Цвет твоего неба

      Видеть его — это настоящее мучение! Лучше бы его не было! Лучше бы папка не усыновлял Каваки! От него одни проблемы!       Едва я так подумал, как вдруг утром в Рождество нас посетил один незваный гость. Мы все еле-еле поднялись, собираясь за завтраком. Обсуждали планы на праздник. Химавари очень сильно хотела посмотреть на иллюминацию в парке, на огромную ель, помолиться в храме. Оба отца категорически настаивали, чтобы она осталась дома, поберегла ногу.       — Но если я не буду стараться ходить — она так никогда не заживёт!       — Поэтому, после того как снимут гипс, запишем тебя на реабилитацию, — парировал Саске. — Я знаю одного хорошего тренера. Он и мёртвого заставит ходить.       — Как-то это жутко, — подметил я.       — Лучше тебе довериться нашим папам, Хима, — подсев рядом, посоветовала Сарада. — У самих-то вон какой багаж опыта. Они не раз ломали конечности.       — Правда? Когда? С кем? Это была драка со львом? С тигром? — зажглась она глазками.       — Ага. С сотней, — отшутился учитель Саске.       Едва за наш стол на другом конце, как прокажённый, сел Каваки, дверь разразилась настойчивым звонком. Батька порвался открыть, но его приёмный сын уже встал со стула:       — Я сам.       — Это к тебе?       — Нет. Я никого не жду.       Мы все переглянулись. У меня промелькнула мысль, что это могут быть мои друзья, или друзья Каваки. Однако никто из нас не ожидал, что у порога появится эта женщина. Никто… кроме дяди Саске.       — Вам что-то надо? Если вы из Орифлейм — катитесь к чёрту, а если пришли за подаянием — вам прямая дорога в храм, — грубо сказал ей Каваки.       — Нет, Каваки. Я пришла к тебе. Хочу побеседовать кое о чём, — голос был мягок, можно даже сказать ласков. Как шёлк, которым султаны душат своих неверных жён. — Могу я войти?       — Кто вы? Я вас не знаю.       — Обо всём по порядку. Уверяю, я тебе не враг.       — Все мои враги так и говорили! Слушайте, дамочка, если вы из соц-службы, то можете подавиться своими бумажками. В рот я имел эту бюрократию!       — Каваки! — строго рявкнул на него Саске. Все мы немного пришли в шок от его резкого голоса. Тот уже стоял позади парня, и крепко сжимал его плечо. — Она не из соц-службы, хотя её прислали именно оттуда. Она твоя родная мать, Каваки — Фуджина Като.       Как только я это услышал, то сердце моё остановилось! Родная мать… Каваки. Пришла сюда. На Рождество. Вот это сюрприз — так сюрприз! Не сказать, что хороший, но и плохим не назвать. Мой сводный брат подобно мне, оцепенел на месте, не зная, как реагировать. Дядя Саске пригласил эту женину в дом, и я наконец смог её увидеть воочию: длинное пальто, под которым скрывалась приличная блузка с пышными рукавами, брюки на высокой талии с подтяжками, крупные серые глаза идеально сочетались с вьющимися каштановыми волосами, уложенными в праздничную укладку. Она села напротив меня, и вежливо улыбнулась. Отец тем временем принёс ей кружку кофе, а Каваки доплёл на негнущихся ногах до своего места.       — Как добрались? Без происшествий? — поинтересовался Саске чисто из вежливости.       — Хорошо, только я раньше не ездила на поездах так далеко.       — Нашли отель?       — "The White Day House", да. Там очень уютно.       — Зачем? — тихо спросил Каваки, не глядя на неё. Я буквально кожей ощутил нагнетающуюся ауру вокруг него. Его гнев… вот только искру выдай и полыхнёт!       — А, Каваки-кун, у тебя, наверное, много вопросов, — предположила она. — Но сперва, прими это, — Фуджина вытащила из своей большой сумки коробку, обёрнутую подарочной бумагой. Почти бесшумно подвинула её в сторону парня, но тот даже и не прикоснулся к ней.       — Всю жизнь от тебя ни слуху, ни духу, и вот ты заявляешься, считая, что какой-то подарок сможет всё исправить? Чего ты хочешь, женщина? Зачем пришла сюда? — требовал он ответов.       — Да, ты безусловно прав. Я не должна была тебя оставлять. Но, что было — то прошло. Потерянных лет мне никогда не восполнить. Всё, что я могу — это попытаться снова стать частью твоей жизни. Возможно ты когда-нибудь сменишь свой гнев на милость, если узнаешь причину, по которой мне пришлось жить без тебя аж целых пятнадцать лет.       — Мне это не интересно. Оправдывайся перед теми, кому есть до тебя дело, — грубо отвечал Каваки. — А теперь забери свой вшивый подарок и вали на все четыре! Тебе здесь не рады.       — Каваки-кун, — жалостливо позвала она. — Я… не сдамся. Будь уверен, я сделаю всё, что от меня потребуется, чтобы вернуть тебя. Ведь ты — мой сын! Моя кровиночка. Каждый день я думала о тебе, каждый день боролась с собой чтобы не связаться с тобой, не стать ещё одной твоей проблемой! Я… я кое чем болела. И длительное время проходила реабилитацию. Ты себе и представить не можешь, какой это стыд для меня, и как мне больно из-за потерянных лет! Я не прошу прощенья, это даже не вариант. Я прошу просто… дай мне шанс.       Дрожащие пальцы сжимали за край его футболки, серые глаза обливались слезами. Мне и самому от её слов стало больно на сердце. Вопреки тревогам, я проникся ею, чего не скажешь о Каваки.       — Иди и рассказывай свои сказки кому-нибудь другому! Мне лапшу на уши только не вешай.       Вырвавшись из её ладоней, он ушёл в свою комнату. Несчастная женщина опустилась на стул и горько заплакала. Батька принялся её успокаивать, а дядя Саске за место кофе поставил стакан виски.       Нам с Сарадой стало очень неловко, и подхватив рыдающую в унисон Химу, мы тоже поднялись наверх. Я хотел, как можно скорее отвлечься от всего этого. Всё равно сегодня гулять на улицу не пойду, жалко сестрёнку. Улёгся на кровать с наушниками, слушал Боба Марли, втыкал в потолок. Но как бы рьяно я ни старался абстрагироваться от мыслей, они всё назойливее посещали голову.       В комнату вошла Сарада, и сообщила что та женщина уже ушла.       — Не желаешь поговорить с Каваки об этом?       — С какой стати? Это его ситуёвина — пусть сам и разгребает.       — Как благородно, комар носу не подточит, — с сарказмом прокомментировала она, присаживаясь на край постели. — И всё-таки, что между вами происходит? Мне-то уж ты можешь открыться.       — Если бы всё было так просто, я бы тебе уже всё выложил, — парировал её выпад. — Понимаешь, во всей этой истории фигурирует кое-кто ещё. Будет не честно…       — Дело в том, что Хима втюрилась в Каваки? — внезапно для меня предположила она. — Ну конечно! Всё теперь обретает смысл!       — Откуда…?       — Ой, ну перестань. У неё всё на лице написано. Удивляюсь как сам Каваки ещё не догадался.       — Он знает, — раздражённо сжимая простынь, подтвердил я. — Усложняет всё то, что Каваки мне глубоко дорог, но… если причинит сестре боль, я… я не прощу его!       — Ну ещё бы. Может хотя бы попытаешь с ним поговорить об этом? И под словом "поговорить", я не имею ввиду "набить ему морду".       — У него сейчас итак забот полон рот. Куда ему ещё о мелкой девчонке радеть?       — Тогда помоги ему. Ты же знаешь, он не плохой. Меня он не послушает так как тебя, Боруто.       — Ага… самому бы свои треклятые чувства вывезти. В последнее время… мне не кажется, что я справляюсь. Всё становится только хуже и хуже, Сарада, — внутри клокотало, сердце билось раненой птицей. Я перебирал руками, кусая губы до крови. Но нос уже забился, лицо заныло, а в глотке ком встал. Тяжёлая капля ударилась о кулак. Меня обнимали нежные сестринские руки.       — Ты не один, — поддерживала она. — Как когда-то ты меня утешил от скорби по матери, я хочу утешить тебя. Ты только скажи, если что понадобится. Я буду рядом. Хорошо?       — Спасибо, — погладив её по руке, благодарил я. — Ты самая лучшая сводная сестра на свете.       — Ну естественно. Это же я, — рассмеялась Сарада.       Ближе к вечеру, после праздничного ужина, на котором все молчали как на кладбище, я решил попытаться последовать совету Сарады, и поговорить со сводным братом. Уже на подходе к его комнате мы столкнулись в коридоре. Я тогда ещё приметил, что он был одет для прохладной погоды, куртки только не хватало. В ушах наушники, в глазах безразличие. Те синяки, которые я оставил ему почти месяц назад уже затянулись. И обзаводиться новыми мы оба явно не желали.       — Сдрисни, — коротко приказал он.       — Боюсь это пока что невозможно. Я хочу поговорить с тобой, Каваки. И пока мы через это не пройдём, я тебя не пропущу.       Он втыкал на меня пару мгновений, огляделся, а потом мотнул головой приглашая на прогулку.       — Только не дома. Тут полно лишних ушей.       — Как скажешь, — согласившись, я спешно оделся, и мы вышли из дома на встречу людному парку.       Ветер пахнул морозной свежестью в лицо. Ещё чуть-чуть и пойдёт первый Рождественский снег. Мы укрылись шарфами, приближаясь к огромной ёлке. Вид сверкающих гирлянд мириадами разноцветных огоньков восхищал мой взор. Рядом продавались горячие пирожки с мясом и креветками. Было очень вкусно. Наконец дойдя до края парка, где уже не было такой толпы людей, мы уселись на лавочку. Я нервничал, подбирая слова.       — Что ты собираешься делать? Я имею виду с матерью.       — Ничего. Фуджина Като как была мне никем, так ею и останется.       — Это твой окончательный ответ? Уверен? — продолжая гнуть линию, я вдруг нащупал в его серых глазах нить сомнений. Он отвёл лицо в сторону, не желая выдавать себя, и сказал дрогнувшим голосом:       — Уверен.       — А с Химавари ты так же уверен? Или тоже притворяешься? — чек! Крючок зацепился, и я решительно тянул леску на себя! Каваки резко обернулся, сверля яростными глазами.       — Вот чего ты заладил? Хочешь, чтобы, когда она мне признается, я солгал ей? Или был "милым", разбивая её сердце?       — Я хочу, чтобы всё было хорошо. Чтобы вы оба были счастливы, — мягко улыбнулся я, ведь это была правда. — Это нельзя ни с чем сравнить. Обладать двумя настолько дорогими моему сердцу людьми. Но когда они ссорятся… когда они… разводятся… приходит неизбежное понимание, что не всё оказывается поддаётся твоему контролю, насколько сильно бы ты ни старался их примирить, или всё исправить. Люди имеют свойство, нет, тягу, к саморазрушению, к причинению себе и другим боли. Но иногда случается и такое, что ты не желаешь этого делать, но ситуация не оставляет выбора. Вот почему, я хочу тебя сейчас попросить понять мои слова правильно, Каваки, — глубоко посмотрев ему в глаза, я выдержал эффектную паузу. — Если по твоей вине Химавари непоправимо пострадает — я тебя убью.       Даже в такой холод капелька пота спустилась с его лба. Он всё правильно понял.       — Достойные слова, — подметив это, Каваки вызвал во мне ещё больше уважения. Мы ещё немного так посидели, наслаждаясь тишиной. В тот момент я как никто другой гордился собой и своей смелостью. (А ещё выдержкой не набить этому придурку рыло).

***

      Дома нас отчитала Сарада за то, что мы ушли. Хима, как узнала — очень обиделась, что мы не взяли её с собой. Поэтому мне пришлось долго извиняться перед нею. На столе всё ещё лежал подарок от матери Каваки. То ли его пробрало любопытство, то ли ещё что. Он подошёл к столу и открыл коробку. Внутри покоилась старая фотография в рамке, где на вид счастливая семья сидит на диване в гостиной. Молодая девушка держала на руках младенца, а рядом приобнимая её за плечо сидел мужчина. Каваки сразу же понял кто есть кто на фото. Зубы заскрипели от злости, но он держался… держался до тех пор, пока не увидел надпись на обратной стороне: "в память о хороших временах". Тут уж гнев ослепил юнца, и он с силой швырнул фото о стену. Прозвенел треск стекла, мы все напугались.       Я сразу же хотел приблизиться к сводному брату, но… его аура, она была бешеной! Он стоял там на кухне, недвижимый, с опущенным лицом, где по щеке скатывалась жирная слеза. Скалился точно зверь, видимо ему стало противно от самого себя, от своих слёз.       — Каваки… — осторожно как к хищнику, я подкрался на цыпочках. Взял за руку, и ощутив в его ладонях мелкую дрожь, притянул в свои крепкие объятья. Кажется, прошло пару мгновений, прежде чем Каваки прижался ко мне в ответ, стиснул сильными руками, зарылся лицом в шею, и позволил себе плакать. Горько так, навзрыд. От его острой боли я и сам прослезился.       Вслед за мной к нам подошла Сарада и Химавари, за ними нас тесно обняли наши отцы. Не совсем понимаю откуда они взялись здесь, но… я в тот момент вдруг почувствовал себя будто в самом безопасном уютном коконе. Безмятежность обволокла моё сердце.