6:11

Той ночью мне не снились ни часы, ни вода — мне вообще ничего не снилось, потому что я почти не спал. Я прикидывал варианты развития событий. Мы уедем за город, скорее всего в дом Джима, надо только предупредить его, Маркусу сообщат об этом и наверняка очень скоро, он попытается выкурить нас из дома, пригонит солдат, но и мы будем с сопровождением, так что бой скорее всего будет равным. Пашу и Кэрол спрячем с парой ребят в бункер, они будут в безопасности. Мы уложим Маркуса на лопатки и на этот раз точно его убьём, а не как десять лет назад, когда ему удалось улизнуть. Да, всё получится… Я встал с первыми лучами солнца и послал слугу во вторую половину дома за Джимом и Споком. Они пришли в кабинет сонные, но готовые к работе, я знал эти взгляды: парни понимали, что я бы не поднял их так рано ради шутки. — Я же говорил, что ты затащишь Павла в постель, — ухмыльнулся Джим вместо приветствия. Я не потрудился спрятать царапины на плече, и они выглядывали из рукавов футболки, так что человек, имеющий дело с сексом большую часть своей жизни и притом почти круглосуточно, не мог не догадаться, что я делал этой ночью. А может, он заходил ко мне вчера вечером, как обычно не постучал и увидел то, что увидел. — И тебе доброго утра, — ответил я. — Доброе утро не начинается в такую рань. — То, что ты привык называть добрым утром, Джим, было бы логичнее обозначить как день, — вставил Спок. Ему-то было не привыкать — он мог не спать сутками и прекрасно себя чувствовать, в отличие от нас. — Сейчас начало шестого, — пробурчал Кирк. Всё-таки настроение у него было не очень, но работу никто не отменял. Я изложил свой план — сначала вкратце, чтобы разбудить господ полностью, потом более детально. Эго Джима самодовольно разулыбалось, когда услышало, что у его загородного дома удобное расположение. — Когда выдвигаемся? — спросил Кирк, заметно повеселевший в предвкушении активности. — Было бы разумно выехать прямо сейчас или ночью, — предложил Спок. — Это даст нам время на подготовку дома, есть вероятность, что Маркус не нападёт при свете дня. Да, мы уже сталкивались с таким десять лет назад. Да и большая часть недавних нападений происходила ночью, так что, если мы приедем в дом Джима рано утром, то весь следующий день будет в нашем распоряжении. — Выедем сегодня ночью, — кивнул я.

***

Нам очень повезло — по сути это было чистой воды везением, — что Маркус не решил напасть в ночь нашего перемещения. Уж не знаю, что происходило в его лагере и в его голове, но у нас было время, чтобы оповестить своих парней, подтянуть одну часть союзников и договориться о встрече с другой. Выезжать всей колонной одномоментно было бы неразумно, поэтому Спок выехал с отрядом около полудня, затем ещё несколько маленьких отрядов, в том числе тот, во главе которого стоял Джим, и наконец я с остальными солдатами. Все действовали быстро, слаженно, приказы не оспаривали, я смотрел и радовался. Паша и Кэрол тоже собрались довольно резво, и ночью я вывел в загородный дом Джима часть своих и союзнических солдат. Ребят охраняли, меня охраняли, в целом ситуация складывалась хорошо, только настораживала тишина и лёгкость, с которой всё происходило. К рассвету мы собрались на участке и начали готовить его к обороне: пустили ток по забору, окружавшему территорию и специально для электричества предназначенному, разложили оружие по всем возможным тайникам, чтобы при необходимости быстро его взять, закопали по периметру снаряды, расставили солдат. В течение дня продолжали подтягиваться союзники — небольшими группами, как мы и договаривались. Предполагалось, что так наши передвижения вызовут минимум подозрений у Маркуса, который не мог не следить за происходящим в городе. Время от времени я пересекался с Пашей, мы обменивались фразами, я трепал его по волосам, один раз мы даже заперлись в спальне, но ограничились только поцелуями, потому что энергия нам обоим ещё должна была понадобиться. Ближе к вечеру меня выцепила Кэрол. Сначала мы просто стояли рядом на крыльце, глядя вдаль, потом девушка сказала: — Вы любите его? Спрашивать, о ком речь, не имело смысла. — Я не знаю, — честно ответил я. — Я хочу, чтобы он был в безопасности и счастлив, желательно рядом со мной, но любовь ли это? — Это вполне может ей стать, — удовлетворённо кивнула Кэрол. — Он от Вас без ума, думаю, Вы уже заметили, а я боюсь, что это плохо кончится. Вряд ли моя просьба как-то повлияет на Вас, но я всё же попрошу. Не играйте с его чувствами, пожалуйста. Если Паша Вам нужен только для дела, то хотя бы не обнадёживайте его зря. Она дождалась моего кивка, мол, «я тебя услышал», и ушла. С самим Пашей мы так и не обсудили то, что происходило между нами. Вряд ли в этом была необходимость: я не сомневался, что мальчик был предан мне, теперь ещё и Кэрол это подтвердила, а сам я желал ему только добра. Как бы ни называлось это явление, меня в нём не устраивала только его хрупкость — раньше ему угрожал Эдисон, сейчас Маркус, потом наверняка появится кто-то или что-то ещё. Я, кстати, не уверен, с чьей стороны угроза была опаснее: ситуация с Эдисоном заставляла меня ревновать, а из-за Маркуса я боялся за наши жизни. Наверное, Маркус всё-таки хуже, потому что с ревностью можно бороться, а со смертью — нет. Всё началось около трёх часов ночи. Наши парни принесли новость о приближении неприятеля достаточно заранее, чтобы мы успели завершить последние приготовления. В частности, я отправил Пашу и Кэрол в сопровождении пятерых солдат в бункер. Паша наверняка был напуган, но не устраивал истерик, не дрожал и не плакал. Он был собран и сосредоточен, я знал это его выражение лица: мальчик выглядел примерно так же, когда мы ехали к Эдисону и когда он пригвоздил руку Хана к барной стойке. В его взгляде и вообще во всей фигуре появлялась сталь, мне это нравилось. Последним, что я сказал ему в ту ночь, было: — Увидимся утром, малыш. Он неуверенно улыбнулся мне уголком рта и кивнул, из-за чего отросшие кудряшки колечками упали на серые глаза, и я убрал их, нежно коснувшись лба Паши кончиками пальцев. Мне снова показалось, что мальчик еле заметно светился в полумраке комнаты, как будто где-то сверху висели софиты, которые выхватывают своим светом актёра, исполняющего в спектакле главную роль. Чехов не был уверен, что мы увидимся утром. Я не был уверен, что мы увидимся утром. Но ни один из нас не предполагал, что всё и правда кончится так, мы опасались этого и не верили. Когда за ними захлопнулась тяжёлая бронированная дверь, я вернулся на свой пост на балконе второго этажа. Дом Джима действительно был расположен очень удобно: он находился на возвышенности и с одной стороны земля резко обрывалась, а в десятках метров внизу не было ничего. Вернее, там шумело море, но я не мог его разглядеть из-за густого тумана. Тогда меня это не настораживало, а сейчас я понимаю, что это мог быть очередной звоночек о некоторой… не знаю… неправильности мира, в котором мы жили, что ли. В любом случае обрыв облегчал нам работу — люди Маркуса не могли прийти с той стороны. Они вообще могли подобраться к дому только одним способом: через главные ворота, — потому что забор был под напряжением, а приближение вертолётов мы бы услышали сразу, да и их существование скрыть не так-то легко, в городе их просто негде было спрятать так, чтобы я не заметил, а за пределы города люди Маркуса не выходили. Казалось, мы учли всё. Казалось, дело было в шляпе. И первые часы боя разворачивались примерно так, как мы предсказывали, у нас было существенное преимущество из-за местоположения и количества солдат, мы должны были победить. Когда раздались первые выстрелы — наши парни отстреливали солдат Маркуса, пытавшихся пройти через ворота, — у меня в голове тикнуло: 5:45. Когда раздались первые взрывы и задрожала земля — срабатывали закопанные по периметру бомбы, — у меня в голове тикнуло снова: 5:53. Когда первые солдаты Маркуса стали парами-тройками пересекать участок, по чистой удачливости минуя бомбы, в моём мозгу раздалось опять: 6:00. Это было очень не вовремя. Я старался сосредоточиться на происходящем, на стрельбе, взрывах, криках — не лучшие моменты жизни, но они давно стали рутиной, и мне необходимо было оставаться в строю и следить за ситуацией, отдавать приказы. Мир пошёл трещинами. Знаешь, когда в комнате включён свет, а на улице ночь и ты смотришь в окно, то в стекле отражается всё: и мебель внутри, и ты сам, и деревья снаружи. Вот как-то так я стал видеть бой, солдат, оружие в собственных руках — только окно, у которого я как будто стоял, было треснуто и одна и та же картинка повторялась в нескольких осколках. Вокруг меня кипела битва, люди дрались, стреляли друг в друга, где-то Джим выкрикивал приказы, а я чувствовал себя мухой, попавшей в густой мёд. Я не мог нормально двигаться, мне даже дышать было трудно, а от наложения двух расколотых картинок кружилась и болела голова. Я видел солдат и бой, но под ними, хоть и не так отчётливо, виднелось что-то другое. Ценой неимоверных усилий я разглядел бетонные стены и луч утреннего солнца, пробивающийся откуда-то сверху. Очень медленно у меня появилась мысль, что так может светить солнце в шесть утра. 6:03. Словно в замедленной съёмке, я видел, как открывалась дверь бункера, хотя мгновение назад я стоял на балконе второго этажа и в поле моего зрения никак не могло быть этой двери. Однако она открылась изнутри, и вышли три моих солдата. Двое несли на плечах Пашу и Кэрол. Девушка подняла голову и что-то крикнула, солдат, шедший впереди, развернулся и несколько раз выстрелил в неё. Она дёрнулась, когда пули вошли в её тело, а потом обмякла, и солдат с выражением брезгливости на лице бросил её, как сломавшуюся куклу. Всё это заняло от силы минуту, я прекрасно осознавал течение времени, но сам двигался ужасающе медленно. Пока парни выносили ребят, пока пули прошивали живот и грудь Кэрол, я успел только моргнуть. 6:07. Вдруг мой затылок пронзило резкой болью, и меня накрыла темнота. …Первое, что я ощутил, начав приходить в себя, это боль в вывернутых плечах. Потом сквозь сомкнутые веки стал пробиваться тусклый свет, и наконец я очнулся окончательно. Мир по-прежнему представлял собой кучку разнокалиберных осколков, в ушах звенело, всё тело налилось тяжестью. — Ты оказался ещё слабее, чем я думал, — произнёс голос сверху, и мне потребовалось время, чтобы его узнать, а потом — чтобы осознать происходящее, выявить причинно-следственные связи. Со мной говорил Александр Маркус собственной персоной. Трое из пятерых солдат, которым я поручил охрану Паши и Кэрол, оказались предателями. Я сидел на песке, на берегу реки, привязанный к какому-то столбу. Недалеко от меня, но всё же вне моей досягаемости лежал связанный Чехов — он тоже только начал приходить в сознание, а потому тяжело моргал. На его скуле наливался огромный синяк, а по лбу стекала струйка крови, кудряшки слиплись. Всё это освещал занимающийся серый рассвет. Я попытался пошевелить связанными за спиной руками, но верёвки были слишком крепкими. — Ты правда думал, что я не свяжу тебя? — Маркус присел на корточки передо мной. У меня никак не получалось сфокусировать взгляд на его лице. — Твои друзья вряд ли быстро заметят твоё отсутствие, — продолжал он, почти мурлыча, упиваясь моей беспомощностью. — А если и заметят, то не скоро смогут найти и тем более выслать помощь, так что у нас есть время, — Маркус повернулся к Паше, задержал на нём взгляд на мгновение, и вновь посмотрел на меня: — Ты не представляешь, как мне жаль, что мой единственный сын оказался телепатом. Эта зараза выедает мозг, разрушает разум. Странно, что Павел до сих пор не сошёл с ума, хотя кто знает, был ли он в здравом уме, когда лёг под тебя? Такой милый мальчик, такой большой изъян. С телепатией нужно бороться в детстве, пока её ещё можно подавить, но я был занят, гоняясь за тобой и твоим дружком по всей стране. Из-за тебя я упустил момент, из-за тебя я вынужден убить собственного ребёнка! Он повысил голос очень резко и ещё более неожиданно ударил меня локтем в нос. Я вдобавок приложился затылком о столб, к которому был привязан, в глазах на секунду потемнело, а когда более-менее прояснилось, Маркус уже склонился над Пашей. — Не трогай его, — сказал я, но получился не приказ, а бубнёж. Маркус дёрнул мальчика за плечи, ставя его на ноги, но Чехов стоять не мог, его шатало из стороны в сторону. Если я не понимал, что происходило со мной, почему мой мир трещал по швам, а тело не слушалось, то здесь всё было абсолютно ясно: ребёнка обкололи. Иначе он бы боролся, и Маркус знал это. — Не трогай его! — просипел я громче. — Что ты там бормочешь? — раздражённо повернулся ко мне Маркус. — Я собирался прикончить этого недоноска в любом случае, а тут выяснилось, что он переметнулся к тебе, так что… Паша попытался пнуть его в живот, но потерял равновесие и рухнул обратно на песок. Маркус рассмеялся, ухватился за верёвку, которой были связаны руки мальчика, и потащил его к реке. «Не трогай меня!» — услышал я крик Чехова так же, как когда-то слышал его инструкции насчёт ментальной связи: будто издалека и при этом со всех сторон сразу, словно мозг воспринимал звук напрямую, без участия ушей. Только теперь голос звучал намного громче и пронзительнее, а за словами последовал звук удара. Я на секунду зажмурился, надеясь привести себя в чувство, потому что голова продолжала идти кругом и отказывалась соображать, а что-то делать было нужно, причём срочно. А открыв глаза, я обнаружил себя совсем в другом месте — в подвале. Всё так же связанным. Совсем близко, судя по звукам, кто-то дрался, знакомый голос прошипел: — Ах ты сука! — и я отчётливо услышал, как чью-то плоть разорвало лезвие ножа. Тот же голос закричал нечто бессвязное. Я кое-как сообразил, с какой стороны раздавались звуки, с трудом посмотрел в том направлении и увидел кудрявую голову, а рядом — увеличивающуюся лужу крови. Чехов вонзил нож Хану в бедро и, похоже, попал по артерии. Тот катался по бетонному полу, держась за торчащую из ноги рукоятку, и ругался, а парень резво вскочил и повернулся ко мне. У него была разбита губа, но во взгляде не было ни страха, ни ожидания помощи — только стальная решимость. Я тонул в его серых глазах. 6:08. В осколках я видел: Маркус тянул неподвижное и не сопротивлявшееся тело к реке, ему осталось сделать лишь один шаг. Я видел: Маркус окунул Пашу в реку и прижал руками ко дну за грудь и горло. Я видел: Паша цеплялся своими тонкими, хрупкими пальцами за запястья Маркуса, царапал грубую кожу, но ничто не заставляло мужчину разжать хватку. — Тебе приказали добыть информацию, а ты его защищаешь! — кричал Хан где-то на задворках моего сознания. 6:09. Я видел: Паша открывал и закрывал рот, его лёгкие требовали воздуха, но Маркус крепко прижимал сына ко дну реки. Я видел: глаза мальчика были широко раскрыты, в них застыл такой ужас, такая паника, что мне от отчаяния хотелось выть. Я бился в своих путах, но ничем не мог ему помочь, потому что не мог ни развязать, ни порвать верёвки, да даже если бы я освободился, то тело меня всё равно не слушалось, мир вокруг разваливался на два параллельных, я каждую секунду терял сознание и вновь приходил в себя. Голова гудела. Я видел: Паша судорожно втянул ртом речную воду. Я видел: мальчик перестал отбиваться, замер в воде, безвольно раскинув руки. Его красивое лицо стало оплывать, синеть, изменяться до неузнаваемости, как будто он умер уже давно и пролежал в воде по меньшей мере несколько дней. Стопы и кисти мгновенно разбухли, одни слои кожи отделились от других. Я зажмурил глаза до боли, не желая видеть этого кошмара, по щекам, словно потоки речной воды, унёсшей самое ценное, что у меня было, текли слёзы, я не мог их остановить. 6:10 — очертания цифр огненными письменами проступили на внутренней стороне век, а звук стрелки, занявшей положение на циферблате, оглушил меня, прогнал всё остальное. Я глубоко вздохнул — хотя скорее всего просто не смог сдержать рыданий от осознания потери и собственной беспомощности. От ненависти к себе и Маркусу. Меня снова ударили по лицу, так, что голова мотнулась в сторону и во рту появился солёный привкус крови. Медленно подняв отяжелевшие веки, я сквозь влагу на ресницах увидел перед собой перекошенное злобой лицо Хана. За его спиной трое солдат скрутили Чехова и выводили его из подвала через низкую дверь. Хан вмазал мне ещё раз, и я отключился. Ничто без звуков и видений казалось величайшим благом для моего вымотанного сознания. …Как долго мной владели темнота и тишина, я не знаю, но в какой-то момент в моём черепе снова тикнуло: 6:11. У меня над головой зазвенело разбитое стекло, на бетонный пол рядом с моими ногами что-то упало. Тело среагировало быстрее, чем включился разум: я парой резких движений разорвал верёвки на запястьях, вскочил со стула, схватил пистолет, влетевший в разбитое окно, и перезарядил его. На шум в мою камеру вошли двое охранников, но они успели только нахмуриться, как я обоим прострелил черепа. Я вышел из подвала, ещё не до конца соображая, что делаю. Ноги бесшумно несли меня вперёд по коридору, мимо других дверей, к тупику. Там я рукоятью пистолета ударил по стене, на ней из-под крышки появилась панель с кнопками. Попутно я кое-как вспоминал, что моя цель — набрать код, открыть дверь и впустить Джима с группой солдат, что двенадцать часов назад я намеренно сдался Маркусу, чтобы проникнуть в его дом, потому что прорваться в него снаружи практически невозможно. Десять часов назад, в 20:03, в моей голове впервые затикали часы, это Спок с помощью телепатии оповещал меня, сколько времени осталось до того, как Джим закинет мне в подвал пистолет. Сейчас часы тикать перестали, это значило, что Джим уже ждал меня у чёрного входа, по другую сторону стены, у которой я как раз стоял. Пальцы слушались плохо, но я всё-таки сумел набрать код, который днём ранее заучил назубок. С тихим гулом стена отодвинулась в сторону…