Топи

- Что нам делать? – прошептал Тихон, оглядываясь на друзей. Ваня стоял просто на коленях, в свете пламени было видно, как переливаются, падая, капли из его глаз. Жизневский никогда не видел Ивана плачущим: ни травмы, ни сложная роль не могли заставить Янковского заплакать. Нет, герои его плакали, но не Ваня, он плакал впервые. Отчаяние и беспомощность дрожащей аурой накрыли худую фигуру актера. У него не было сил, он не знал, что делать, он не мог помочь ни себе, ни друзьям. Он сдался. Тихон молча наблюдал, как Иван подкручивает ноги и ложится на бок, сворачиваясь калачиком и обнимая свои острые колени. - Никит, - тихо позвал Жизневский. Он обернулся к костру, где стоял Ефремов. Мужчина стоял очень близко к пламени, которое могло от порыва ветра лизнуть его лицо, оставляя после себя волдыри, водяные пузыри и сморщенную кожу. Никита стоял завороженный. Тихон поднялся, чтобы подойти к другу. Прихрамывая от слабости и ломоты во всем теле, мужчина подошел к другу. Он остановился в двух шагах от Никиты – жар от костра был невыносимым даже на этом расстоянии. - Никита, - на этот раз голос Тихона звучал громче и увереннее, но на последней букве тон сорвался на нотку отчаяния. Он снова был ребенком, просил маму не уходить от него в магазин, боялся, что уйдет навсегда, бросит его. Сейчас его бросали оба друга. Поэтому Тихон закричал: - Никита!! В лесу закричала сова, поднялся сильный ветер, а со стороны озера было слышно, как волны накатывают и разбиваются о берег. Голос Жизневского пронесся по лесу и вернулся на поляну порывом ветра, который почти сбил с ног мужчину. Где-то в чаще зародился дикий крик, а от озера послышался истерический плач боли и злобы. Кудри Тихона зашевелились на голове от этих звуков. Он обернулся на Ваню, который тихо всхлипывал в позе эмбриона, дрожа всем телом. «Надо отсюда выбираться и срочно», - стучало в голове Тихона. Он снова обернулся на Ефремова. Никита поднял руку и почти дотрагивался ладонью до пламени, будто гладил что-то. Его губы без перерыва что-то бормотали, несмотря на то, то начали трескаться от жара, а контур губ покрылся водянистыми волдырями, которые тут же трескались и засыхали в корку. - Маша, Маша, - лепетали слипающиеся губы. Никита никого не слышал и не видел, только ее, горящую в пламени, но не сгорающую. Ее соломенные волосы полыхали всеми оттенками оранжевого, приобретая на кончиках красный оттенок. Она была нагой, беззащитной, но с огромной властью над ним. Ее лицо то появлялось около его лица, буквально целуя его губы, оставляя на них боль и кровь, то исчезало в глубине костра, маня голосом найти ее. Маша из костра громко плакала, ее голос срывался на трескучий кашель, она плевалась искрами от обиды на Никиту, что он не идет к ней. - Почему ты не хочешь быть со мной? – ревела Мария, и сноп искр, будто горючих слез, прыснул от костра, приземляясь на волосы Никиты, безжалостно плавя светлые локоны. - Я хочу быть с тобой, Маш, - успокаивал ее Никита, поглаживая жаркий воздух, обжигая ладонь, но не чувствуя боли. Он хотел бы шагнуть ей навстречу, обнять, лизнуть ее мягкую, пахнущую чем-то сладким кожу так же, как это делали языки пламени. - Никита, ты же любишь меня? – лицо Маши снова приблизилось, обдавая жарким дыханием его щеки, на которых скукожились волоски щетины. Ее огненные глаза щурились по-кошачьи, требовали ответа, знали его. - Да, люблю, - выдохнул сквозь сухую корку губ Никита. Он так скучал, он сгорал изнутри от боли, а теперь он готов сгореть ради нее снаружи, избавиться от надоевшей кожи, слиться с ней, чтобы гореть вместе. Он занес ступню с налипшей землей, впившимися камнями и иголками, липкую от смолы и крови над костром. Он почувствовал, как большой палец лизнуло пламя. Было не больно. Без эмоций Никита заметил, как слегка почернел ноготь, а на кончике пальца появился пузырь, похожий на мозоль. Никита успокоился – боли нет, ему ничего не грозит, только покой и любовь в жарких, пламенных объятиях Маши. Как только он был готов ступить в кострище, что-то резко дернуло его назад, в холод и ночь. Это был Тихон, который обеими руками обвил талию Ефремова и потянул изо всех сил на себя. Никита приземлился на Жизневского, тот лишь пискнул под весом друга. Тихон выбрался из-под Ефремова, оставляя его лежать на холодной земле. Никита дымился, часть волос на его голове была короче остальных, поскольку была съедена огнем, глаза припухли от невыносимого жара, щеки были очень горячими и твердыми. Губы сложно было найти под грубой сухой коркой, все его тело как будто съежилось, пытаясь спрятаться от магического жара костра. Тихон еще раз осмотрел Никиту и перевел взгляд на костер, который будто становился больше, готовясь перекинуться на весь лес. Пламя ревело, стонало, трещало. Жизневскому на секунду показалось, что он услышал женский крик, который бывает в истерике, который он слышал сквозь сон на поляне. Вновь поднялся ветер и со всех сторон послышались крики и визг. Шум будто оплетал место, где когда-то стояла база. Шум становился все ближе – кольцо вокруг мужчин сужалось. Тихон в один прыжок подскочил к Ивану, который все это время рыл ногтями землю, закидывая себя комьями, стараясь спрятаться от жара, воя и ветра. Жизневский перевернул друга на спину, тот начал сопротивляться, истерить и отбиваться, стараясь ударить Тихона посильнее. Еще секунда и Иван сдавленно пискнул, ощущая, как по щеке разливается жар. Второй раз за вечер, они наверное издеваются. Янковский сел и начал тереть щеку. В его сгорбленной фигуре было столько обиды и мальчишечьей уязвленной гордости, что Тихону пришлось примирительно провести ладонью по плечам и спине мужчины. - Прости, - пробормотал Жизневский. – Но ты мне сейчас нужен. Иван повернулся и увидел, в каком состоянии находится Никита, молча кивнул. Подлезая под мышки Ефремова, оба мужчины старались не думать о нарастающем шуме. Оба старались не думать, что это еще не конец их ужасных приключений. Старались не думать, что не знают дороги. Надеялись только, что им удастся выбраться. Только бы донести Никиту до помощи, только бы встретить людей. Шум ночного леса, рев ветра, треск адского пламени подгоняли мужчин вперед. Не разбирая дороги, они брели в лесу, спотыкались о корни, шипели, когда в ступни впивалась сосновая шишка или когда ноги опекало крапивой. От Никиты сильно пахло горелыми волосами и кожей, он иногда приходил в сознание, бормотал что-то не членораздельное и вновь проваливался в небытие. Плечо Янковского ныло от раны и под весом друга, голова еще не была ясной, а от панической атаки лицо как будто онемело. Жизневский иногда останавливался, душась диким, сухим кашлем. Иван и Тихон молчали, боялись говорить. Ваня не хотел нарушать тишину, боялся, что на голос слетится все темное, что встретилось им в этом месте. Тиша же боялся вновь пробудить истерику у Янковского – он просто не мог тащить на себе все.

***

Мужчины не знали, сколько они шли, но свет от костра уже давно не окрашивал стволы сосен. Кора начала светлеть – начиналось утро, несущее спокойствие и надежду. Страшная ночь отступала, оцепенение покидало лес, он начинал жить. Ваня шумно выдохнул, когда небо из чернильного стало льняным. Дрожь в его теле не унималась, но сейчас она была скорее от холода. Страх, зажатый где-то между ребрами, начал подниматься выше по пищеводу. Липкий пот выступил на лбу. - Тиша, стой, подержи Никиту, я сейчас бле… - Ваня только успел опустить Ефремова к земле, как его буквально вывернуло наизнанку в ближайший кустик земляники. Тиша сочувственно посмотрел на содрогающуюся спину друга. Он уложил Никиту на траву и подошел к Ивану. - Ты как? – Тихон дотрагивается до мокрой спины Янковского. Под пальцами Жизневского кожа друга кажется неровной, будто покрыта какими-то маленькими бородавками, а пот, который чуть переливается в утреннем свете, оказывается вязким, липким. Тихон одергивает руку от спины друга. Между пальцами остается прозрачная жижа, которая паутинками соединяет пальцы мужчины. - Тиш, - мямлит, не поворачиваясь, Иван, продолжая сотрясаться в мелкой лихорадке. – Мне так плохо. И мужчину вновь выворачивает на трилистники земляники. Тихон выглядывает из-за плеча Янковского и ужасается. На листках и в лесном настиле виднеются прозрачные шарики. - Что это? – Ваня поворачивается на друга, протягивая вперед ладони, наполненные шариками. Его глаза красные от полопавшихся капилляров, лицо осунулось и стало бледным, по лбу медленно течет вязкий пот. - Я… я не знаю, Вань, - тихо шепчет Тихон, делая шаг назад. До его ноги дотрагивается что-то горячее, и мужчина отпрыгивает в сторону. - Помоги, - к нему тянется рука Никиты. Даже на расстоянии чувствуется, какая она горячая. Ефремов пытается встать, но опадает в мокрую от росы траву. Вокруг него поднимается пар – тело настолько горячее, что испаряет воду с поверхности растений. Тихон в ужасе смотрит, как одного его друга разрывает изнутри прозрачными икринками, а другой буквально сгорает на его глазах. Он чувствует, как изнутри что-то режет легкие, пытается откашляться, полагая, что наглотался земли. Кашель душит мужчину, буквально разрывает ему горло, заставляет упасть на колени. Тихон прикрывает рот ладонью, на которую падают красные капли и кусочки сосновой коры. Жизневский чувствует, что задыхается, не имея возможности прекратить кашель. Все трое мужчин мучаются и корчатся на земле не в силах помочь друг другу. Первым сдается Никита. Его тело сотряслось в горячечном бреду еще два раза и обмякло. Все вокруг зашипело, поднялся пар, будто укутывая умершего мужчину одеялом. - Никита! – сквозь кашель пробормотал Тихон. С губ и по подбородку рекой текла кровь. Он пытался залезть рукой в рот в тщетных попытках достать то, что мешало ему дышать и драло горло. Когда мужчина понял, что Ефремова не стало, он перевел взгляд на Ивана, который содрогался в рвотных спазмах, не в силах прекратить свою пытку. - Тиш, я не хочу умирать, - Ваня повернулся на Тихона. Заплаканное лицо Янковского высохло, будто вся влага ушла из тела мужчины, глаза стали больше и буквально вываливались из глазниц. - Все будет хорошо, - кроваво пробулькал Жизневский и зашелся новой волной кашля сухого, рвущего все внутри, душащего. Тихон попытался глубоко вдохнуть. Ваня не оборачиваясь услышал свистящий вдох, но так и не услышал выдох. Он обернулся на Жизневского, тело которого билось в предсмертных конвульсиях. На губах выступила кровавая пена, в пузырьках которой выступили сосновые иглы. Ваня заплакал. Слезы обогнули его неестественно острые скулы, прыгали с выступивших челюстных костей. Последний рвотный позыв – и Янковский обмякает, падает лицом в икринки. Когда его щека ложиться на вышедшее из него желе, жизни в мужчине больше нет.