот, надо же, совсем не ведётся. Уголками губ подёргивает.       И ведёт себя так, словно ничего и не было.       Хотя, если так, то ведь и правда не было. Ни-че-го. Ведь это он, а не Волков заявился сюда. От того бы этого ожидать и не стоило, хотя, признаться честно, Софа думала об Алике все эти два дня. И о том их разговоре, так резко прервавшемся, и об их схожих судьбах. Но толку-то? У него есть Эльза, а на неё, Мальцеву, ему пофиг с колокольни.       Пускай и она, как дура, пытается в это не верить.       А у неё никого нет. И не надо.       Софа уже попрощаться хочет и двери закрыть к чертям собачьим, вот только опережают её.       — Дела у прокурора, а днюха раз в году, — и добавляет, точно предвидеть может, что вопрос банальный последует, — Гриша обидится. Так что давай, залезай.       Их гляделки не больше десяти секунд длятся, и Витя победу одерживает. Внезапно.       — Ладно. Жди здесь.       — Две минуты тебе, — на счётчик ставит. Ещё раз взглянуть на него заставляя, — Окей, пять, — снисходительно кивает, — Давай, время пошло.       Софа в гараж обратно возвращается, уже не расслышав:       — Хотя в армии даётся всего сорок пять секунд…       Хоть убейте его, но Витя сам не понимает, почему вдруг мнение его об этой угонщице треклятой меняется. Пожалуй, разжалобила его её судьба. Ему тоже далеко не во всём свезло по жизни, но она, как-никак, девчонка, и её было жаль больше. Пускай в этой жалости Павленко и под страхом казни не сознается, особенно Мальцевой.       Зато уважать она себя заставила даже. Несмотря ни на что ведь, держалась гордо. Так, будто и не было никакой истерики, свидетелем которой он, Витя Павленко, косвенно оказался в тот вечер.       Пока они едут на базу, Софа вопросами его засыпает. О том, что подарить, и сколько лет нынче имениннику. Узнав, что Гришане светят незабвенные и твёрдые тридцать, Мальцева по лбу себя хлопает, заявляя, что без как такового подгона заявиться на праздник жизни будет проявлением высшего неуважения с её стороны. Пускай и пригласили её, скажем так, слишком неожиданно и поздно для как таковых трат.       Прихватив бутылку какого-то пойла, по совету Вити, входившего в топку элитных, они всё же прибывают на место, слыша уже гул голосов, на деле принадлежащих Грише, Алику и ещё двум афганцам — Гоше и Андрюхе, которые удаляются практически тотчас по какому-то поручению командира. Очевидно, подарок вручили, и теперь время для застолья потрудиться, куда практически весь скоп подтягивается, размещая продукты и посуду.       — С днём рождения, — Софа Грише улыбается, и афганец в ответ её самой, что ни на есть, искренней улыбкой одаривает. Глянешь на такого и подумаешь, что вот оно, самое настоящее и неподдельное, — Это тебе.       — Или твоей печени, — отбривает Алик. Зазря только, потому что Мальцева в его сторону и не смотрит. Зато когда лучший афганский кинолог и по совместительству именинник её в свои объятья заключает, тот голос слегка понижает, к Витьку наклоняясь, — Ну и на кой хрен ты её сюда приволок?       Так, что Софе даже неприятно становится от слова совсем. Уйти хочется, развернувшись, чтобы не заявляться сюда больше, вот только, по лицу Гриши всё видно.       — Это я её позвал, командир, — отвечает, — Не чужая ведь.       «Ну да», — в ответном, Волковском взгляде читается, — «Почти своя. Угонщица ток Зурабовская, а впринципе, нормас. Спасибо, дружище, подсуетился вовремя.»       А самого непонятное ощущение разъедает. Не хотел он, Алик, видеть Софу здесь. Неудобно ему было после их последней встречи, и предыдущие два дня он её тщательно избегать пытался. Думал, сегодня на третий зайдёт, рекордный. Хрен там.       Друзья порешили иначе…       — Ладно, чё мы стоим-то здесь, как статуи. Командир, айда к столу, всё стынет! — Гриша Витю уводит и Алику с Софой кивает. Мальцева подчиняется, шаг вперёд делая, а Волков тупит.       — Погодь, — на короткую долю секунды задерживая её, мгновение их частного разговора вырывает. Для себя. Потому что на душе отчего-то кошки скребут. Но и все слова его где-то в заднице теряются, да и что в таких случаях говорят? Он не знал.       «Зачем ты вообще её остановил?» — задаёт вопрос внутренний голос, которого Алик посылает куда подальше. Благо, может.       — Что, выставить хочешь? — задаёт вопрос Софа, ловя себя на мысли, что злится. И щурится, совсем слегка. От взгляда противоположного ощущая, как внутри всё разъедает.

Загляни в меня —

                  Все разграблено, начисто-пусто,

Мне как будто отключили чувства

                        Мне как будто отключили чувства       — У тебя у самой талант внезапно ретироваться, — это он ей так припомнить пытается их скорое прощание в стенах его квартиры. Которое, чёрт возьми, спасло ситуацию. Алик заставляет себя думать так, но не получается.       Ощущение, будто об него ноги вытерли.       — Как раз сейчас им и воспользуюсь, — шипит. И удаляется куда подальше.       Его, Алика, одного оставляя.       Заставляя материться и следом направляться, пока Гриша с Витей уже пир в свои руки берут, разливая беленькую и ему, Алику, тост за опоздание предъявляя. Мол, хотел поговорить, теперь плати по счетам.       Софа только мимолётно проносится мимо двух друзей, рассаживаясь в противоположном конце стола. Чтобы неповадно было в Волковскую сторону смотреть.       Или наоборот?..

***

      Холод практически до костей пронизывает. Санька чувствует его. Не физически — морально. Атмосфера в их квартире слишком уж изменилась, охладела с появлением в стенах родного деда. И нет, подрастающий Рябинин не мог сказать, что вина в этом всецело пожилого человека — дядя к этому тоже руку приложил. Мать Саньке было искренне жаль. Видел же, как та пыталась достучаться до деда, отца своего, но что он мог сделать? Только тихо утешить, пока та роняла слёзы оттого, что родной отец относился к ней, как к какому-то извечно стойкому оловянному солдатику.       Алик, видите ли, у него гордость! В Югославии…       Санька порывался уже сказать, где эта самая Югославия, по мнению деда, находится, но не мог. Чувствовал, что это предательство будет. Дядька ведь всё-таки вступился за него, проблемы его разгребает. А на самом деле что? Один раз уже отважился поговорить с ним по-человечески, и ударом под дых был изгнан на улицу, точно Леси.       Пасть не жёлтая, но для родословной мало, видать, авторитета — старшим указывать…       — Ты не замечаешь, что уже я для тебя ничего не значу, папа? — а вот и новый скандал подъехал. Получите и распишитесь. Бросив взгляд на часы, Санька удостоверяется, что те уже восемь утра показывают. Матери на работу к девяти, значит, ещё как минимум полчаса мозг полоскать будут. Ему оно не надо, — Ты же даже не волнуешься обо мне, вообще ни разу не спросил, как я и что со мной!       — А чё мне за тебя волноваться, ты на войне, как брат? Или у тебя жизнь не задалась? Муж — дубина, но в остальном-то порядок, сама говоришь.       — И что? Это, что, даёт тебе право обращаться со мной, как с какой-то прислугой? У тебя двое детей и я твоя дочь!       — Что ты тут сопли развезла! — голос повышает. Окончательную точку в споре желая поставить, — Девчонка — одно название… Вот брат твой, он настоящий Волков, с характером! А ты… Рябинина, — вздыхает.       Дальше уже Санька не слушает. Понимает, что чревато, сам под горячую руку или язык попадётся. А рука у матери тяжёлая, выписывать оплеухи умеет. Дверью входной хлопает, собравшись за считанные минуты. На улицу выходит из подъезда, параллельно двум сидящим на лавочке бабкам кивая. Они здесь что-то вроде извечного источника новостей и живого памятника, что ни пройдёшь — сидят, наблюдают, переговариваются.       Летний день в самом разгаре. Солнце греет, и греть будет ещё сильнее, держась в зените до самого вечера. Только оказавшись на улице, Санька понимает, что идти ему, по сути, некуда. Просто сбежал. А потому брести остаётся в направлении, куда ноги сами понесут.       — Сань! — в траекторию его пути вмешиваются, нарушая несуществующие планы. Рыжие волосы, блеснувшие особенно ярко из-за солнечных лучей в поле зрения, дают понять, что это Женька. Бежала за ним от подъезда практически, с пакетом из магазина, — Привет.       — Привет, — отвечает ей. Теряется как-то в присутствии новоиспечённой подруги.       — Далеко собрался? — спрашивают его. И в голосе девичьем какая-то доля надежды теплится.       — Не знаю, — плечами пожимает, и добавляет, думая, что как идиот выглядит со стороны, — Просто вышел прогуляться.       Сбежал, если быть точнее, но говорить о семейных неурядицах Санька хочет в последнюю очередь. И Женька, даже если заметила в его поведении скрытность, решает не давить. Кивает.       — Не против, если я компанию тебе составлю?       У Саньки внутри что-то переворачивается.       — Ладно, — чуть погодя, бросает он.       — Я сейчас, — Женька улыбается, к подъезду удаляясь, чтобы пакет домой занести, — Две минуты, Сань!       «Хорошо».       Рябинин стоит посреди детской площадки и смотрит вслед удаляющейся Женьке. Не замечая, что у всей этой сцены был третий, незамеченный зритель.

***

      Шансон бьёт по барабанным перепонкам, заставляя морщиться. Софка любит слушать музыку, но, очевидно, не в таких децибелах, а потому из-за стола встаёт, теряясь в толпе афганцев, чтобы пройти к выходу. С улицы подобное слышится не так раздражающе, а заодно и перекурить можно. После пары часов в таком шуме ей захотелось побыть в хотя бы относительной тишине.       А относительной, как оказывается, потому, что её уединение наглым образом нарушает появление Вити Павленко.       Вот уж на кого сегодня можно было бы взглянуть с другого ракурса — и не хамит, и даже шутил пару раз, смотрит, как на нормального человека, а не как грязь из-под ногтей. В чём кроется подобная перемена, Софа уже успела обдумать. И тот ответ, который приходил ей в голову, не шибко радовал.       — Чё, тоже покурить захотелось? — спрашивает у неё афганец. И Мальцева усмешку не сдерживает, полу-грустную такую, руку чуть вверх приподнимая, показывая зажатую сигарету между пальцами. Как бы намекая: «А поумнее вопроса в твоей черепной коробке не нашлось?»       Павленко из-за уха сигарету достаёт, зажигалку из кармана вытягивает. Закуривает. Софа ещё одну тягу делает, дым выдыхая спустя пару секунд. И всё это в молчании, которое на неё давит.       Да и на него тоже.       — Как тебе гулянка, нравится? — новый вопрос раздаётся и она понимает, что, похоже, в разговор её затянуть пытаются.       — А ты, что, организатор?       — В смысле?       Софа последнюю тягу делает и тушит бычок о стену. Прямо между собой и Павленко. Он за этим её движением наблюдает только, губы поджимая.       Красноречиво так тушит, и сказать нечего.       — В прямом. Устроил мне тут допрос, — хмыкнула. И плечами пожала, так, точно ей плевать. Хотя, так оно и есть. Пофигу, — Иди у именинника поинтересуйся, вот уж чьё мнение играет значимую роль в данном вопросе.       — Слышь, — Витя её останавливает, чуть щурясь. Что опять он сделал не так, что ему словесная оплеуха прилетает? — Чё ты свои шипы в ход пускаешь сразу? Нормально ответить не судьба? Или я чё, у тебя кило гашиша подрезал?       — Ты меня с кем-то спутал, Витёк, — пренебрежительно так.       Злится на самом деле Софа. Не на него. На себя. И на Волкова, который с ней повёл себя, как идиот.       — Неужели?       — Я запрещёнными веществами не увлекаюсь, — вторит. На шаг назад отступает, давая понять, что разговор закончен, — И тебе не советую.       Совесть-таки, если уж быть совсем честным, грызёт её. Софа удалиться толком не успевает, как произносит, сама же того не замечая практически:       — Не дуйся, красный молодец. Настроение ни к чёрту…       Витя вслед ей хмурится, но понимает, что уже не злится. И, наверное, будь здесь Алик, то сказал бы что-то вроде «дружище, слишком понимающим ты становишься».       Неспроста же всё это?..       Вот и он так думает.       А Софа, уже возвратившаяся туда, где веселье полным ходом, взглядом с Аликом сталкивается. Совершенно случайно — тот стоит рядом с Гришей и разговаривает о чём-то, периодически кивая и дополняя. В тот момент, когда синие Волковские глаза на неё взгляд поднимают, Мальцева ощущает, как внутри что-то бойкое зарождается.       И руку Павленко, неожиданно накрывшую её плечо.       — Будем считать, что у нас с тобой мир.       Так, что она даже теряется на короткую долю секунды. Но кивает. Замечая, как тот руку ей протягивает, ладонь свою вкладывает.       — В качестве эксперимента можно, — одобряет. И мгновением позже уже едва ли не в объятьях Павленко оказывается, хотя на самом деле сама на краткую долю секунды к нему прижимается, — Танцевать умеешь?       Вряд ли какой-либо танцпол видел на своём веку подобный дуэт. Софа с Витей так отплясывала, что на них добрая половина собравшихся засматривалась, причём, особо не заостряя внимания на том, какие движения эти двое выполняли. Со стороны казалось, что они просто отплясывают вместе, но у Алика при виде этой картины челюсть свело до зубного скрежета. Пластмассовый стаканчик с налитым «по пятьдесят», которые они с Гришей хлопнуть в третий раз собиралась, пошатываться в его руке начинает.       Кто-то ещё будто нарочно медляк врубает…       — Слышь, у меня, вообще, девушка есть, — очухался Витя только тогда, как женские руки его в оборот взяли. И его собственные на чужой талии оказались.       — Расслабься, ты не в моём вкусе.       — Не завидую тому, кто тебе по вкусу придётся…       — Зависть — плохое чувство.       Последнюю фразу кто бы сейчас Алику сказал, так, может, попустило бы его. Остыл бы. Но нет же. Никто не говорит ему, что танец — это просто танец, что Витя и Софа тупо развлекаются, а ещё все, включая его собственный внутренний голос, не берутся объяснять, откуда внутри него жгучая неприязнь просыпается.       Так, что его заслуженные пятьдесят грамм водки отправляются восвояси, брызнув на руку.       Сильно, видать, сжал стаканчик.       — Алик, — Гриша к нему обращается осторожно, стараясь делать вид, что он вообще тут ни при чём. Хотя, если бы у него в голове не мелькнула мысль Мальцеву позвать, то всего бы этого сейчас вообще не было, — Ты чего? Поплыл?..       — Да не, — плечами пожимает. И отдаляется, давая понять, что следующие пятьдесят Гришане без него осилить придётся. Благо, компанию ему найти не составит труда.       А сам в сторону направляется. Танцующих Витьку и Софу за версту обходит, словить взгляд последней пытаясь.       Безуспешно.       Она будто и не замечает его. Пляшет, как в последний раз.       И когда медляк прекращается, Алик готов искреннюю благодарность проявить Андрюхе, который на чудо техники разлил свою порцию беленькой. Не работает теперь. Чинить придётся, но то ерунда. Главное, что Павленко с Мальцевой друг от друга отлипли и друг, завидев его, навстречу движется.       — Ты чё тут?       — Да так, подышать захотелось, — а у самого желваки на шее бесятся, — Натанцевался?       Витя подвыпивший соображает не очень, но здесь смотрит на Алика и понять пытается, что проскочило в его тоне и выражении лица.       — А ты чё, тоже хотел?       — Да нахуй надо. Есть с кем.       Вот Эльза приедет — и натанцуются.       Командир его обходит, собираясь снова завернуть внутрь здания, когда с Софой сталкивается. Нос к носу, врезаясь прямо чуть ли не с разбегу. А Мальцева ещё и усмехалась так, ярко и красочно, и всё это довольство на её лице с удвоенной силой разгорается, ему на нервы действуя.       Какого хрена вообще происходит? Алик, хоть убейте его, не одупляет.       Не хочет вникать.       Витя первым не пойми куда с радаров девается, их вдвоём оставляя. Так что теперь черёд Софы поиздеваться над ним.       — Что, даже не похвалишь нашу концертную программу? — исподлобья спрашивает. И тихо-тихо, голосом таким хриплым, прокуренным. Не девичьим и звонким, как у Эльзы, — Или у тебя своя на примете имеется, афганец? — козыряет.       Так, что Алик, уже собиравшийся уйти, останавливается.       Долбанная непонятная игра. Сколько ещё это будет продолжаться? Вот сейчас он уже не хочет в этом участвовать, совершенно ни капельки, а его держит. Причём, без рук, одними словами.       Хуже цепи.       Не здесь он должен быть. Уйти ему надо, чтоб полегче стало. И станет ведь, Алик уверен. Его отпустит, как только Эльза вернётся, а это уже совсем скоро произойдёт.       Не должен он, как дурак, залипать в глаза Софы и теряться в этих чёртовых синих глазищах, похожих на его собственные и такие разнящиеся с Эльзой.       У неё в глазах топлёный шоколад, а здесь — целый океан.       Захлебнёшься ведь. Каюк.       — Хорошая программа, — сквозь зубы цедит, — Ещё б на гитаре сыграла, песенку папаши бы спела — цены б ей не было. А потом по-английски.       Софа приближается к Алику ближе, чем это можно было бы позволить и он шаг назад делает. Пока Мальцева хищным взглядом начинает прожигать, намекая, что он задел её за живое.       — Знаешь, я бы с радостью припомнила тебе сейчас твои косяки, но у меня память на таких дебилов короткая. Ненужную информацию привыкла сразу удалять.       — Ну а раз я дебил, то и нехер со мной разговоры заводить. А то заражу ещё, век потом не отмоешься, — их гляделки снова актуальность приобретают.       Алик даже замечает, как грудь Софы вздымается, стоит ей вздохнуть тяжко. И горечь на языке накатывает, когда синие глаза прожигают его льдом, разбиваясь на осколки о его собственные. И как это ещё на его лице порезов не видно?       — Первая дельная мысль из твоих уст. Поздравляю, — чеканит Мальцева, а затем удаляется. Первая подальше от него отходит, на ходу закуривая. И больше в его сторону не смотрит.       Алик тоже не горит желанием задерживаться.                         И я, наверно, худшая, кем бы ты мог дышать

Моя душа колючая, дай мне с тобою стать

Хотя бы на каплю лучше, хотя бы на каплю лучше

                        Хотя бы на каплю лучше       После праздника жизни Гриши Софа в гараж вернуться планирует. С именинником из здания выходит, ещё раз поздравления салютуя, пока его друзья к настоящему салюту пытаются всё подготовить, который в самый разгар начинается, заставляя Мальцеву знатно протрезветь. Ей кажется, что снопы искр слишком близко к лицу находятся, как и Алик Волков несколько часов назад, заставляя её румянцем покрываться и смущаться пуще прежнего.       Кому скажешь — не поверят…       — Как дети малые, — даже комментарий его слышит здесь и сейчас. Будто бы. Взаправду — по губам читает. И усмешку Вити наблюдает.       — А чё, круто же.

***

      Мальцева уходит по-английски. В гаражный кооператив возвращается с одним единственным желанием — забыться, провалиться и вообще больше не вспоминать, не думать и не знать ничего про сегодняшний день. Нервы ни к чёрту, как струна, натянутые от всплывающих то и дело в подсознании слов, выговариваемых слегка басистым голосом с ноткой издевки и сарказма.       И за что над ней свыше так издеваются? Могли ведь не пересекаться…       Почему Софа не послала куда подальше Кощея, когда он заикнулся, что нужно угнать тачку у командира афганцев? Да на ту рухлядь даже слепой бомж не позарился бы.       И как её угораздило попасться? Глядишь, не знали бы сейчас друг друга и не было бы ничего этого. Ни её, подвыпившей и слегка шатающейся, пытающейся замок открыть, ни его, такого надутого и будто обиженного, ни Кощея, с выражением лица, словно Софа родину и душу самому дьяволу продала.       За что, спрашивается, осуждать её так?.. Ни в чём же не виновата.       — Ну и где ты была? — спрашивает. Осторожно так, интересуется, руки на груди сложив. Взглядом не прожигает, но смотрит настойчиво. Давая понять, что ему уже не терпится её объяснения услышать. Причину понять, по которой весь извёлся в своём желании увидеться и поговорить.       Только вот совсем не замечает, что тон его знатно попахивает ревностью и собственностью. Софа эти два слагаемых за километр учует.       И из себя выйдет. Наверное.       — Тебе письменный или устный отчёт предоставить? — язвит ещё, надо же. Кощей прямо-таки в ухмылке расплывается. Ну где Софа и послушание? Две противоположные вещи.       Однако, ему она и такая нравится.       Даже сильнее, чем может себе представить.       — У афганцев, да? — только коротко спрашивает. И сам себе кивает. Ну конечно. Чего тут гадать? Она либо с ними, либо здесь.       Не так-то много у Софы занятий и развлечений для себя-единственной.       — Да, — прямо отвечает, — Скандал неизбежен? — интересуется.       — Какой ещё скандал? Успокойся.       — Знаешь, Кощей, — внезапно Софа произносит, не предполагая, что дальнейшие её слова обернуться могут для него едва ли не разрывом всего, — Зачем я говорила с ним? Понять не могу. Ежу ведь понятно, что у него девушка есть.       — Ты это о…       — Ни слова, пожалуйста, — предостерегает. Палец указательный вздёргивает. И усмехается. Так грустно-грустно, что Кощею тошно становится. А ещё зарядить Волкову в глаз хочется, или в челюсть. Чтоб мозги на место встали. Но, может, хоть у неё они теперь перемкнут? — Просто давай не будем о нём. О чём угодно, если хочешь, но не об этом клятом афганце.       Эти слова звучали так пренебрежительно с её уст, что ему на мгновение полегчать должно было бы. Кощей уже успел Софу обнять, к себе прижимая. Успокоить пытаясь. Алик ведь этот и мизинца её не стоит, а он уже давно ради неё готов… просто готов на что угодно. Только она этого, почему-то, не видит.       Да и он сам слепым прикидывается. Вид делает, что в легенду о их дружбе до сих пор верит.       А на самом деле ему мало быть просто другом в её жизни.       Её волосы пахнут сиренью. Откуда в августе этот запах, чёрт подери? Ещё в мае раствориться должен был, а в ней он будто прочно остался. Кощей предпочёл бы, чтобы её запах так же прочно укрепился на его теле, никогда не исчезая. Потому что ему надышаться этим всем и жизни, кажись, не хватит.       А ещё ему, обычно хмурому, дерзкому и грубоватому, кажется, что в мире на одну больше звёзд оказывается под этим вечерним небом. И эта звезда уж точно могла бы стать его счастливой.       Кажется. До тех пор, пока с уст Софы не слетает одна-единственная фраза:       — Дура, похоже, влюбилась в него…       И это разрушает. Отталкивает. Портит момент. Сергей чувствует это, отстраняется и в глаза родные заглядывает. Пытаясь ответные искры отыскать, но не выходит. Погасла. Истлела. Не смотрит даже на него. Саму душу выворачивает глазами следом за словами этими чёртовыми.       Народная поговорка гласит: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. И Кощею впервые до одури не хочется в неё верить.       Софа просто перебрала.       Такое тоже бывает.       Ну, кто по пьяни не нёс чепухи?       Завтра она проспится, и всё будет хорошо. И не вспомнит свои слова. А если и да, посмеётся.       — Пойдём, тебе нужно лечь, — чуть придерживая её, Кощей всё же открывает дверь гаража, внутрь подругу заводя.       В надеждах его была доля последующей реальности. Софа ничего не вспомнила. Но кто сказал, что ему так легко позабудется?

***

      Что-то случилось. Эльза понимает это практически сразу же. Стоит ей вернуться в родную и незаменимую Тулу, как всё какими-то нитями спутывается в один клубок, заставляя обеспокоиться. Алик, пытающийся веселье изображать, неподдельно хмурым оказывается каждый раз, когда наедине сам с собой остаётся. Напряжённым. Это напряжение в воздухе можно было бы минусовой температурой прочувствовать, а ещё болью, почти что физической. С гулкими ударами сердца…       Витя. Хорохорится, подле друга держится, но разговоров избегает. И Софу не задевает. Вообще никак.       А последняя, к слову, даже на базе не появляется первые дня три. Так что новый рекорд всё же ставится, прежде чем Эльза сама к ней в гаражный кооператив приходит, удивляя наповал. И замечая, что Мальцева какая-то уж чересчур шуганная при одном упоминании о Волкове.       Что-то случилось у них, пока её не было, но вот что, узнать она изо всех сил пытается, да безуспешно. Все трое её взглядами смеряют, точно она глупость морозит, а затем тему перевести пытаются. Шпионы хреновы.       К слову, один мудрый человек сказал как-то, что женщина, если ей понадобится, может стать кем угодно. Начиная от заботливой и ласковой жены-матери и заканчивая самым настоящим разведчиком, держащей ухо востро и «хвост на плаву».       А некоторые афганцы — те ещё находки для шпиона…       — На днюхе Гришани вон как взглядом её прожигал. Ревнует.       — Да уж, думал, пятак начистит как минимум там…       — Если бы Эльза была, ловили бы шоу двойной драки.       — А, может, громче пошушукаетесь? — наконец, осаживает их. Специально, чтобы внимание на неё обратили. Надоело ей одно и то же выслушивать. Уши заткнуть хочется, потому что всё бредом сплошным кажется, — Чтобы Алик услышал, как вы косточки ему перемываете.       И в этот самый момент на горизонте сам командир афганский появляется. На девушку свою мимолётный взгляд бросает, мимо пройти собираясь, вот только для Эльзы это уже никакого значения не имеет, потому что с места поднимается, дорогу преграждая.       — Бельчонок, ты чего?       Прозвищем ласковым обращается, но в этот раз у неё улыбка не появляется.       «Не прокатит, Алик» — одним взглядом даёт понять, на деле выговаривая краткое:       — Поговорить надо.       Решительно так. А чего, спрашивается, кота тянуть за одно место? Если сразу точки над «и» расставить хочется, чтоб в очках розовых не ходить и лапшу с ушей не снимать.       Эльза ненавидит лапшу во всех её проявлениях. И розовый цвет — тоже. Поэтому, наверное, Алик, поначалу желавший пожать плечами, откреститься, смыться под предлогом каких-то срочных дел, теряет свой напор. Взгляд её замечает — и, что самое странное, кивает.       — Ну ладно, чё. Пойдём, — вдвоём они в его кабинет и удаляются, провожаемые взглядами тех самых афганцев, которые окончательной точкой кипения Эльзы оказываются. Для желания завязать необъяснимое или, напротив — необратимое? Но с вопросами в голове, которые донимали её всё время с момента возвращения, пора бы уже заканчивать. А иначе, чем как поговорить с самим Волковым, Эльза понятия не имела, как справиться, — О чём шушукаться будем? — с ухмылкой такой полу-саркастической.       На неё это всегда оказывало нужный эффект. Чего греха таить, Эльза просто таяла, как пломбир на солнце, от такого Волкова. Завороженно смотрящего на него во всём внимании. Дававшего понять, что сейчас он откладывает свои планы и дела ради неё. И это, конечно же, как и любой другой девушке, льстило.       Вот бы ещё правду услышать… Тогда можно будет памятник ставить.       Но, Эльза пока ещё не разобралась, кому или чему он посвятится.       — О тебе.       — О-о, обо мне? Эль, ты никак мне предложение хочешь сделать?       Опять шутки. В этом весь Волков. Эльза когда-то влюбилась в него, потому что он казался ей самым оптимистичным и в то же время приближённым к реальности из всех, кто её окружал. Подкупил своим стойким характером, харизмой, но сейчас ей хотелось другого.       — А можно как-то серьёзней, нет? — и один такой вопрос с него эту самую улыбку выбивает, хоть Алик совсем и не хочет свои какие-то переживания показывать. Потому что смешно же.       Из-за чего вообще он должен париться?       — Я самый серьёзный.       — Не паясничай.       — Тогда начинай, — на стул садится перед ней. В то время как сама Эльза на стол его запрыгивает, косясь на стоящую рядом их совместную фотографию. Взгляд Волкову спустя секунд пять возвращает, как бы заставляя добавить: — Я телепатией не страдаю.       — Что происходит? Я как вернулась, так и не узнаю тебя.       — Ничего не происходит, — правило номер один: если вы не хотите о чём-то говорить, включите дурака. Авось прокатит, — Союз не отстроили, Ельцин по-прежнему у власти, куры несут яйца, я собирался с Витьком тачку починить, которую Санька раскурочил вдрызг…       — Ты прекрасно понимаешь, о чём я, — Эльзу это дико бесить уже начинает, но она старается держаться. Потому что ей небезразличен исход этого разговора, насколько вообще может быть небезразлична судьба их отношений. Которые, если судить по пересудам, под угрозой.       Эльза могла понять то, что Алик в какой-то степени обратил внимание на Софу. Она знала её давно и могла с уверенностью сказать, что такую, как Мальцева, не заметить просто невозможно. И пускай она не такая, как Эльза, но у неё есть свои сильные стороны и достоинства. Эльза могла понять, что Алику Софа приглянулась. Просто на секунду.       Он же не в рабстве, в конце-концов. Взрослый мужчина, который не может физиологически не обращать внимания на женщин.       Да и психология у них такова. Но одно дело — мимолётно проскочившие мысли и совсем другое, если у них что-то было. А ведут они себя так, что Эльзе только и остаётся думать о другом, нежелательном для неё варианте.       — Не совсем.       — Что у вас произошло с Софой? — в упор. Так, что Алик даже едва ли дар речи находит.       — В каком смысле «что»? — руками разводит. И смотрит ещё, как на дурочку. Эльза порой себя и правда дурочкой ощущает, вот как сейчас, но провести себя уж точно не даст, — Что за дурацкий вопрос, Эль?       Алику это всё слишком чёрным юмором кажется.       — Говорил же тебе, не ешь те грибы с рынка, мало ли, откуда они…       — Я дождусь ответ на свой вопрос или как? — к теме возвращается, на уловку не попадаясь. Собеседник только губы поджимает.       — Уже ответил.       — То есть, между Вами ничего нет? — уточняет Эльза. Взглядом одним под прицелом его держит, когда Алик встаёт со стула, — И мне просто кажется? Она не причина твоего нежелания уезжать?       — Блять…       Ну вот, приплыли. Снова эта тема. В Америке то, в Америке сё…       Нет в тебе патриотизма, Эль. Хотя оно-то и понятно, откуда ему взяться, если родителей или как таковой семьи рядом не водится? Вдобавок ко всему ещё и чуть не застрелили недавно. А у него, Алика, пусть и напряги с этим вопросом немаловажные, но всё же получше будет.       Живые, хотя бы. И на том спасибо.       — Опять ты за своё? У меня тут, между прочим, всё: и семья, и друзья, которым я нужен. Или чё, предлагаешь просто взять и свинтить под шумок? Кинуть их? Я не для того грёбаных два года отстраивал всё это, чтоб теперь не при делах остаться.       — Ты серьёзно только из-за этого? Алик, у твоих друзей своя голова на плечах, твоя семья останется твоей, что бы там ни было, есть сотни примеров, как люди живут вдалеке и ничего, живы-здоровы, видятся даже по праздникам. А что насчёт твоего командования, то не всю жизнь тебе вот так бегать командиром. Здесь каждый день может стать последним и я это на себе уже пережила, — голос едва-едва повышает. В безуспешной попытке достучаться расстояние сокращает. Уже съедаемая не ревностью, а жуткими перспективами проведённой параллели. Ну неужели он не видит смысла в том, что она ему только что здесь сказала? Сколько ещё ей нужно будет втолковывать эту простую истину?       Эльза, в конце-концов, жить хочет. По-человечески. Без страха, что кто-то ворвётся и убьёт тебя или твоего парня. Детей родить хочет. Семью завести. Иметь в этой жизни хоть что-то своё и не бояться, что это отнимут при первом же кривом повороте.       В Америке у них есть шанс начать эту спокойную и счастливую страницу, но он не хочет уезжать. А что ей там делать? Без него…       — Алик, — Эльза к нему тянется, чтоб обнять. В глаза посмотреть. И убедиться, что он правду ей сказал, никого, кроме неё, нет и не было.       Но Волков отстраняется, чуя, что нелицеприятная для него тема не утихла.       — Эта тема не обсуждается. Я всё сказал. И перестань думать о всякой чепухе, у некоторых языки от безделья зачесались, а ты уже и уши развесила.       Алик смывается, как и хотел. Вот только уже поздно. Зерно сомнения в голове у Эльзы зарождается, о котором она пока что молчит, предпочитая успокоить взбудораженные нервы сигаретой.       Гадая, всё ли так призрачно и гладко, как ей тут пытались стелить?!.. И боясь того, что в висках бьётся тихое и отчётливое: «Ты правда ему веришь?»       Нет. Похоже, это не оставит её так просто в покое.

***

      Софа не выдерживает на пятый день затишья. Такое ощущение, что по барабанным перепонкам бьёт адская тишина, царящая в стенах гаража, откуда она почти что носу и не кажет. И печенье, в очередной раз притащенное Кощеем, не греет.       Мысли покоя не дают. То и дело в голове недавние события крутятся, заставляя снова и снова по кругу проходить через те же эмоции. Где-то досады, где-то ликования, но сейчас все они сменяются совершенно одной и точной — слабостью. Софа чувствует себя слабой, потому что выбросить из головы ей мало что удаётся. И пускай кто-то скажет, что она сумасшедшая, но если Мальцева хотя бы чуточку разбирается в отношениях и в мужчинах в принципе, то…       Волков её приревновал.       Эти три слова кажутся каким-то страшным, смешным и одновременно нелепым диагнозом. С ума сойти можно от одной только мысли, что он, Алик, к ней неровно дышит. Но, что ещё хуже — это то, что Софа сама, похоже, угодила в эту ловушку. Потому что этот афганец не выходит из её головы за всё это время.       — Да что за чёрт такой, почему не работает? Открывайся, чёртова дверь…       — А он просто так не откроется, — голос прямо за спиной заставляет Софу подскочить и обернуться на все сто восемьдесят, обнаруживая двоих парней. В спортивных костюмах. Тёмненький и светленький, да простят её те, кто сочтут подобное расизмом. И разговаривает с ней тот, что ближе стоит, в чёрной майке какой-то и простых чёрных штанах, в карманы которых руки засунул. Дружок его стоит так же, только вот он от солнца щурится, а её собеседник в солнцезащитных очках, — Надо произнести «Сезам, откройся».       Вот бы ей кто сказал, что за слова нужны, чтобы забыть обо всём случившемся, и Софа бы непременно воспользовалась данным шансом. Это было бы куда лучше, чем сидеть здесь взаперти и вспоминать, вспоминать, вспоминать…       — Значит так, — произносит он в полной тишине, привлекая её внимание ожидающим взглядом. Сам на неё не смотрит, руками в стол упираясь и боком стоит, — Сейчас ты встаёшь и выходишь из этого помещения, потом из здания, и из территории. А увижу ещё раз, что ты шастаешь, или узнаю, что Кощей или Зураб воду против меня баламутят, то мало не покажется, так и передай. У тебя три секунды, пошла вон.       Если бы тогда она ушла с концами и не вернулась, они бы вряд ли пересеклись потом ещё. Почему Софа не послушала его слова? Ах, да! Она уже торопилась уйти, но встретила Эльзу.       Возможно, бывшая одноклассница и сама пожалеет о том, что завела с ней тогда разговор. Сколько всего можно было избежать.!       По итогу всех этих размышлений Софа на базе оказывается к вечеру. Приходит, поначалу в тени деревьев стоя и сигарету раскуривая и удивляясь от того, как же сложно ей сейчас эти шаги даются, но в то же время легко. Словно так правильно, словно так и должно быть, чёрт подери.       Но перекур не может длиться вечно и, выбросив бычок в темноту, Мальцева в свете фонарей показывается. Всё ближе и ближе к проходу оказывается, пока оттуда Эльза не вылетает, чуть с ног её не сбивая, как чёрт из табакерки. И вот тут самым благополучным исходом было бы то, что её не заметят, но, увы и ах. Не везёт ей, банально и крупно.       Эльза коленки отряхивает, судя по всему, запнулась где-то. Юбчонку от пыли проверяет, но, Софу увидав, выравнивается. Руки на груди складывает.       — Пришла, значит, — жвачку лопает. Так, будто сейчас намеревается с ней, Мальцевой, отношения выяснять.       А что она? Ей, по сути, плевать.       Пришла на свою голову.       — Интересно, к кому? — тем временем снова вопрос Эльза задаёт. И в тоне её девичьем явное неодобрение звучит, как самый точный намёк: скажи, что ты пришла к нему, и от тебя одни ошмётки останутся. Уж она-то, Эльза, постарается объяснить, что значит чужого парня уводить, — Уж не к Алику ли?       — А причём здесь Алик? — наконец, задаёт она ответный вопрос, решив, что просто молчать — тупо, — Мне, что, больше и прийти не к кому, по-твоему?       — Вот только не говори, что соизволила меня навестить, — руки на груди складывает. И победным взглядом окидывает, пока Софа судорожно соображает, что ответить можно в этой ситуации, но на лице её ни одна из эмоций не проскакивает.       — Тебя какая-то муха укусила или что?       — Да, та, которая, как пчёлы, на мёд всякий слетается, — парирует.       Вопрос, вертящийся на языке у Софы, остаётся невысказанным, потому что вовремя Гриша появляется, её спасая и внимание на себя перенимая, вот только, совсем не таким образом, как Мальцева могла предположить.       — Спокойно, Эль. Она ко мне пришла.       Эльза Гришу взглядом смиряет, словно бы на прочность его слова проверяет, но, так никакой подозрительной реакции и не добившись, уходит прочь. И лишь тогда Мальцева на мужчину смотрит.       — Что происходит?       И под её настойчивостью пыл теряется. Гриша затылок чешет рукой, время потягивает, выдыхая. Облегчением, однако, и не веет. Напряжение в воздухе можно прочувствовать, и Софа, если честно, не сомневается, что стоит ей показаться внутри здания, как это напряжение усилится. По глазам напротив читает.       — Соф, тут такое дело… Алик сказал никого левого не впускать. Так что…       — Так что «иди-ка ты отсюда, да подальше», да? — не дослушав, встречный вопрос задаёт. И по молчанию уже понимает ответ. Не глупая.       В точку одну взглядом упирается. И не верит, что всё это на самом деле происходит. Какого чёрта, спрашивается?..       — Гриш, будь добр, — всё ещё не глядя на него, озвучивает, — Кликни своего командира на пару ласковых.       — Соф.       Ему это сразу плохой идеей кажется, вот только его предупреждение успешно в одно место посылается, вместе с ним же и заботой, которую он проявить пытался. Защитить. Вначале от разъяренной девушки командира, а затем от своих же падений с высот. Что там себе она нафантазировала, понять несложно, вот только Гриша заранее знает, что ни одно из этого не сбудется.       Пошлёт её Алик. Как пить дать, пошлёт. Несмотря на то, что сам, не сознаваясь в том ни себе, ни другим, неравнодушен к ней. Видел Гриша, как Волков смотрел на танцующих Мальцеву с Витей. И не только он видел, просто остальные об этом молчат. Бояться по роже получить. Ну, а он не хочет сыпать соль на рану, хватило, что по Аликовым нервам уже Эльза проехалась, как танк.       Если сейчас ещё Софа добьёт — держите всем скопом…       Никому мало не покажется.       — Твой командир трус, или что? Боится на глаза показаться, выпроваживая с помощью своих подручных?       — Вам лучше потом поговорить, — Гриша, однако, и глазом не моргает, не принимая близко к сердцу её попытки задеть его. По сути, он не только подчинённый Алика, но и его друг, — Он сейчас и так не в лучшем расположении духа после разговора с Эльзой. Сама понимаешь.       — Нет, — головой качает, — Я тут не при чём, что у них разногласия, — Гриша щурится, едва кивая, мол, «ну да, ну да, как же», — Так, ты или меня впустишь, или его позовёшь. Выбирай!       В итоге у Гриши выбора как такового не остаётся. Потому что Софа плечом его в сторону отталкивает, сразу в кабинет командирский направляется и попутно всех встречающихся ей взглядами мрачными окидывает, словно обещает мучительную смерть, если кто-то из них хотя бы намёк шутки проявит на всю эту ситуацию.       И все, словно чувствуя, как по команде ускоряют шаг, проходя мимо.       — Какого чёрта происходит, Волков? — словно фурия, она появляется в знакомых стенах, испепеляя его взглядом негодования. Алик спустя мгновение на неё глаза поднимает.       — Ты чё тут забыла? — вот так. Без приветствия, подобно ей. Хмуро и грубо. Будто вот-вот добавит «тебе здесь не рады».       Алик встаёт из-за стола. Он и правда не в духе. Да и вообще не рад этому визиту. В особенности — сегодня и сейчас. Может, предпочёл бы и вовсе, чтобы их встречи больше никогда не случались. Но сейчас это просто невозможно, потому что он погряз во всём этом по уши точно так же, как и она. Потому что от неё просто так, увы, не отделаться.       — Ты специально это сделал, да? — вопрос задаёт, — Эльзу на меня натравил. Гришу заставил меня за двери выставить.       — Безуспешно, как вижу.       — А ты думал, я и вправду хвост подожму?       — А чего ты ожидала от меня, когда сюда ворвалась?       Его глаза смотрят на неё с огорчением, её — с осуждением. У Софы внутри всё кипит, она хочет высказаться, но Алик все её гневные речи одним своим взглядом на «нет» сворачивает. Будто вот-вот скажет, что плевать ему. И что ей нужно проваливать отсюда с концами.       — Не знаю, — честно отвечает Мальцева, ощущая, как пульс её спокойнее становится. И разочарование хлещет прямо в лицо, предоставляя пугающую реальность, — Того, что ты не будешь трусом? Что поговоришь со мной, а не просто выставишь своих шестёрок? Или что ты не станешь впутывать сюда Эльзу?       Алик молчит.       И от этого молчания Софе почти что физически больно.       — Чёрт подери, Волков, я не знаю, что со мной происходит! — она взрывается, сокращая между ними расстояние, — Ты то ведёшь себя так, словно я тебе никто и тебе на меня по барабану, то осуждаешь, когда я провожу время с кем-то другим у тебя на глазах! Какого вообще творится, ты мне объясни? Я, что, по-твоему, такая железная сука, способная со всем этим в одиночку справиться?!       Он молчит и, кажется, даже не дышит, лишь только продолжает смотреть на Софу. Его лицо, до этого абсолютно неподвижное, вдруг искажается от напряжения, которое он будто старается скрыть, но получается, честно говоря, не очень. В голове бьётся только: «Лоханулся ты, Алик, сильно лоханулся».       — Откуда мне знать? — тихо говорит он, — Где ты это подцепила…       Слова застревают в горле, а он только смотрит, как бы прося понять его и хотя бы попытаться успокоиться.       — Там же, где и ты, наверное, — выплёвывает.       Алик молчит. И в тот момент, когда Софе кажется, что хуже уже быть не может, его губы приоткрываются, произнося железное и безоговорочное:       — Не задерживаю больше.       — Что, даже не поцелуешь на прощание? — саркастическая фразочка вырывается из уст Софы. И она готова сама себя по губам за неё ударить. Поэтому просто молча встаёт и идёт к двери, останавливаясь уже на пороге. На мгновение всего лишь обернувшись, видит спину Волковскую перед собой, — Я думала, ты другой, а ты…       Она уходит, а он так и не оборачивается до тех пор, пока двери не отдают хлопком.       Только тогда он смотрит туда, где она только что стояла, отказываясь признаваться самому себе, что этот разговор дался ему слишком тяжело. И во взгляде афганца плещется отчаяние.       Права Софа Мальцева.       Он — трус.

***

      Софа не понимала, как оказалась на Лесной. Ноги, казалось бы, сами потащили её туда, где можно было встретиться с Аликом Волковым. В голове сотни мыслей роились, словно стая пчёл, жалящих похлеще всякого августовского солнца. Лето скоро сдаст свои права дождливой и пасмурной осени, но пока что на улице тепло. В отличие от того, что происходит внутри Мальцевой — там температура к минусу по Цельсию уверенно скатывается, стоит застать этих двоих у подъезда.       Эльза так обнимает его. Нежно. Словно в нём вся её жизнь спряталась. У неё глаза светятся от счастья. И Волков рядом с ней, кажется, таким же счастливым со стороны получается.       Это бьёт по нервам хлёстким ударом.       Дождавшись, что бывшая одноклассница скроется за дверью подъезда, Мальцева из тени деревьев выступает. Детскую площадку шагами резвыми преодолевает, внимания афганца одним своим появлением к себе приковывая. Алик оборачивается ещё до того, как Софа с ним равняется — и вместе с тем она замечает, как улыбка, выстроенная рядом с Эльзой, гаснет на мужском лице, и в глазах пролегают тени.       Словно спрашивают: «что же ты творишь?»       Зачем? Зачем, чёрт возьми, ты здесь? Не верила ведь, что сделает это, но после случившихся событий так много всего переменилось. У Волкова отца не стало, а она, Мальцева, своими руками этих двоих примирить попыталась. Получилось. Смотри и радуйся теперь. Вот только внутри от этого что-то воем всё исходит. Мазохистка несчастная.       Зачем?..       Но она пришла сюда не для того, чтобы отвечать на его немые вопросы. Свой задаёт. Причём вслух, так, что о тон её голоса порезаться можно. Будто ребёнок, которого бросают на произвол судьбы. Будто тонущего оставляют в воде, приговаривая: «ты выплывешь».       А что, если Софа не хочет выплывать? Не хочет бороться?       Алик всё понимает, только увидев её. И догадки его подтверждаются, когда девичьим и надтреснутым звучит:       — Это правда?       В упор смотрит. Так, точно он её расстреливать сейчас собрался, но у Алика нет в руке ствола. И желания убивать её тоже. Физически…       Он, наверное, скорее сам себе пулю в висок пустил бы.       Жестокая правда в том, что Алик Волков ещё не знает, что гораздо хуже физической смерти — это моральная. И именно это сейчас чувствует Софа, глядя на него и желая прикоснуться. Взгляд на руки бросает. Ещё недавно эти руки её обнимали, когда они на кладбище стояли, пока его отца в землю закапывали. И глаза. Ещё недавно они смотрели с благодарностью, а сейчас словно проклинали и просили прощения одновременно.       Словно вердикт выносили. Жестокий, неоправданный и несправедливый.       «Зря ты сюда пришла, Софа. Ох, зря…»       Но вслух подобное не произносится, оставаясь тонуть на задворках мысли. В то время как Алик почему-то с несвойственным самому себе волнением её руки касается. Это ведь не запрещено, нет?             Сшиты на живо

Без свидетелей наши запястья

Неосознанно стал моей частью

      Частью,             Частью…                   Меня       — А ты как думаешь? — в ответ спрашивает. Понять даёт, что шутки шутить он здесь не намерен. Не с ней. Пускай над его анекдотами Эльза смеётся.       — И что? — горькая усмешка девичье лицо кривит похлеще всякого лимона, — По-твоему, сбегать — это выход? — упрекает. И Алика это злит. Он, в конце-концов, не маленький мальчик, чтоб отчитываться за свои решения перед кем бы то ни было.       — Предлагаешь мне тебе все причины расписать здесь и сейчас?       — А ты скажи, когда! И я приду, если ты, конечно, соизволишь уделить мне время до своего отъезда, ты ведь человек занятой! Ещё и остальным объяснять надо, куда их командир удочки скатывает…       — Я никому и ничё объяснять не должен, — отрезает. И взглядом синих глаз прожигает. Софе кажется, что эти ожоги на её лице проявляются, особенно в глазах. Щиплет до прикушенного языка, — И тебе в первую очередь. Это ты отчитываешься, так что иди, а то тебя ещё твой благоверный дружок пытать будет.       — Может, я сама решу, что и когда мне делать?! — обида в её голосе неизбежна. Софа на Алика смотрит, чувствуя, как внутри неё всё переворачивается и обрывается. Подумать только! Угораздило же её на свою голову привязаться к этому афганцу…       «Привязаться?» — спрашивает внутренний голос, едва ли не насмехаясь над ней, — «По уши, не иначе…»                         И ты видимо был в том причастен

Мы части, мы части

      — Да ради Бога, — вторят ей. Алик вздыхает, а Софа и шагу с места не делает. Прикосновение его обрывает, когда он, уже более спокойно, пытается ей ситуацию разъяснить со своей точки зрения. Признаться, что Эльзу любит.       Будто это и непонятно было.       На что она, дура, надеялась?       Эльзе ведь в подмётки не годится. Куда ей? И одевается не так, и ведёт себя… А она вон какая. Женственная, красивая. По такой все мужики с ума сходить будут. И Волков, к сожалению, не исключение. Они ведь встречались уже тогда, когда Софа с Аликом познакомилась. И в глубине души — давайте будем честны — Мальцева знала, что поступает неправильно. Не должна она была становиться между ними.       Во что только поверила? В розовые сказки? Неужели жизнь мало била её, доказывая, что чудес не бывает? И короли могут быть только с королевами, никак не с угонщицами.       А она же завязать хотела. И сделала бы это. Если бы он попросил…       — Софа? — третий голос в их разговор вмешивается. Волков оборачивается, Мальцеву взору своей девушки открывая. Эльза, вопреки сложившимся обстоятельствам, не выказывает никаких негативных эмоций. Лишь вопрос задаёт, интересуясь, — Ты попрощаться пришла?       — Да, — кивает. От Алика шаг в сторону делая.       Как бы показывая: смотри, Эльза. Ничего нет.       Сгорело.       Только что. Софу в пепелище это головой окунули.       — Хорошей вам дороги, — произносит.       Удаляться собираясь.       — Подожди, — произносит вдруг Эльза, неожиданно для всех троих. Так что и Софа, и Алик взгляды свои на неё переводят. Один и тот же немой вопрос задавая, — Оставь нас, — можно не сомневаться, что эта фраза уже непосредственно афганцу звучит. И Волков уходит, понимая, что есть разговоры не для мужских ушей. Закурить тянется, нервы разбушевавшиеся успокоить.       Эльза замечает, как Софа взглядом Алика провожает. И глаза Мальцевой перехватывает, горло прочистив. Намекая, что нечего на парня её глазеть и тогда у самой Софы всё быстрее заживёт.       — Ты что-то хочешь ещё сказать?       — Спасибо. За то, что была с ним, — поясняет, — Когда вся эта ситуация с отцом случилась. Не бросила, — голову набок склоняет, размышляя. И произносит, не спрашивая, а скорее констатируя, как устоявшийся и закоренелый факт, — Ты ведь любишь его.       — Хочешь, чтобы соврала?       — А у тебя и не получится, — руки на груди складывает. Спокойная такая. Уверенная, что уже ничто не изменится. Алик будет с ней, — Я же не слепая. Знаешь, — Эльза разговаривает с ней совсем не как с соперницей. Скорее, как с подругой. С той, с которой им прощаться приходиться. Словно она сама об этом сожалеет. А что Софа? Ей только слушать остаётся. Поражаясь, — Я уже успела это заметить. Банально, но, не первый день живу и знаю, и его, и тебя, — паузу делает, сомневаясь, стоит ли говорить то, что собирается. И всё же произносит, — Он тебя не любит.       Эта фраза Софе как ножом по сердцу приходится.       Мысль мелькает, что над ней просто поиздеваться решили напоследок. Они оба.       — Ты серьёзно сейчас будешь мне об этом говорить? — в ответ звучит. Жёстко, — Как будто я и без тебя это понять не могу. Зачем?       — Я не то имела ввиду, — на её выпад Эльза, кажется, даже не думает обижаться. Только предостерегающе смотрит, надеясь, что у Софы хватит сил держать себя в руках и дальше, — Он, может, и был бы с тобой. Если бы меня в его жизни не было. Но Алик не умеет так. Он не изменяет. Никогда.       — Хочешь сказать, у меня с ним ничего не было?       — А ты будешь доказывать обратное?       — Тебе не кажется, что сама идея говорить об этом глупая? Я не понимаю, чего ты добиваешься!       — Того, чтобы ты осознала наконец одну простую вещь, — Эльза глаза возводит к небу, думая, что за какие-то грехи ей всё же послали эту Мальцеву. На которую, почему-то, она и обижаться не может. Мотивы, движимые ею, понимает. На себе прочувствовала. Будь она на её месте, тоже бы боролась. И пришла бы сюда сегодня, — Он уезжает, чтобы начать новую жизнь. И у тебя тоже есть шанс это сделать. Я уверена в этом. Всё у тебя будет хорошо, — заканчивает свою речь Эльза.       Софа в окончательном тупике оказывается, не зная, как ей вообще на такое реагировать.       Не ожидала она подобного.       Скорее поверила бы, если бы Эльза ей в волосы вцепилась, заметив около подъезда.       Мальцева снова взгляд бросает на Волкова. Курит. И на неё не смотрит.       — Я тебя больше не задерживаю, — последнюю ясность вносит Эльза, — Удачи. Это, кстати, искренне.       И сама уходит. Разворачивается, к Волкову направляясь. Так что Софа успевает краем глаза словить тот момент, когда девичьи губы к мужским прижимаются. И улыбка на женском лице расцветает, пока мужское, хмурое, задумчиво спрашивает о чём-то. А через мгновение она уже прочь уходит. Совсем не оборачивается.       На душе всё тонким слоем льда покрывается. С грязью смешивается. У Софы ощущение, будто она в этой грязи сама искупалась.       И даже слова Эльзы должного эффекта не оказывают. Лечебного.       Сама Эльза, однако, взгляд бросает в ту сторону, где фигура бывшей одноклассницы скрылась. Мимолётно так. С примесью сожаления, застывшего в зеницах. Кто сказал, что всё справедливо? Но она сказала правду…       Это лето ненавистно Софе. Эта неделя, кажется, худшая. И день этот чертовски проклят.