Обернись

***

      Санька Рябинин не дурак. В свои года довольно смышлёным растёт. Пускай порой и не замечает очевидных вещей, но долго за нос себя водить никому не позволит. Кажется ему, что повзрослел он со времён августовских дней, да не так, чтоб в росте или возрасте, а именно мышлении. Понимать больше стал, и больше молчать, слушая остальных. В этом ведь, кажется, кто-то видел признак мудрости? А, может, всё дело в том, что он ещё и боялся сказать что-то не то. Как в случае с Софой.       Ведь надавила на больное. И гадать не надо, что соврёшь, если скажешь, что не думал об этом. Ещё как думал, засыпал с трудом ближе к часу или двум ночи. Слышал, как родители за стеной на кухне спорят о чём-то, ругаются, отношения выясняют, и думал о том, когда у них это всё началось? И когда, чёрт возьми, отец решится матери правду рассказать, что нет её брата больше в живых, и не найдёт его милиция, которая, в общем-то, поиски свои снесла на «нет» давным-давно. Тут два варианта: либо пропавший без вести, либо погибший, и Надежда Рябинина предпочла первое.       Полностью соответствуя своему имени…       Но Санька и сам верить не хотел в то, что дядьки его больше нет. Каждый раз всему миру хотел крикнуть, что неправда это, но не мог. Не мог забыть ни слова отца, которому не было смысла врать, ни уж тем более криминального авторитета Зураба, который сам ему назвал имя убийцы. И сходилось оно по всем фронтам с описанием родителя.       Витя.       Мог ли он подумать о том, что лучший друг дяди Алика будет способен на такое? Нет. Как и не мог понять, что его ждёт, если правда откроется для бойкой девушки. Подозревал он, Санька, что в том случае и на семью беду накличет, и на саму Софу, если уж на то пошло. У неё характер такой, что смолчать вряд ли сумеет, сама на рожон полезет. Видел же совсем недавно, как из ресторана Зураба выходила, когда он со своим аккордеоном из музыкалки возвращался. Взвинченная и злая такая. У Саньки ещё мысль тогда промелькнула, что, неужто Зураб и ей рассказал?       Но Витя, почему-то, до сих пор жив, а шумихи вокруг не видно. Значит, либо смолчали ей о правде этой, либо он, Санька, недооценил характер Мальцевой. И та таким же волчонком оказалась, как дед называл сына и внуков.       — Э, слышь, ты в каких облаках витаешь? — Вовка, не понимающий, что в последнее время с ним твориться, у друга выведать правду пытается, догоняя его после урока у кабинета химии.       — Нигде я не витаю, — отвечает ему Санька, а сам внутренний голос слышит. «Ну да, ну да», твердят ему. В унисон со взглядом Вовки, который точно даёт понять, что на подобную схему не купится. Что они, первый год знакомы? С первого класса, считай, на двоих горести и радости гранита науки разделяют.       — Сань, там тебя Лиля спрашивала, — Илюша, подоспевший к друзьям, на одноклассницу кивает. И Рябинин на неё взгляд переводит синхронно с Вовкой, стоя уже на пролёте между лестницами.       — А чё это наша Грачёва тебе ручкой машет? У вас с ней шуры-муры?       — Ты дебил?       — Нет, Сань, я серьёзно! — вдогонку Рябинину бросает, догоняя снова, стремительно по лестнице спускаясь через одну или две ступени, — У тебя ж Женька есть, или что, прошла любовь, завяли помидоры на расстоянии?       Санька в этот момент оборачивается к нему, врезать желая, но взамен только за грудки хватает.       — Ребят, — Илья снова голос подаёт, как будто старается встать между ними, — Вы чего?       — Чё ты, Илюх, не видишь, что у этого конкретно башню сносит? На друзей уже за просто так бросается!       — Да пошёл ты, — только и вставляет Санька, разворачиваясь на сто восемьдесят и ворот Вовки отпуская. Прочь удаляется, даже не обращая внимания на Полину, которая на его пути неожиданно появляется.       — Сань, привет…       — Пока!       Павленко недоумевающе на Илью и Вовку смотрит, пока последний не поспевает прямо к ней, за руку хватая.       — Что это с ним?       — Дурак он, и точка! Пошлите, ребят, перебесится…       А Санька по коридору несётся, чуть ли на бег не переходя. И в голове его по-прежнему мысли добивают.       Уже оказавшись наедине, среди холодных стен мужского туалета, Рябинин по карманам шарит в поисках бумажки, где Софа ему свой номер телефона отписывала, не зная даже до конца, что говорить ей станет. И не находит. Запоздало так вспоминает, что заложил её в одну книгу в качестве закладки, а книга эта дома. Дожидается его на письменном столе. Хоть бы мать не вздумала там порядки свои наводить, а то ведь расспросы полезут…       Ну, а может, это и к лучшему, что он забыл эту бумажку?       Что, если Софа на стороне Вити? И тот разговор у школы был всего лишь проверкой?       Но что-то в её тогдашнем взгляде словно продолжало говорить Саньке: нет. Не такая она. Не предательница.       Но Витька же друг её. И кому она поверит? Другу своему, или малолетке, который даже само убийство не видел собственными глазами? А если Санька скажет, что Зураб ему проболтался, Витёк же выкрутится. Мол, давние враги, все дела. Накрутил мальчишке голову, запудрил все мозги, а он, Витя, ходи теперь с ярлыком предателя. Сама же Мальцева посчитает Рябинина потом полным дураком, если не хуже.       — Лучше молчать, — произнёс Санька себе под нос, глядя в маленькое окошко. Там, на улице, сыпал снег.       Начало декабря выдалось запоминающимся…

***

      — Ты так и будешь лежать?       Опять. Старческий голос добивает похлеще всяких воспоминаний. Ему аж тошно становится, когда глаза с трудом переводит на своего спасителя. Лекарь, блин. Заштопал его, чтобы Алик теперь специально страдал. И если это месть за смерть Эльзы, то Волкову она кажется слишком изощрённой и безжалостной.       Одно у него просветление в жизни осталось, и то, ненастоящее. Говорят, в прошлое вернуться нельзя, если ты, конечно, не волшебник какой с голубым вертолётом. Но у него, побитого жизнью афганца, было средство. Шприц и ампула. Один укол — и ты снова растворяешься в моментах прошлого, не реагируя, к тому же, на постоянную боль в позвоночнике.       Ей-Богу, берите текст на заметку, барыги. Заинтересуете покупателей.       Он, во всяком случае, на эту дрянь крепенько подсел. Днями в морге просиживает, бревно напоминая, смотреть противно.       — А чё? Койко-место платное?       — Слушай, афганец, — старику невдомёк, почему этот «выживший после» до сих пор находится в подвешенном состоянии, строя из себя почти готового мертвеца. Не угрожает его жизни ничего, помимо этой дури, которую он повадился колоть себе, — Я хоть и гостеприимный, но моё гостеприимство не вечно. Или ты собираешься до конца дней своих отсиживаться в тени от Вити? От семьи своей?       Алику заткнуть его охота.       Ну или, на худой конец, уши. Кто-то сверху явно не жалел его.

Надо дождаться хотя бы первых лучей —

И забыться на время, пока не наступит весна.

      — Какой семьи, не бухти, а? — и разговаривает Алик сейчас спокойно лишь потому, что это не он отвечает, а доза за него. Умиротворение и расслабление по венам разнося.       Тишину и спокойствие.       «— Алик», — в голове снова голос разносится. Женский, — «Ты понимаешь, что всё это значит?»       Ни черта он понимать не хочет. И голос этот в себе заглушить бы.       — Иди в пень, — бурмочет.       Старик только смотрит на него, вздыхая.       Взял «пациента» на свою голову…       — Ладно. Не хочешь так — по другому воспитаем, — и уходит, многообещающе на кухне склянками начиная шуметь.       Но ему, Алику, всё равно.       Он снова видит перед собой лицо Эльзы. Улыбающееся ему. Без пули в виске. И такое тихое, почти не осязаемое.       «— Прощаю»       — Не уходи, ладно? — шепчет, как в полубреду.       Старик, слыша это через тонкие стены, только сплёвывает на пол. Никакого толку с него не будет, пока на этой наркоте сидит. С иглы ему слезать надо, причём срочно, иначе аукнется бедой. Что он, мало видал таких? Или, четыре часа штопал этого камикадзе, или сам он войну прошёл, чтоб теперь от передоза коньки отбросить? Нет уж, слишком это.       Завязывать пора. Проучить, как следует.

***

      Остановившись у знакомого подъезда, Софа волей-неволей в воспоминания погрузилась. Воронеж так и не стал для неё родным городом, как и этот дом, в котором она прожила почти три года, напротив — образовал новую потерю.       — Здесь меня жди, — памятует прошлое, а потому, когда Полина расслабленно кивает, Мальцева уточняет, — В подъезд — ни ногой, ты меня поняла?       — Поняла, поняла, — у Павленко и в мыслях не было соваться туда за просто так. Разве что Софа бы её попросила, но нет же. Понимает, что дело слишком личное и семейное, сама не любит, когда кто-то нос суёт в её дела, но тоже не просто так её отпускает, — Понадоблюсь — кричи.       — Ага, щас, — сарказм так и плещется, и Софа из машины выходит, дверью слегка прихлопнув, к подъездной двери приближаясь и замедляясь в паре шагов, глядя на окна первого этажа и тихо проговаривая, зная точно, что её не услышат, — Надеюсь, до этого не дойдёт…       Вся её решительность, в которой Софа себя убеждала, где-то подрастерялась в паре метров от двери квартиры, заставляя её замереть. Никакого шума гулянки не слышно, оттого и страшно было заходить. Они с отцом не общались уже около трёх лет, и за всё это время, конечно же, ни разу так и не свиделись. На мгновение она задумалась, жив ли он ещё вообще с подобным образом жизни, но в ту же секунду осеклась.       Ей бы, конечно же, сообщили.       И стыдно думать о таком, но Мальцева не испытывала вины перед человеком, которого обнаружила на кухне. Картинка из прошлого врезалась в память — точно так же она его обнаружила в тот раз, когда её терпение лопнуло и решение сбежать появилось само собой. Поначалу скиталась в Воронеже, а потом неожиданно встретила в городе Кощея, он-то её и забрал в Тулу.       Можно сказать, билет в жизнь. А за что ей было удерживаться? Всё чужое. Чужая квартира, чужой человек, хлещущий водку, как не в себя, люди чужие. И небо чужое, такое ненавистно-радостное, когда Софке грустно.       Хотя, пожалуй, в этот раз картина имеет новенькое. На столе посреди закуски и стопки водки с полупустой бутылкой лежит фотоальбом. Софа узнаёт его без особых затруднений — сама же вклеивала туда снимки. Ещё лет с десяти начав собирать коллекцию.       Страницы, на которых было раскрыто, повествовали о поистине счастливых годах.       Вот снимок Лёшки с гитарой, когда они отмечали её день рождения.       Вот она сама, с бантами в школу идёт. Первый звонок, первый класс. И старший брат, как самая весомая защита, стоит рядом с ней, обнимая свою первоклашку и совсем не обращая внимания на своих одноклассников, в стороне хихикающих. Просто потому что это не имело никакого значения.

Это не слёзы — это капли дождя на стекле,

      Сколько можно не спать и плевать против ветра?

Быть беглецом, бежать от стены к стене;

Раздвигая пространство метр за метром…

      А вот родители. Вдвоём, у новогодней ёлки, которую они все вместе наряжали целый день. Павел с Алексеем в минус тридцать ходили за этой красавицей, таща от рынка до самого дома целый квартал. Мама на снимке улыбается, и глаза её блестят, а отец с нежностью и теплотой смотрит на свою жену.       И ещё один снимок. Они с Лёшкой напополам разделили отцовскую военную форму. Сын отвоевал себе мундир, а дочке досталась фуражка. Софке тогда лет пять было, не больше. И её такая маленькая голова тонула в военном головном уборе, из-за чего брат постоянно посмеивался.       Все они тут радостные, счастливые. Живые.       Софа моргает, чувствуя, как по щеке начинает бежать слеза и быстро вытирает её рукавом кофты. А затем осторожно пытается коснуться отцовского плеча, замирая в паре миллиметров.

      — Ты что, шалава, думаешь, жизнь твоя образуется?! Да приползёшь ещё, как миленькая!       — Не приползу! К тебе — ни в жизни! Знаешь, почему?! Потому что ты совсем уже превратился в законченного алкоголика, крыша уже уехала, с ума сходишь и меня нервируешь, а я, между прочим, тоже твоя дочь и тоже хочу нормальной жизни, а не всего того дерьма, в котором ты тонешь и меня за собой тянешь!       — Да лучше бы тогда ты сдохла, чем он! — Софа замирает. Эти слова были ударом ниже пояса и в спину ножом одновременно. Внутри всё начинает гореть и ныть, и она не понимает, как сдерживается перед ним, только на секунду рот рукой зажимая, а отец, глядя на неё, точно обезумевший, продолжает «вещать», — Лёшка мне сыном был настоящим, а ты только и делала, что завидовала ему, да? Брата твоего не стало, матери, а она мне тут рассказывает, что жизнь продолжается, предательница! Что ты вообще знаешь о жизни, соплячка?! Пороху не видела, а стоит и распинается передо мной, военным!       Удары по столу кулаком, а потом замах и рядом с её головой. Софа уклоняется и выбегает в прихожую, хватая свой рюкзак. Дверью входной хлопает так, что, кажется, всё посыпется.       В её жизни уже посыпалось.       Ничего и никого не осталось…

      И всё же касается.       — Г-к-хм, — Павел Мальцев издаёт какой-то нечленораздельный звук, почувствовав руку на своём плече. Едва голову поднимает, глядя перед собой. И в расплывчатом сознании спустя несколько секунд просеивается женская фигура и лицо, — Ты кто?       Мы ничего не получим за выслугу лет,

Будем жадно хватать обрывки ушедших историй.

      Первые пару секунд даже не верится, что всё реальность. Софа смотрит на него, взглядом упирается, пытаясь отыскать песчинки, которые о прошлом бы напомнили и подтвердили, что перед ней её отец.       Отец, не узнающий собственную дочь…?       — Это я, — объясняет так, словно очевидные вещи озвучивает. Нет, разве? — Софа.       Молчанка, затянувшаяся с порядком, прерывается протяжностью и резким выпадом тональности.       — Со-о-о-ф-а-а-а, — протягивает. Только вот одобрения и сладости не слышно, горечь одна. И взглядом прожигает, так, что страшно становится, когда ещё более холодный, леденящий, голос вопрос задаёт, — С хрена припёрлась?       Вот вам и «здрасьте». Закрашивать былые грехи Софа не собиралась.       — За вещами приехала, — коротко бросает, а затем вопрос задаёт, памятуя, к чему вся эта дорожка привести её может, — А ты… Ещё пьёшь?       Павел Мальцев усмехается. Нет в нём больше ни военного, ни мужа, ни отца. Даже мужчины настоящего не осталось.       Гниль одна.       — А тебе какое дело-то? — пренебрежительно так, что фраза эта морозом по коже проходится, и Софа плечами передёргивает, а этот жест как ответ воспринимают, — Тебя три года не было, шлялась, хрен знает где, а теперь вот она, дочурка, учите и любуйтесь? Проповедями вашими чёртовыми, — он сигарету в зубах зажимает, подпалить кончик собираясь, вот только уже в паре миллиметров его руку девичья настигает, цепко папиросу изо рта выхватывая.       Удивила.       И снова усмехнулся, прикрыв глаза.       — Чё, думаешь, поможет? — голос у него глухой, изменившийся. Софа не помнит такого голоса. Чужой.       Стены эти тоже чужие. Не здесь её счастливое детство было, и не здесь она жить научилась. У неё будто и не было этих лет, когда матери не стало. Восемьдесят восьмым всё закончилось и только девяностым началось.       Два года, которые она велела бы вычеркнуть совсем. Крики, побои, ругань, гулянки, алкоголь, пропавшие деньги, опухшие глаза и красный нос от слёз. Громовое «Софа!» с бодуна и железное «Сходи за водкой», чтоб опохмелится с дружками. Строгий отказ и фингал, красующийся под глазом как самое надёжное понимание, что можно, а что нельзя, и что её дело — молчать и делать.       По таким правилам долго не проживёшь, и Мальцева ещё раз берётся втолковывать свою правду-матку, но уже не на повышенных тонах. Прежняя ошибка её погубила и, возможно, подтолкнула к неисправному, но это что, конец света?

Я сомневался — мне дали надежду в ответ,

      И небо над головой дали чужое.       — Может, хватит уже? — и точно так же бутылку со стола забирает, глядя на него. В ответ только косой взгляд получая, сопровождающийся молчанием, — Посмотри, в кого ты превратился? Сидишь, постаревший, седеющий, хлещешь эту водку, думаешь, легче станет?       — Вон оно, куда полезла, значит… — глаза опускает свои. Неодобрением пахнет. И перегаром. Воняет.       — Да, полезла. Думаешь, мне легко было? Я брата сначала схоронила, а потом сутками перебивалась, как могла, маму вытащить пыталась из западни, пока ты уже просиживал свою печень в кабаках. А когда её не стало, я жить хотела, нормально жить, пыталась с тобой же справиться, а ты что сделал? По роже мне дал и прогнал, как собаку? — позы и взгляды не меняются, Софа смотрит на отца, а он едва ли головой в её сторону дёргает, думая о своём, — Ты хоть помнишь, что ты мне сказал тогда вообще? Нет? А я напомню, — голос надтреснутым становится, — Что лучше б я сдохла вместо Лёшки. А кому от этого легче стало бы, скажи? Или ты думаешь, Лёшка бы с тобой твою белку бы делил напополам? Да хрен там, — твёрдо так произносит последние слова, точно на узелок зарубить их ему пытается.       До конца не веря, выходит ли?       — Умная, да?       — Я, может, и не с высшим образованием, так уж сложилось, — Софа судьбу не смела винить за брошенный ею институт, потому что угасающая жизнь матери оказалась дороже любых лекций, семинаров, коллоквиумов и привилегий будущего, — Но одно я знаю точно: ты сам себя загнал в эту яму. И на меня обижаешься только лишь потому, что я сопли по стенке не размазываю.       — Заткнись…       — Нет уж, — оскала в нём не видно, а у Софки желания высказаться — хоть отбавляй, — Ты просто трус и эгоист. Испугался без них жить, а мне не легче, между прочим, я их тоже потеряла, они и моей семьёй были, ясно? И каково мне, думаешь, после их смертей тебя ещё терять в этих запоях? Каково понимать, что я, как дочь, не нужна собственному отцу? Какой отец вообще своей дочери о подобном заикнётся, скажи? Нет, я, может, чего-то не понимаю, растолкуй!       Но в ответ вместо слов одно молчание. И Софа, уже оперевшаяся запястьями на стол, отстраняется, выравниваясь и снова изрекая:       — Я, может, снова удивлю тебя, но жизнь продолжается, как бы тебе этого не хотелось. И другие люди живут, и я тоже живу. А ты себя только в гроб вгонишь такими темпами, мама бы этого не хотела, и Лёшка тоже.       — Заткнись ради Бога…       — Ради Бога? А знаешь, что я тебе скажу? Когда мы Лёшку в Афган провожали, он мне сказал одну фразу…       — Не смей…       — Догадываешься, какую? Что хочет на тебя быть похожим больше всего, потому что ты для него — пример для подражания! А теперь, что? В пьяницы скатится решил? Не стыдно, нет?       Кажется, Софа палку перегибает, потому что в следующую секунду в руках Павла нож появляется.       — Пошла вон, — и руки у него дрожат, и в глазах ненависть вперемешку с застывающими слезами, а у Софы под рёбрами схоронённое «не прощу».       Против своей же воли простила.       Только знать больше не знала, кто он такой. Её отец ещё в восемьдесят седьмом сгинул. Когда к бутылке приложился первый раз, решив всё своё горе и жизнь оставшуюся утопить там.       Первое не вышло, а второе уже виднеется, как говорится, на лицо.       Возражать бессмысленно. Мальцева кивает, в свою бывшую комнату, так же оставшуюся ей чужой, удаляясь на несколько минут. И прежде чем из квартиры выйти уже с сумкой, наполненной вещами, в коридоре останавливается, взглядом окидывая сидящее тело на столе.       Мешки под глазами. Пожелтевшая кожа. Морщинистое лицо и руки. Тело, пропитанное дрожью. И дикий, затравленный взгляд.       Не хотелось ей запоминать его таким, да только свидятся ли ещё? Софа знала, что сюда она приехала сегодня, чтобы точку поставить. При входе засомневалась, что точки могут быть разные, но теперь осознала, что в запое своём он её ставить не собирается, а значит, точно всё.       Забыть. Проехать. Жить дальше.       Пускай осуждает, хоть и, по факту, права не имеет, а она простила. Простила и вычеркнула его из своей жизни, не желая больше болеть этим всем.       — Прощай, — вот так просто и без предисловий. Бросает, на лестничную площадку выходя и дверь за собой закрывая.       Тем, кто остался — мои слёзы;

Я выбрал жизнь, но слишком поздно.

Нас раздавило чужое небо,

      Чужое небо — мои слёзы.       Ключи бросает в почтовый ящик, зная, что теперь сюда точно не вернётся.       И из подъезда ускользает быстрым шагом, намереваясь порвать все до единой цепкие нити, связывавшие её с этим местом. Дежавю охватывает на мгновение, стоит заметить, что Полина таки из машины высовывается, нос показывая. И предвидя её саркастическую фразу, просто подмечает:       — Свежим воздухом дышать ведь не запрещено?       — Дозволено, — правда, не понимает, где её спутница здесь свежий воздух собралась искать, потому что для неё всё сплошь перегаром несёт. И внутри всё кипит, желая как можно скорее вырваться из этого города с концами, — Но давай ты по дороге подышишь, нам уже ехать пора.       — Ты в порядке? — Полина не понаслышке знает, что такое семейные разборки, поэтому учтиво задаёт вопрос Софе, которая за руль усаживается с напускным упорством.       Такую маску раскусить несложно оказывается, или просто Павленко наизусть её научилась видеть за такое короткое время?       А, может, всё дело в том, что они похожи. И в то же время разные.       Путаница какая-то, вперемешку с чьим-то замыслом, сведшим их жизни в одну неразбериху.       И у Мальцевой, может, есть право голоса, но сейчас с неё признаний достаточно. Хватило, что Витьку душу вытрясла со своими воспоминаниями и слезами в его дружеское подставленное плечо, Полине лучше многого не знать.       Не знала, что и сама во многом розовые очки носит…       — В полнейшем, — с такой улыбкой на лице, что стойко подтверждается, едва лишь стоит взглядом по лицу скользнуть. «Не здесь и не сейчас», — Хорошо, что твоя задница не успела нас втащить в новые проблемы, пока меня не было, — подмечает, мол, намекает, «я лучше всех», но вместо этого Полине слышится скрытое «мне плохо, но разберусь сама».       Воля ваша, барыня.       Дерзайте, сколько влезет.       — Моя задница падает исключительно на капоты тех, за кем гонится ГИБДД, — легко парирует, смотрит на неё и совсем не наделяет свой тон ни одним плохим намёком.       Кажется, это действует, потому что на лице у Софы появляется лёгкая полуулыбка, явно настоящая. Маленькая победа.       — А ты не так безнадёжна в деле, — и это можно считать самой точной похвалой из уст Мальцевой. Подобного добивались немногие, и она сама не понимает, почему ей вдруг хочется похвалить, — Кажется, Витя с тобой ещё намучается. В хорошем смысле…       — Ну так, у меня же есть теперь толковый учитель, — Софа брови вскидывает на это, а Полина не скрывает позитивного настроя, — Или, вернее сказать, учительница, — и от этой фразы полуулыбка ещё шире становится, что аж уточнить из интереса хочется, когда Мальцева мотор заводит, — Что?       — Да нет, ничего, — плечами пожимает безобидно, а потом уточняет, — Просто я сама когда-то училась на педагогическом…       — Значит, я угадала, и это — твоё призвание, — Полина не думает о том, сбудется ли когда-то высшее образование для её гида по маршруту Воронеж–Тула, но явно чувствует, что Софа Мальцева плавно становится для неё больше, чем просто знакомой. Лёгкое ощущение такое витает, и Павленко, у которой раньше не было таких подруг, и которая осталась одна за последние несколько лет, не думает отказываться. Благодарствует.       — Ага, учительница-угонщица. Держите меня семеро, — Софа представляет, с каким азартом за неё бы сражались школы, узнав о таких фактах биографии. Примерный коэффициент минус двести из тысячи!       — В старших классах бы тебя вообще зауважали, — кажется, Полина знает парочку тех, кому подобная «учёба» понравилась бы, — Чем не авторитетность?       — Ну да, так и вижу счастливые родительские лица, — а на деле у Софы в воображении другой человек мелькает, реакция которого ей посему поводу неясная, непредвидимая.       Однако, что скрывать? У неё тоже подруг особо не было, а эта Полина, свалившаяся Софе на бампер несколько недель назад нежданно-негаданно, кажется, уже заслуживает отдельного места в жизни.       Дружеского женского плеча, которое ничьё мужское заменить не сможет?..

***

      По прибытию в Тулу Полина просит довезти её до дома тётки. Софа учтиво останавливает у одного из подъездов хрущёвки, предлагая подождать, однако, Павленко ей отказывает в этом.       — Хочу ещё к ребятам потом зайти, ты езжай, не волнуйся, вечером приду на квартиру.       — Смотри мне, — Софе эта затея не нравится, но что-то ей подсказывает, что спорить сейчас нет смысла. Всё равно Полине уже шестнадцать, что ж её, за ручку везде водить? — Если что, Витька с меня три шкуры сдерёт, — понимая эту простую истину, девушка не стала утаивать очевидное, — А я потом на тебе отыграюсь.       — Ой-ой, — усмехнувшись, Полина из машины выходит, дверцей слегка хлопая. В подъезде исчезает, а Софка, прогоняя дежавю, на газ жмёт.       В конце-концов колёса сами её привозят в гаражный кооператив. Она не знает, зачем, но твёрдое желание побыть здесь оказывается непреодолимым. После ссоры с Кощеем, Мальцева сюда носу не показывала. И вот, теперь, оказалась здесь.       Тормозит несколько удивлённо, застав у одного из гаражей знакомые лица. Племянник Алика и дружок его, предприимчивый, с которым Софка уже была знакома в каком-то смысле с лета.       — Надо же, как тесен мир!       Санька, заметив её, хмурится. Недовольный, видимо. Словно одним взглядом намекает, что не рады ей здесь. А Софе-то что? Она ж ничего ему не сделала, так что диву даётся. Вот почему этот парнишка её во враги записывает?       — К сожалению, — выдаёт Рябинин.       И обстановку, которая пронизана напряжением, несмотря на кроткую улыбку Мальцевой, блондин разряжает.       — Слушай, а откуда такой агрегат? — Вовка на машину кивает, — Ты в прошлый раз на другой была.       — В какой это прошлый раз? — задаётся вопросом Санька, не понимая, о чём речь идёт, пока друг не поясняет:       — Да так, видел её возле школы.       Вот оно что. Значит, Вовка мог её с ним, Санькой, видеть? Отчего ж тогда не рассказывал?       — Я смотрю, ты глазастый, — Софе голову ломать не нужно, гадая, когда именно этот предприимчивый подросток узрел то, о чём толкует, — У директора автосалона с этим проблем нет.       — Да хорош гнать, — в конце-концов задвигает блондин, понимая, что над ним сейчас посмеиваться начнут, — Я серьёзно!       — Агенты ФБР свои секреты не выдают, — Софа подмечает в зеркале фигуру знакомую. Оттого выходит сама из машины, бросая взгляд на двух друзей, — Ладно, мальчики, не скучайте, а будете скучать — тачку не угоняйте, скоро приду, заберу.       Вовка и Санька взглядом её провожают, после чего в гараж удаляются.       Неспешно идёт навстречу человеку, ожидающему её возле поворота. Сергей взгляд не сводит и, когда она оказывается достаточно близко, фразу роняет.       — Какие люди.       Софе сложно, но, глядя на него, такого показательно спокойного, сдерживается. Даже фразочку отвешивает:       — Что, не ожидал?       — Неудивительно, — Кощевский плечами пожимает, засматриваясь на стенку какого-то гаража напротив, — Ты же у нас дама теперь деловая, тебя здесь редко встретишь. А что заглянула, с мелкими теперь панькаешься, профиль поменяла?       Мальцева ехидно усмехается, наблюдая за ним. И вот не лень же человеку?..       — Эти «мелкие», как ты выразился, получше некоторых будут, — брови Кощевского взмывают с завидной скоростью вверх, а в глазах укол от обиды прослеживается, — Но тебя это никак не касается. Я девушка взрослая, сама могу делать свой выбор, — и этим она его ещё больше добивает.       — Конечно, взрослая. Самостоятельная, вижу, тачка новая. Где-то сама подрезала, или афганцы дали погонять?       — А что ты к ним так прицепился? Всё афганцы, да афганцы. Завидуешь?       — О, Софик, было бы чему завидовать! Не я же друзей предаю.       — Действительно, — Софа чувствует, как внутри неё ураган эмоций поднимается, — Ты их только на улицу выгоняешь, но это, что ты, вовсе и не предательство, — она уже обходит его, чтобы уйти куда подальше, но её останавливают.       Не рукой, нет. Фразой.       — Ну тебя же есть, кому приютить, да? Только вот новость про Волкова уже по всему городу разлетается! Как там поживает Витя этот, новый командир, не расскажешь? — и от одного упоминания о Алике у Софы всё переворачивается с ног на голову, заставляя обернуться и в некоторой даже дикости срубить громовое:       — Не смей о нём упоминать, понял? — и рукой к воротнику приблизиться, за грудки хватая. Вот только из её хватки быстро высвобождаются, — Ты и мизинца его не стоишь! Только и знаешь, что работать на сволочь всякую…       — Надо же! — Сергей, может, и знает, что замолчать надо бы, но вот несёт его, и ничего поделать с собой не может, — А ещё недавно с руки этой сволочи ела, напомнить? Совсем летишь с тормозов, Мальцева.       — Хватит! — его обрывают на этой ноте, у Софы нет ни малейшего желания продолжать разговор, но слова, накопившиеся за эти недели по сотням сценариев, выливались в один безжалостный, — Если ты решил, что я буду идти на поводу, словно собачонка, то ошибаешься, причём очень сильно, Серёж! — Софа свою пластинку «врубает» ещё в тот самый момент, когда они у гаражей пересекаются, и пары минут не проходит, которые он бы потратил на любование данной картиной.       Мальцеву теперь здесь нечасто встретишь, редкая гостья! И случайно ли, что они сегодня вот так пересеклись?..       — Да кто тебя на поводу каком тащит?! Ты мне объясни, с чего весь сырбор затеяла! Логики твоей понять не могу, работали, работали, а тут вдруг на те — жопой вильнула и свинтила, как ни в чём ни бывало! — Сергей снова руками разводит, снова смотрит на неё, не скрывая своих потупленных взглядов и искренней нужды в её искренности, вот только Софа не все мотивы видит. И снова отталкивает.       — Очень даже бывало, потому и свинтила!       — Умная, намёки раздавать?! Я ни хрена не понял, сказал же!       — А мне, что, по головке твоей постучать, чтоб до тебя, тугодума, дошло? — Софа головой то ли крутит, то ли кивает, а затем на него смотрит, и взгляд её плещется желчью, которую Сергей не хотел видеть от неё в свой адрес. Ни сейчас, ни потом, — Всё, что тебе нужно было знать, я уже сказала, заканчивай свой цирк с конями и дай пройти, пока я тебе башку не свернула окончательно, я ж неуравновешенная дура, да?       — Ты чё несёшь?       — Несут куры яйца, а я всего лишь передаю слова, которые ты сам озвучить не можешь! Давай, дружок, ноги в руки и вали отсюда, пока цел, а то я ж в порыве эмоций могу и дров наломать, ты знаешь, топор всегда при мне!       — Да стой ты! — он нагнать её пытается, останавливая, вот только Софа из руки его вырывается и чеканит так, что воздух льдом покроется от тона и взгляда, которым она его прожигала здесь и сейчас.       — Не ходи за мной больше, понял? — уж лучше бы она снова злилась и кричала, чем вот так спокойно произнесла эти несколько слов и ушла, оставляя его одного и заставляя вслед смотреть. Уже почти ни на что не надеясь.       Софа бежит от него, как от чумы проклятой. Губу до крови закусывает, чтоб ещё какие слова не вырвались, и шаг ускоряет с каждой секундой, каблучком чеканя по замерзшей земле.       Ход сбавляет только после поворота, руки в карманы засовывает и пачку с зажигалкой нащупывает.       Снова лёгкие травить будет.       Лёшка бы не одобрил…       Прятаться глупо, даже если бушует гроза!

Под потоком воды пропадает звериная злоба.

Если нет своих слёз, под дождем пусть мокнут глаза;

            Если есть в мире счастье, то больше всё же кривого…

***

      — Вот, смотри, у тебя тут начато правильно, но в конце — вот, видишь? — знак перепутала, и потому с ответом путаница, — Санька помочь пытается, но спустя секунду замолкает и произносит другое, — Да, извини, учитель из меня плохой…       — Что ты, мне всё очень даже понятно, — Лиля улыбается, рыжую прядку волос заправляя за ухо, — Это, скорее, из меня ученица никакая.       — Да перестань, — Рябинин усмехается уголками губ, чувствуя себя несколько неловко.       Сегодня они у него дома. К Грачёвым родственники приехали, а заниматься в бесконечной череде прерывающих расспросов нереально, вот Лиля и оказалась у Саньки в гостях. И сейчас любопытным взглядом его комнату обводит — взгляд её на фотографию падает, стоящую прямо перед ними на столе.       — А это кто? — спрашивает она, кивая на рыжеволосую девушку, потому что Вовку с Ильёй уже знает, — Подруга твоя?       — Девушка, — отвечает Санька и взгляд его хмурится. Лиля до фотографии дотрагивается, проводя пальцем по изображению. Рябинин так обнимает её, эту незнакомую ей девчонку, что и вправду догадаться несложно. На немой вопрос договаривает, — Она в Германии сейчас.       — Сложно, наверное, отношения на расстоянии и всё такое, — Грачёва на Рябинина смотрит почти исподлобья, будто намекает на что-то.       Вот только Санька, то ли олух наивный, то ли очевидного замечать не желает. А, может, всему виной внезапно открывшиеся двери в комнату и осознание, что девушка оказалась слишком близко, заставляет отскочить, глядя на нарушительницу их занятий.       — Вик, выйди, мы тут занимаемся.       — Ага, я слышу. Это и моя комната тоже, — девчушка спокойно и без зазрения совести проходит к своей кровати, усаживаясь прямо напротив них у стены. Зайца плюшевого зажимает, глядя на них, — Продолжайте.       — Вика, — настойчиво повторяет Рябинин, но в ответ слышит только детское:       — А что, я, может, тоже физику хочу учить.       Лиля усмехается, глядя на парня, и Санька, совсем растерявшись, плечами пожимает. От неловкости всего момента его избавляет звонок в дверь — родители вернулись с работы. Бросив эту короткую фразу, парень выскакивает в коридор, чтобы открыть, а Лиля конверт замечает, находившийся всё это время со стороны Саньки. И, убедившись, что его младшая сестра за ней не наблюдает, тихонько в портфель себе сунет. Вздрагивает, едва за спиной раздаётся голос.       — Значит, вы тут уроками занимались?       Вика Рябинина слишком любознательна для своих лет, это уж точно.       — Тебе-то что?       — Мне — ничего, — плечами пожимает, — Ты только поаккуратнее с ним. А то мало ли, придётся потом тебя из депрессии выводить. Санька в Женьку влюблён, у тебя никаких шансов.       От подобной наглости у Лили даже речь отнимает на секунду.       — Малявка, ты, кажется, расфантазировалась.       — Ты кого тут малявкой назвала? Тоже мне, старушка.       Эту «баталию» прерывает, собственно, появление другой женщины, в которой Лиля сразу же узнаёт мать Саньки, Надежду.       — Добрый вечер.       — Здравствуйте, — Лиля с места поднимается, отвечая лучезарной улыбкой вдобавок.       — А я не знала, что у нас гостья, — Надежда на сына смотрит, оказавшегося рядом почти в ту же секунду.       — Извините, мы засиделись, Санька мне с лабораторной по физике помогает, но я уже ухожу, — Грачёвой достаточно несколько секунд, чтобы забрать тетрадь с учебником и ручку со стола, запихивая в рюкзак на ходу к коридору.       — Давно пора, — шёпотом произносит Вика и Надежда, удалившаяся следом, не слышит этих слов дочери, а Саньке остаётся только шикнуть, прежде чем идти провожать.       — Лиль, — Надежда и Фёдор на кухне и, пользуясь моментом, Рябинин слова подбирает, — Ты извини за сестру. Она порой бывает надоедливой, — но в ответ ему только улыбаются.       — Ничего, всё нормально. В чём-то она у тебя даже смышлёная растёт. Ну, пока, спасибо ещё раз, — сапоги уже на ногах, курточка накинута и, поправив шапку с помпоном, Лиля рюкзак на плечо закидывает, лямку держа и за двери выходит.       — Пока, — Санька её фигуру взглядом провожает, пока та за поворотом на лестнице не скрывается и двери закрывает. Стоит обернуться только и перед ним сестра младшая возникает, а короткая улыбка исчезает, сменяясь хмуростью, — Больше так не делай.       — Ой-ой, какие мы строгие, — Вика язык показывает и в комнату обратно убегает, а Санька в очередной раз убеждается, что она ещё совсем ребёнок.       И что такого дурного ей кажется, что она так себя ведёт?..       — Сань! — голос Надежды молчание прерывает и он спешит к матери на кухню.

***

      Лиля Грачёва, выходящая из подъезда, рукой в рюкзак снова ныряет, конверт доставая и просматривая строки, выведенные чьей-то рукой в свете фонарей. И правда, не обманул, из Германии письмо.       — Женя, значит, — задумчиво протягивает, и вся её задумчивость исчезает спустя мгновение от малой ухмылки, — Ну ладно, посмотрим, чья возьмёт.       Не сказать, чтобы она была самодовольной или самодостаточной, напротив. Просто с детства привыкла добиваться своего.       У ближайшего таксофона школьница останавливается, набирая номер, чтобы таки предупредить тех, кто волнуется и ждёт её дома.       — Деда, — услышав родной голос в трубке, Грачёва ни на секунду не сомневается, что соскучилась по старику, опекающему её младшего брата, — Я скоро буду, не переживай! С Ванькой уроки сделали? — и, получив в ответ подтверждение, облегчённо вздыхает, — Всё тогда, ждите, бегу!