Посвящая сердце

Леви терпеть не мог, когда что-то будило его по ночам. Сон для разведчика — немыслимая роскошь, редкая удача, счастье, доступное лишь в редкие периоды между экспедициями, а потому лишние помехи раздражали и вызывали паскудное желание кого-нибудь убить. Громкие звуки, пьяный смех в коридоре, ветер, бьющийся о жесть подоконника… рука на затылке. Теплая, широкая ладонь, медленно проводящая против роста сбритых волос, вызывая невольную дрожь, пробирающую до кончиков пальцев. Леви проснулся резко, как от удара, а потом тихо выцедил зародившийся в горле стон сквозь стиснутые зубы. Рука плавно достигла места, где бритый почти под ноль участок кожи встречался с корнями растрепанных более длинных волос и взлетела в воздух. Шее вдруг стало странно холодно. Леви снова закрыл глаза, нахмурился и почти беззвучно зарычал. Какого хрена? Еще бы за яйца схватил. Впрочем, это было бы не так разочаровывающе. Леви долго полагал, что все удовольствия, отпущенные его телу, концентрировались в известной точке между ног, и за всю его недолгую жизнь мало кто брал на себя труд его разубедить. Шлюхи Нижнего города никогда не усердствовали, сразу приступая к основной задаче. Случайные любовники были на то и случайными, чтобы разбавить своими унылыми умениями какой-нибудь сумбурный вечер и раствориться навсегда. Еще Леви терпеть не мог, всегда не выносил, когда ему трогают голову. Как-то Изабель в приступе обычной щенячьей радости вдруг решила взъерошить “братцу” волосы и чуть не получила в зубы. Леви успел усилием воли поймать собственный кулак в дюйме от ее скулы, а охолонувши и увидев обиду и испуг в глазах, процедил: “Никогда не прикасайся к голове, поняла?!” Другое дело — Эрвин. Оказалось, что нет ничего приятнее, чем ощущение, когда тебя гладят по затылку. По коротко сбритым волосам, от спины по шее вверх, потом вниз, к лопаткам. Это не то, чтобы возбуждало или отзывалось тяжестью в паху, это… это было нечто другое. Щекочаще-сладкое чувство, растекающееся волной по спине, стремящееся к пояснице и останавливающееся где-то в районе коленей, вызывая в них предательскую ломоту. Леви хотелось мурлыкать, как зажравшемуся мартовскому коту, но он только тяжело дышал сквозь зубы, а потом, выдержав с десяток секунд этой ласки, сбрасывал руку Эрвина в сторону. Хватит, дескать. Не могу больше. Эрвин никогда не настаивал. И вот теперь, когда ладонь на затылке испарилась, оставив лишь немыслимый в середине душного лета холод, Леви повернулся на пропотевшей подушке, готовый уже брякнуть какую-нибудь язвительную гадость, но… Разговаривать было не с кем. Эрвин спал. Спал, неловко бросив на простынь, смявшуюся между ними, свою чертову руку, едва заметно улыбаясь во сне. — Ну нахрен, — прошипел Леви, отодвинулся подальше, к стенке и закрыл глаза, намереваясь заснуть. Но это ему не удалось почти до первого светлого часа, когда за окном начала противно орать утренняя птица. Потом Леви все-таки отключился, но до самой той минуты в его голове крутилась одна мысль. Какого хрена?! Утренняя планерка для командиров отрядов в тот день кончилась быстро. Мике и Ханджи ушли, каждый по своим делам, а Леви, едва дождавшись, когда за верещащей боевой подругой закроется дверь, вылил в рот последний глоток остывшего чая и произнес, чеканя слова: — Ты лапал меня ночью. Эрвин удивленно вскинул бровь. На его лице не возникло ни смущения, ни удивления, лишь выражение, говорившее о крайней неуместности этого разговора здесь и сейчас. Он встал, поправил и без того безупречную манжету рубашки, и сказал: — Я понимаю, что утром мы оба старались не опоздать на совещание, но ты мог хотя бы предъявить мне эту претензию там, где никто тебя не услышит. — Как ты верно отметил, мы спешили на совещание, — скрипнул зубами Леви. — Но ты прав. Извини. Вырвалось. Эрвин улыбнулся уголками губ. — Ничего. В свое оправдание могу сказать только, что не помню такого. Если что-то и было, то я сделал это ненамеренно. Я знаю, что тебя лучше лишний раз не будить. И… что пострадало? — Не то, что ты подумал, — фыркнул Леви. — Затылок. — Затылок? — удивленно переспросил Эрвин. — Ну что ж… Тогда прошу прощения вдвойне. — Забудь, — махнул рукой Леви. — Просто в следующий раз получишь по рукам так, чтобы наверняка тоже проснулся. Чтобы не думал, что я тебе вру. — Ну что ты. В мыслях не было. ...Леви проснулся, как от удара. Сердце бешено колотилось, выпрыгивая из глотки, правая рука комкала простынь, внезапно упав в пустоту. На фоне светлеющего квадрата окна виднелась забинтованная культя, уродливо прильнувшая к обнаженному боку. Эрвин спал. Леви все-таки протянул руку и осторожно погладил его, но не по плечу, как хотел в полусне, а робко и осторожно — по затылку. Ладонь ощутила мягкость волос и тепло разогретой кожи. Эрвин что-то пробормотал во сне, отодвинулся, притянув к себе здоровой рукой угол одеяла, и снова ровно и размеренно задышал. Леви упал на свою подушку, глядя в потрескавшийся потолок. Эрвин был жив. Эрвин был рядом. И даже если завтра он предъявит Леви встречную претензию — как Леви когда-то — Леви готов будет ответить. Иногда просто нужно чувствовать, что рядом есть кто-то живой. Теперь Леви гораздо лучше это понимал.