Пленники рая

      Брайан влетел к себе, не снимая сарацинского одеяния, упал на колени и распростерся ниц перед грубо намалеванным крестом. За прошедшие дни он так и не продвинулся в своем начинании, но уже привык относиться к этому наброску на стене, как к иконе.       «Господи, за что Ты со мной так? Я всегда считал, что Ты любишь меня, Господи! Что Ты избрал меня для великого служения! Я всегда думал, что моя неспособность вожделеть женщину, как многие мои товарищи, это Твой дар! За что Ты проклял меня и заставил вожделеть мужчину?!»       – Так ведь не должно быть… – прошептал Брайан, поднимая голову и садясь на пятки. – Не может быть. Это, наверное, просто от жары. От духоты… Тело к этому не привыкло, и…       Он закрыл лицо руками и сильно потер. Кого он хочет обмануть? Три года в Палестине под палящим солнцем. Иной раз – по несколько дней не снимал кольчуги и шлема. Да сегодня, по сравнению с теми днями – приятная прохлада. А источник жара… Он столько времени уже преследует Брайана, не отпускает ни на миг. Его образ – первое, что является внутреннему взору Брайана, когда он просыпается, и то, с чем он засыпает. Его имя он шепчет чуть ли не чаще, чем имя Господа. И в полудреме видит его прекрасные карие глаза, и полные губы, заразительно улыбающиеся, и его кожу цвета темного меда, а на ощупь, должно быть, нежную, как персидские яблоки…       Брайан оглянулся. Ваза с фруктами, как обычно, стояла на столе. Касид всегда приносил утром с десяток персидских яблок – сочных, сладких, мягких, спелых настолько, что если их быстро не съесть, к вечеру они пропадали. И Брайан съедал, даже не пытался удержаться от искушения. И каждый раз при этом думал о Фаррухе – и о далекой загадочной Персии, изначальной родине и его, и этих фруктов. «Какая же это должна быть сказочная страна, – восторгался Брайан, – если там и яблоки рождаются вкуснее обычных, и люди, такие красивые, что дух захватывает!»       Этим утром Касид опять принес яблоки, но поскольку Брайана не было, есть их было некому, и они так и лежали в вазе, источая сладкий аромат и привлекая насекомых. Брайан смахнул стайку мушек, осторожно взял яблоко, готовое растечься у него по пальцам, если он чуть сильнее надавит. Обычное яблоко все же надежнее, даже подгнившее – его можно смело брать, только не так приятно. А персидское… Брайан понюхал, прикоснулся губами к мягкой бархатистой кожице, манящей, нежной, покрытой легким пушком. Французы, которые впервые угостили Брайана этими плодами, называли их коротко – pesche. Брайан помнил, что когда первый раз это услышал, никак не мог взять в толк, о каком грехе идет речь. А братья-французы смеялись – о самом сладком.       Брайан выронил яблоко из рук, и его мякоть брызнула в стороны от удара об пол. Воистину – символ греха. А он так легко поддался. Ел персидские яблоки, наслаждаясь вкусом, смотрел на персидского принца, наслаждаясь красотой. И вот теперь, кажется, не может прожить без того и другого. И если б мысли о Фаррухе можно было так же легко выкинуть, как эти яблоки!       «О, Фаррух, как незаметно я попал в твои сети, которые ты даже не расставлял! Ты и представления не имеешь, что со мной творится сейчас и почему я так быстро сбежал от тебя».       Ни одной женщине не удавалось заставить его чувствовать подобное. А мужчинам…       Его всегда восхищали мужчины. Но ему всегда удавалось себя убедить, что это действительно только восхищение: силой, смелостью, воинскими умениями, красотой…       Первым был Роберт – друг детства, с которым так хорошо и весело было проводить дни и ночи. Роберт не видел ничего дурного в дружеских объятьях, и Брайан пользовался этим, обнимал его даже слишком часто и подолгу не отпускал, наслаждаясь ароматом его золотых волос. Они были юны и веселы, нередко выпивали лишнего, и тогда Роберт тоже крепко хватал Брайана и даже целовал – по-братски, в щеки. А Брайан был счастлив. Он и не думал о большем. Он и не знал, что можно что-то больше.       Роберт клялся, что они всю жизнь будут вместе, пока смерть на поле боя их не разлучит. Оба хотели идти воевать в Святую Землю, но больше ради своей славы, чем ради далеких святынь. Хвастались друг перед другом, сколько неверных смогут зарубить, и заключали пари, что должен будет сделать проигравший. Но родители нашли Роберту невесту… и тот, едва увидев, влюбился в нее. Брайан никому тогда не сказал, как ему было больно. Сразу после его свадьбы пришел в Орден Святого Иоанна, чтобы надеть почетный плащ с крестом. И этим сильно разочаровал отца, который тоже подыскал ему невесту и рассчитывал на наследников.       Брайан надеялся, что в Ордене навсегда забудет о всяких глупых желаниях и чаяниях юности, что тяжелая жизнь воина просто не оставит ему времени для ненужных мыслей. И почти так оно и было… особенно первые годы. Со временем, когда он привык и к новой жизни, и к отсутствию в ней Роберта, он стал отмечать разных братьев, вызывавших у него большее восхищение, чем прочие. Но ни с кем из них он не сходился близко, и не давал странным чувствам пустить корни в его душе. Тем более что никто из этих рыцарей никак не давал понять, что такая симпатия может быть взаимна.       По ночам иногда они являлись ему в непотребных снах. Но Брайан, уверенный, что это Дьявол посылает ему искушения, проводил ночи в молитве и усмирял плоть постом. И Дьявол отступал. А Брайан посмеивался над ним. Он слышал, разумеется, байки, мол, госпитальеры и храмовники дают обет безбрачия, а сами предаются содомскому греху. Но он никогда не воспринимал это всерьез. Мало ли, что Дьявол шепчет неразумным людям. Если он может не слушать, значит, и другие могут. А если не могут… что ж, надо быть снисходительнее к слабым людям. К тому же это ведь неправильно, противоестественно – мужчине желать другого мужчину. Ведь, как известно, Бог создал женщину именно для удовлетворения такого рода желаний… А если один отдельно взятый мужчина женщин почему-то не хочет, то не потому, что он хочет мужчин. Он просто не создан для любви и для похоти.       А вот теперь получается, что все-таки создан…       «Фаррух, как же ты прекрасен! Тебя невозможно не желать!» – думал Брайан, даже с открытыми глазами видя перед собой образ сарацина и чувствуя, как по телу снова разливается жар. Впервые в жизни он подумал, что хотел бы родиться женщиной – тогда бы его купили для гарема, и он с полным правом мог ласкать тело своего господина… Но толку мечтать о том, что точно невозможно? Его судьба – это страдать и подавлять в себе ненужные желания. Молитвой и постом… Но как молиться здесь? И как поститься? Когда даже простые местные яблоки напоминают о том, что нужно забыть. И не на что даже отвлечься. Он с ума сойдет в этом райском месте!       «Господи, забери меня отсюда!!!»       Если бы Господь мог выдернуть его и перенести по воздуху к своим… А лучше в Англию… Но Господь не являет чудес – даже праведникам. Что уж говорить о грешнике. «Не искушай Господа своего», – не так давно Брайан сам цитировал Евангелие юному Джону. Если Господь что-то и сделает для него, так только вложит в голову принца Фарруха мысль отпустить его, как он отпустил леопардов. И принц Фаррух уже даже пообещал его отпустить. Потом. Когда ему надоест. Вот только когда он сочтет, что Брайан ему надоел?.. Может, уже пора? Ведь от Брайана принцу пользы не больше, чем от диких кошек. Кошек он хочет хотя бы гладить. А к нему, немолодому, некрасивому мужчине, он даже не притронется. У него же есть целый гарем прекрасных юных дев.       Брайан вдруг вспомнил, как принц рассказывал про львов и про то, что не уверен, правильно ли поступил с ними, ибо не может угадать их желания.       «Но я же не лев, я могу сказать. Надо просто попросить его. Объяснить. Он поймет. Он не может не понять. С его добротой и великодушием…»       Брайан глубоко вздохнул и вытер пот со лба концом белоснежной чалмы… от которой так приятно пахло – еще бы, это же одежда самого Фарруха. Брайан стащил чалму с головы, прижался к ней лицом, вдыхая запах. Вот так бы и провести всю жизнь…       Он решительно снял все и сложил аккуратно у двери – чтобы при первом же случае вернуть. Ничто не должно смущать его и колебать решимость. Надо уходить отсюда. От всех искушений. А потом – в монастырь. Это лучшее, что ему осталось в этой жизни.              Вечером заглянул Салим.       – Принц Фаррух ждать тебя, – сказал он.       Брайан обреченно поплелся за ним, собрав всю позаимствованную одежду.       Салим провел его в личные покои принца, где Брайан играл ему на аль-удде в первый раз. Сейчас Фаррух там был один, не было видно не только неизменного Питера, но и рабов с опахалами. Впрочем, в них сегодня не было особой нужды – легкий ветерок приносил ночную прохладу сквозь распахнутые в сад окна. Салим, доведя Брайана до двери, бесшумно исчез. И они остались вдвоем.       Фаррух сидел на полу, лениво перебирая струны аль-удда. Из одежды на нем опять были пресловутые тонкие шаровары и распахнутая рубаха, которая больше открывала прекрасное тело, чем скрывала. Брайан отвел глаза, чтобы не дать сбить себя с мыслей и не пойти на поводу у плотских желаний, которые нашептывали опуститься на колени перед прекрасным сарацином и умолять позволить провести остаток жизни, целуя его руки и стопы.       – Садись, – пригласил Фаррух. – Ты хотеть сыграть мне…       – Д-да… – выдавил Брайан, совершенно уже забывший про песню. Он поднял руки, показывая, что они заняты одеждой.       – А! – Фаррух пренебрежительно махнул рукой. – Ты можешь оставить. Надеть, если ты еще захотеть поскучать со мной. Садись. – Он отложил в сторону аль-удд и сел прямо, подогнув под себя ноги.       – Я… хочу тебя попросить, – сказал Брайан, аккуратно положил одежду на подушку и снова выпрямился.       – Проси, – с готовностью ответил Фаррух. – Ты еще ничего не просить у меня.       Брайан сглотнул и посмотрел в его глаза: теплое пламя светильников отражалось в них и делалось еще ярче от света, который шел изнутри него.       – Отпусти меня. Домой, – вымолвил Брайан. Улыбка на лице Фарруха угасла. – Ты сказал, что отпустишь, когда тебе станет скучно. Не знаю, какой тебе толк в нас всех… Может, Роджер тебя хорошо развлекает – он вообще веселый парень. Или Джон… Он наверняка более интересен, чем кажется на первый взгляд. Но я… какой тебе толк от меня? Я воин и монах, все, что я умею, – это драться и молиться. Но драться мне здесь не позволено. Остаются только молитвы… в одиночестве среди иноверцев. Ты, наверное, сейчас скажешь, что если я уйду, то сразу возьму меч и пойду убивать твоих соплеменников. Но знаешь… я не хочу больше убивать. Нас всегда учили, что сарацины – злобный народ, не имеющий жалости ни к кому, кто не признает величие их пророка. Но отныне при слове «сарацин» я буду вспоминать тебя и твое милосердие. Я вернусь к себе и уйду в монастырь, сменю меч на орало. И остаток своих дней проведу в молитвах за скорейшее окончание войны между нами. И… – он хотел добавить «за тебя, если ты позволишь поминать тебя в моих молитвах», но поднял глаза, увидел плотно сжатые губы Фарруха и потяжелевший взгляд, и не решился. – Отпусти. Пожалуйста.       Фаррух молчал. Закусил губу, отвел глаза и ничего не отвечал.       – Если дело в деньгах… – продолжил Брайан. – У меня своих нет – братьям нашего ордена не положено иметь богатства. Но я найду. Сколько скажешь. Заплачу выкуп.       – Не хотеть денег, – поморщился Фаррух.       – Что ты хочешь?       Фаррух смерил его взглядом, на его красивом лице появилась брезгливая гримаса. Он покачал головой.       – Мне встать на колени? – выдавил Брайан.       – Ла тадилю нафсака.       – Что?       – Я обещать, что отпустить всех троих вместе. Но ты просить только за себя.       – Мои… – начал Брайан, но Фаррух резким жестом приказал замолчать.       – Я не отпускать одного. Если ты скучать со мной, я больше не звать тебя. Если ты хотеть молиться – ты молиться здесь. Ваш Иисус говорить, чтобы молиться, храм не нужен. Молиться надо в своей комнате, за закрытой дверью. И Бог услышать. У тебя теперь есть крест. Тебе еще что-то нужно?       Брайан качнул головой.       – Молись. Я не мешать. Проси своего Бога дать тебе, что ты хочешь. Он может. А я не могу. Я не Бог.       – Мне можно идти? – тихо спросил Брайан.       – Да, – сказал Фаррух и потянулся за аль-уддом.       Брайан неловко поклонился и вышел из комнаты окончательно разбитый.