Пленники рая

      Салим ни разу не видел господина Фарруха плачущим. Кажется, только много лет назад – когда он сам еще служил господину Ибрагиму, и Фаррух пришел к его хозяину объясняться. О чем у них был тогда разговор, Салим не знал – не его это было дело. Просто хозяин позвал его, приказал стоять на страже и не пускать никого, пусть хоть от самого Аллаха посланники явятся. И одной рукой он обнимал Фарруха, спрятавшего лицо у него на плече. Почему-то Салим тогда подумал, что юноша плачет. С тех пор много чего было… Принц Фаррух ни разу не позволил себе слабости. Лишь однажды – когда принесли весть, что господин Ибрагим погиб. Сам Салим тогда не удержался от рыданий. А Фаррух молча перечитывал письмо и время от времени стирал слезы, мешавшие читать. И много дней потом ходил, как убитый. Пытался сбежать с бродячими музыкантами… Видимо, он не умеет по-другому переживать.       Когда они вернулись из подземелья, Салим был уверен, что теперь Фаррух точно расплачется – настолько помертвевшим было его лицо. Но Фаррух спокойно переоделся в удобную домашнюю одежду, сел к столу, поклевал обед – меньше, чем обычно, хотя он всегда ел очень мало. Больше кормил кошек, которые пришли, почуяв запах нежнейшего мяса. Бросил обглоданный хрящик своей пятнистой любимице, и одними губами улыбался, глядя, как она кувыркается, охотясь. Бело-черный ласковый кот, как обычно, пришел к нему на колени, и долго устраивался, возмущаясь, видимо, что Фаррух сидит непривычно.       Фарруху самому было непривычно – он время от времени пытался подогнуть левую ногу под себя, но, почувствовав боль, снова вытягивал. И Салим жалел, что никак не ранил в ответ подлого христианина. Была бы у него джамбия, которую он отдал по приказу Фарруха неверному, и которой тот так подло воспользовался, он бы отсек преступную руку во время замаха. Но хорошую джамбию найти сложно, и на замену Салим пока взял совсем небольшой клинок, которого хватило бы разве что кожу вспороть. Поэтому он просто оглушил предателя ударом кулака и бросился к господину, чтобы убедиться, что тот не сильно ранен. Лекарь подтвердил – порез на ноге неглубокий и неопасный, но длинный, и несколько дней, пока не заживет, будет причинять неудобство, поэтому господину Фарруху лучше меньше ходить. Салим был готов даже на руках его носить, и предложил ему это, но Фаррух отмахнулся. Предпочитал ковылять сам. Салим подозревал, что он почти не чувствует боли. Только если неосторожно задевал рану…       За окнами стемнело. Рабы зажгли светильники по углам. Пришел Хабиби, спросил, что господин хочет на ужин.       – Ничего не хочу, – ответил Фаррух, не поднимая глаз. Он почесывал за ухом кота. Но Салим видел, что на самом деле взгляд его прикован к перстню в форме птицы, который он носил на среднем пальце.       Хабиби тоже обратил на это внимание и подошел к Салиму.       Вообще Салим распорядителя недолюбливал, потому что в целом с недоверием относился и к иноверцам, и к евнухам. Но Хабиби служил Фарруху даже дольше, чем он сам, и ни разу не позволил усомниться в своей преданности. А Фаррух говорил Салиму: «Ты просто ревнуешь. А я без вас обоих одинаково не могу жить». Ну и господин Ибрагим, когда последний раз приезжал сюда, сам посоветовал назначить евнуха на должность распорядителя. А уж он-то в людях точно понимал.       Салим и Хабиби обменялись тревожными взглядами и вышли в соседнюю комнату.       – Я боюсь за него, – прямо сказал Хабиби.       Салим кивнул. Если б он знал, кого пойти и разорвать на клочки голыми руками, лишь бы Фаррух опять счастливо улыбался, он бы разорвал. Только не поможет. Даже трех рабов-христиан, которых он лично посадил на цепи внизу, пока тронуть нельзя. Конечно, ему никто не запрещал, но он почему-то знал, что Фарруха это расстроит еще больше.       – Надо уговорить его отменить казнь, – сказал Хабиби.       – Он хотел убить господина.       – Они любят друг друга. Их что-то поссорило, они наговорили друг другу разного в гневе. Надо было мне пойти с вами, я бы хоть знал, что там произошло…       – Он сейчас слушать не захочет, – покачал головой Салим, оглядываясь на хозяина.       – Я знаю, кого он послушает, – сказал Хабиби. – Я схожу за госпожой Марьям.       – Правильно, – кивнул Салим.       – А ты не спускай с него глаз.       – И не подумаю.       Хабиби ушел, а Салим кинул еще один обеспокоенный взгляд на Фарруха и подозвал Бунго, который слонялся поодаль без дела. Сказал, чтобы позвал сюда визиря Джамиля. Он же советник, и поумнее их всех будет, вот пусть и советует.              Фаррух продолжал безучастно играть с кошками, а у Салима разрывалось сердце.       Госпожа Марьям вошла еле слышно и остановилась рядом с ним. Салим почтительно поклонился ей.       – Как он? – спросила она, открывая лицо. Давних и верных слуг мужа она никогда не сторонилась.       Салим тяжко вздохнул и предложил ей войти.       – Здравствуй, мое солнце, – сказала она, кланяясь при входе.       Фаррух оглянулся, и на миг на его лице мелькнула радостная улыбка, но он попытался встать, видимо, почувствовал боль в ноге, и решил остаться на месте, жестом показав жене, чтобы села рядом.       Марьям опустилась и нежно расцеловала его в обе щеки.       – Как ты, мое солнце? – спросила она, приглаживая его волосы. – У тебя очень печальный вид.       – Потому что мне грустно, луна моя, – сказал Фаррух и кинул взгляд на застывших у входа Салима и Хабиби. – Они же все уже тебе рассказали, да?       Марьям кивнула:       – Хабиби мне сказал, что ты разгневался на своих друзей-англичан…       – Они мне не друзья.       – Как ты скажешь, мое солнце. Ты приговорил их к смерти… Но Хабиби не знает, за что. И я не знаю. Расскажи мне?       Фаррух отвел взгляд и помедлил с ответом.       – Ты ошиблась, луна моя, – произнес он наконец. – Хорошее отношение не сделает из раба ни друга, ни возлюбленного. Они все равно видят во мне лишь врага. Пустая трата времени и сил.       – Мое солнце… – она снова погладила его волосы, но Фаррух не обратил внимания.       – Тем, прежним, – сказал он, – я не врал. Покупал для постельных утех и требовал с них только это. Конечно, им это не нравилось. Какому мужчине понравится! Они бунтовали, бежали… И не любили меня. Зато честно. Я не хотел больше к этому возвращаться. Но ты сказала, что мне стоит попробовать. Раз уж мне не найти любовь среди свободных мужчин здесь, и не найти среди черных рабов, у которых большие члены, но нет мозгов… Попробовать найти среди тех, кто мне ровня… Пусть и другой веры. Но для этого нужно относиться к ним, как к равным. Я сделал это. Я поселил их здесь, как своих гостей. Я вкусно кормил и поил их. Хорошо одевал. Прислушивался к их просьбам… – он развел руками. – Двое замыслили побег. Третий пришел меня убить. Что я опять сделал не так? Я не знаю.       Марьям смотрела на него, едва сдерживая слезы.       – Хочешь, я поговорю с ними? – спросила она. – Они ведь уже достаточно знают наш язык, чтобы я могла поговорить без лишних ушей?       – Не надо.       – Мое солнце, позволь мне. Я уверена, что я была права. Просто вы, мужчины, бываете такими резкими. Слушаете только разум и не умеете слушать свое сердце. И говорите то, что подсказал вам разум. А потом кидаетесь убивать, потому что вам убить проще, чем сказать: «прости, моя любовь».       – Нет, луна моя. Мы слишком разные. Они никогда не поймут такого, как я.       – Даже этот прекрасный музыкант? Тот, кто сочиняет такую прекрасную музыку и так играет, не может не понять тебя.       – Наверное, поэтому он и решил меня зарезать.       Марьям обняла его и положила голову ему на плечо.       – Не плачь, луна моя, – сказал он, погладив ее спину. – Давай я лучше спою тебе.       – Спой. Я очень люблю, когда ты поешь.       – Хабиби! Принеси мне аль-удд.       Евнух принес ему инструмент и вернулся к Салиму. Марьям отодвинулась, давая мужу больше места. Он сильно сморщился от боли, но все-таки подогнул левую ногу под себя, чтобы привычно расположить аль-удд. Взял несколько аккордов. И запел.       И все присутствующие, как обычно, заслушались. У Фарруха был очень чистый голос, то высокий, то низкий, то тихий, то громкий, повинующийся его малейшему желанию, и легкий-легкий, как полет ангелов.       Сейчас он пел не по-арабски. Это была одна из тех песен, которые он в последнее время часто пел с неверным. Но даже не понимая ни слова, Салим чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза – такая она была пронзительная.       – О чем он поет? – тихо спросил он у Хабиби.       – О любви, которая покинула его. И он просит ее вернуться. Потому что все еще любит.       Салим отвернулся и смахнул слезу.       – Я сейчас пойду и задушу этого англичанина. Возьму грех, завтра совру, что сам задохнулся на цепи.       – Не думаю, что господина это обрадует.       – Не обрадует.       – Лучше сюда его притащи.       – А если он опять убивать кинется? Кто б мне сказал, как вложить в его голову, что господина Фарруха надо любить, я б вложил. И радовался бы за них. Но это же невозможно.       Фаррух закончил песню и начал другую – старую персидскую, тоже про любовь. Которую он часто пел и раньше. Эту песню очень любил слушать господин Ибрагим.       – Я слышу музыку… – тихо подошел визирь Джамиль. – Все не так плохо?       Салим и Хабиби поклонились ему, приветствуя.       – К сожалению, плохо, – ответил Хабиби. – Он совсем загрустил. Поет печальные песни. О помиловании англичан слышать не хочет. И слишком часто смотрит на свое кольцо…       – Аллах всемогущий, помоги нам… – прошептал Джамиль.       – Может, ты поможешь? – сказал Салим. – Ты умеешь говорить нужные слова…       – Госпожа Марьям нужных слов не нашла? Куда уж мне…       Фаррух тем временем обернулся и заметил пришедшего. Сбился с ритма. Взял еще несколько аккордов и отложил аль-удд.       – Луна моя, прости, – сказал он жене. – Из меня сегодня плохой певец. Мне надо отдохнуть. И тебе, я думаю, тоже. Я спою тебе завтра.       – Как тебе угодно, мое солнце. Хорошего сна.       Она снова расцеловала его в щеки, закрыла свое лицо и тихой тенью выскользнула из комнаты.       Фаррух встал и уже не сдержал болезненного стона. Салим, Хабиби и Джамиль бросились к нему, чтобы помочь. Он отмахнулся, потер левую голень. На светлой ткани шаровар проступило темное пятно.       – Я за лекарем, – сказал Хабиби.       – Потом, – остановил его Фаррух. – Хотя… пойти можешь сейчас. Но ко мне он войдет, когда я поговорю с Джамилем.       Хабиби нерешительно поклонился, дошел до двери и остановился там, поскольку его никто не прогонял. Салим тоже отошел, оставив принца с визирем вдвоем.       – Джамиль, хорошо, что ты пришел, – сказал Фаррух, взяв его за руку и опираясь на нее всем весом. – Я сам собирался послать за тобой.       – Я слушаю тебя, мой повелитель.       Фаррух глубоко вдохнул и прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Облизал пересохшие губы. Снова вдохнул.       – Я скоро умру, – наконец произнес он, и Джамиль схватил его за плечи.       – Повелитель…       – Не перебивай меня! Я так решил. Я умру, потому что я не вижу больше смысла жить. Мне жалко, да. Я здоровый и сильный. Я могу прожить еще долго. Эта рана, – он посмотрел на ногу, – быстро заживет. Я снова буду в порядке. Но зачем? Я не хочу жить так, как я живу. А по-другому не могу. Хватит.       – Повелитель…       – Я достаточно пожил. Двадцать восемь лет. Сделал, что мог. Немного да, но… Я не родился полководцем, или ученым… Даже правитель из меня так себе. Жил в свое удовольствие. Достаточно. Дальше я буду стареть и все больше прозябать здесь, никому не нужный… Кроме горстки людей, которые почему-то любят меня. Я не хочу. Лучше я умру сейчас. И вы запомните меня молодым, красивым….       – Фаррух, подумай…       – Я все обдумал, Джамиль. Я не хочу, чтобы моя смерть доставила кому-то неудобства. Поэтому я прошу тебя, подготовь все дела, какие требуют моего решения в ближайшее время. Чтобы я все доделал. Только не затягивай нарочно. Три дня. Хватит.       – Но через три дня…       – Ничего не поменяется. Это не истерика. Я давно думаю об этом. А сейчас… понял, что все. У меня больше нет сил. Не получается делать вид, что все прекрасно. Я не могу жить там, где я хочу. Не могу заниматься тем, чем я хочу. Не могу любить тех, кого я хочу. И не смогу – проживи я хоть сто лет. Может быть, когда-нибудь, наступит время, когда такие люди, как я, смогут быть счастливы. Но не сейчас. И не здесь. Чего мне ждать?       Джамиль, потрясенный, молча смотрел на него, видимо, даже он не мог найти слов. А Хабиби с Салимом и вовсе замерли, раздавленные горем. Чуда – они могли ждать только чуда. Все, что озвучил сейчас Фаррух, невысказанным давным-давно уже витало в воздухе. С тех самых пор, как они уехали из Багдада в эту почетную ссылку. С тех самых пор, как пришло известие о гибели господина Ибрагима. С каждым годом дерзкий огонек в глазах Фарруха загорался все реже. И все боялись, что однажды он погаснет совсем.       – Не говори Марьям, – попросил Фаррух. – Никому пока не говори. Потом спросишь у лекаря, он подскажет, что рассказывать людям: от какой болезни я умер. Чтобы прилично было и нестыдно моим детям. И отцу… Для него тоже будет облегчением узнать, что я уже точно его не опозорю.       Джамиль кивнул:       – Я сделаю все, как ты хочешь, мой повелитель.       – Благодарю. – Фаррух погладил его по плечу.       Он сделал шаг в сторону, и раненная нога снова напомнила о себе. Фаррух оглянулся на застывших у дверей Хабиби и Салима.       – Ты хотел привести лекаря, чтобы он сменил мне повязку, – напомнил он уже привычным насмешливым и немного капризным тоном. – Ты решил, что мне это больше не нужно? Я не хочу, чтобы про меня потом говорили: «Он умер от царапины». Это так глупо!       Джамиль против воли улыбнулся. А Хабиби рассыпался в извинениях и, размазывая слезы по толстым щекам, убежал.       – Я отнесу тебя, – все-таки вызвался Салим, увидев, как осторожно Фаррух ставит ногу. И, легко подхватив на руки, отнес и положил на постель.       – Спасибо, – Фаррух пожал его пальцы и откинулся на подушки. – Мне надо поспать. Сейчас меня перевяжут, Хабиби приготовит отвар… будет легче. А вы идите, со мной ничего не случится, я же сказал, я не оставлю незаконченных дел.       Джамиль низко поклонился.       – Мой повелитель, я приду завтра к полудню с докладом. Отдыхай и да благословит тебя Аллах.       Он ушел. Салим прошелся по покоям, поискал спрятавшихся от суеты кошек. Принес своему господину рыжего здоровяка и серую пушистую красотку. Пятнистая любимица где-то пропадала, но она была еще слишком юна, чтобы спокойно сидеть на одном месте. Не было видно и бело-черного ласкового тихони. Наверное, на ночную охоту опять ушли, снова утром придется перья собирать по саду.       Лекарь пришел сильно обеспокоенный, видимо, со слов взволнованного Хабиби понял, что господину совсем плохо. Но обнаружив, что нужно всего лишь сменить повязку, обрадовался и пообещал, что через неделю принц снова будет бегать. Фаррух благодарно и грустно улыбнулся.       Выпив успокаивающего отвара, он попросил погасить светильники и оставить его одного с котами. Хабиби и Салим нерешительно переглянулись, но спорить все же не стали. Вышли из спальни. Там Салим устроился на подушках на полу и сказал Хабиби, чтобы тот шел к себе отдыхать.       – Я все равно не усну сегодня.       Евнух, кажется, хотел возразить, но понял, что это бесполезно, и ушел, пожелав доброй ночи.       Салим привалился к стене и прислушался. В спальне было тихо, только один из котов вылизывал шубку с причмокиванием. Дыхания Фарруха слышно не было, значит, не спит. Когда он засыпал, то время от времени всхрапывал или просто громко сопел. А если так тихо дышит, значит, бодрствует еще… Наверняка бодрствует, а не… «Но он же обещал», – повторял себе Салим, успокаивая порыв встать и пойти проверить.       И не заметил, как дремота все-таки его сморила.       Он открыл глаза от прикосновения. Перед ним стоял Фаррух, закутавшийся в плотный халат. У его ног крутился бело-черный кот… А морда кота была грязная – значит, все-таки удачно поохотился.       – Салим… – шепотом позвал Фаррух. – Прости, что разбудил тебя…       – Мой повелитель! Что случилось? Зачем ты встал? Лекарь же сказал…       – Нога уже не болит, – прервал его Фаррух. – Салим. Проводи меня вниз.       – Еще ведь не рассветает?.. – Салим оглянулся на темные окна.       – Сейчас около полуночи. Времени до утра еще много. Проводи меня. К нему.       Салим заглянул ему в лицо. Нет, опять ни следа слез. Спокойное, даже умиротворенное выражение, от неровного света лампы кажущееся совершенно неземным.       – Ты хочешь еще раз с ним поговорить? – спросил Салим. И душа рвалась от желания оградить своего принца от разговора с безбожником и от надежды, что, может быть, они помирятся, и тогда…       – Я не говорить с ним хочу, – ответил Фаррух, опустив глаза.       Салим тоже отвел взгляд. Как сильно он ни любил Фарруха и господина Ибрагима, он так и не смог понять их наклонностей. Он просто принял в свое время, что господин Ибрагим почему-то очень любит этого мальчика и выражает свою любовь таким вот способом. И что мальчику очень нравится такое выражение любви. Салим поклялся оберегать его ради господина Ибрагима и научился не обращать внимание на его забавы – его-то самого никто к этому не принуждал, хвала Аллаху. Но так и не понял. И что уж теперь, раз он всегда был такой, раз всегда искал телесных удовольствий с мужчинами не меньше, чем духовных, что удивляться, что он хочет получить их с тем, к кому так тянулась его душа…       – Мне же придется его расковать? – уточнил Салим.       – Да.       – Но тогда он может попробовать снова убить тебя… И я могу не успеть прийти на помощь.       – Салим. Мы оба приговорены к смерти. Какая теперь разница?       – Но…       – Если он свернет мне шею, скажете всем, что я упал, объезжая лошадь. Тоже вполне пристойная смерть.       Салим все еще смотрел на него в нерешительности.       – К тому же приговоренным к смерти полагается последнее желание. Исполни мое последнее желание, Салим.       Салим поднялся, посмотрел на своего господина… Какой же он маленький и хрупкий! Салим поклялся защищать его и защищал все эти годы, пока не столкнулся с тем, что выше его сил. Повинуясь порыву, он крепко-крепко и очень бережно обнял господина. Если б у него был сын, он вряд ли смог бы любить его больше. Но вместо сына Аллах послал ему этого человека. И вот теперь отнимает. Так быстро.       – Салим, – Фаррух в ответ ласково погладил его по спине, – все будет хорошо. Проводи, пожалуйста.       – Слушаю и повинуюсь, мой повелитель, – сказал Салим, сморгнув слезы.       Засветил две лампы и повел его вниз.