Благонравие

Из некоторых записей Минхо о Чане, что он оставил в своем блокноте: «Я все еще не могу поверить, что он сделал это. Весь прошедший вечер кажется мне теперь сном. Он действительно пригласил меня танцевать. Каждый раз я думаю о том, что начинаю понимать, что он за человек, и каждый раз у него получается удивить меня сильнее прежнего. Я не подумал бы, что он способен без доли сомнения пойти против светского общества. Хотя вопрос в том, задумывался ли он хоть когда–то о мнении других? Я склонен к тому, что он в принципе с нашими законами не знаком, ведь он не из аристократов. Этот мужчина… Когда мы танцевали с ним, я словно летал по залу. Он держал меня так крепко и при этом так нежно, будто я нечто запретное и касаться меня нельзя. А как все смотрели на нас… Даже сейчас улыбка не сходит с моего лица, когда я вспоминаю удивление гостей. Вот уж точно будут обсуждать эту ситуацию очень долго. И осуждать меня нас, конечно же тоже.»

***

«…Это был самый позорный день в моей жизни. И при этом самый интересный. Мы ведь просто прогуливались вдоль реки. И угораздило же меня упасть. Но и он полетел следом. И упал на меня сверху… Вспоминаю сейчас нашу позу и чувствую как краска к лицу прибывает. Он навис надо мной и начал смеяться, а я, как почувствовал на себе его вес, так сразу начал думать о неподобающих вещах. Несколько его кудрей почти дотронулись до моего лица. Хотел бы я потрогать, насколько они мягкие. И потом я случайно задел его коленом. И сцена из смущающей для меня превратилась в неловкую для него. Оно и верно, ведь он почти застонал. Солгу, если скажу, что это было негорячо. Все же возвращаясь к его реакции (и не обращая внимания на мои эмоции), могу сказать, что она была чересчур интересной. Обычно спокойный, тогда видно было, что его выбило из колеи. Я давно пытался найти что–то, что ввело бы его в это состояние. И, кажется, добился цели.»

***

«Мы говорили сегодня о его годах в академии, когда он там был лишь учеником. Ниже распишу все те выводы, что я сделал по итогу. Я не особо раньше верил, что первичные группы так сильно влияют на характеры людей. Но сейчас я понимаю, как сильно заблуждался. Натура моего гувернера заложила свою основу не только в годы его нахождения с отцом, но и в период обучения. Он не вдавался в подробности своего общения с другими обучающимися, но я решительно считаю, что оно оставило сильный отпечаток на нем. Такая первичная группа как родители сильно уступает той, что была в академии (здесь я подразумеваю ситуацию Чана). Сверстники и друзья того периода имели на него огромное влияние. И он подстраивал свою личность под них неосознанно. Интересно каким бы он был, если бы вырос в семье подобной моей? Я считаю эту его любовь брать все на себя вещью нездоровой. Мне хочется верить, что я располагаю силами изменить это. Дело даже не в том, что его действия отличаются от мыслей и желаний. Было бы славно, если бы он поступал как–либо и одновременно сомневался в правильности этого. Однако ведь он искренне верит, что делает все, потому что сам так хочет. Хотя со стороны видно, что он думает только о благополучии других, забывая о себе.»

***

«…Так вот мы обедали сегодня у дядюшки. Помимо нас он позвал к себе еще две семьи. Я упросил Чана поехать тоже, ведь иначе мне там было бы смертельно скучно. И сейчас я так рад, что не был там в одиночестве. Единственная положительная вещь, которая за тот вечер случилась, это невероятно вкусные пирожные, что подавались к чаю. За столом они вдруг затронули тему того, какие люди сейчас все честные и нравственные. И присутствующие (кроме меня и мистера Бана, конечно) полностью согласились с этим. По правде же, человеческая природа не изменилась вовсе в этом направлении. Люди стали более очевидными и открытыми не из-за некой моральной эволюции, развития (не уверен, какое слово сюда лучше бы подошло), а из-за растущего эгоцентризма и общей лени. Ведь нет необходимости прикладывать усилия, чтобы просто быть самим собой. И именно поэтому наш интерес друг к другу (тот, что можно назвать искренним) тоньше листа бумаги. Только написав все это, я заметил, что употребил неверные местоимения. Не «наш», а «их». Мы с моим гувернером — прекрасный пример того, какая заинтересованность может быть между людьми. И какой она должна быть.»

***

«Сегодня, наконец, день был не дождливым. И хотя я очень люблю пасмурную погоду, иногда даже она надоедает. Так что было приятно провести несколько часов в нашем саду. Я читал там, а позже Чан присоединился ко мне под предлогом того, что принес плед. Потом читать я уже не мог и мы начали говорить о чем–то. Впервые за долгое время мы обсуждали несущественные вещи, те, что не нагружают голову. Признаюсь, я был рад отвлечься от сложных разговоров. Но, когда мы уже возвращались в поместье, диалог наш, по непонятной мне причине, все–таки приобрел привычную форму и содержание. Речь наша зашла о том, что многие люди в наш век только и говорят о том, что хотят измениться. Я не ожидал от него сходство со мной во мнении по этому вопросу, но оказалось, что мы абсолютно одинаково смотрим на ситуацию. Желание ведь должно состоять не в том, чтобы стать кем-то другим, а в том, чтобы быть более самим собой, осознавая свой истинный потенциал. Наш характер — глиняный пласт, с которым нужно работать, медленно превращая слабости в сильные стороны. Вместо этого люди убегают от своих недостатков, хотя должны рассматривать их как истинный источник силы. Быть хорошим человеком значит быть в согласии с самим собой.»

***

«Мы с моим гувернером на самом деле так сильно напились вчерашним вечером, что силы оставить здесь пару строк, я нашел только сейчас. И хоть половину реплик наших я не запомнил, как и происходящее в целом, но все же некоторое сказанное этим удивительным мужчиной настолько въелось в мое сознание и нашло такое большое согласие с моей стороны, что я чувствую себя обязанным перенести это на бумагу. … — Мы, мистер Ли, существа глубоко ограниченные. — Неужели? — Взять к примеру органы чувств. Они как стекло защищают нас от угрозы испытывать потрясение и замешательство перед массой в значительной мере бесполезного знания. Мы слышим и видим, даже ощущаем, то, что нам положено для существования. Не больше и не меньше. … Не забывайте еще и про социальные ограничения, что делают стекло непростительно мутным. В светском обществе принято поступать по определенным правилам, а в прочем, и не только в светском. … И напоследок ограничения индивидуальные, окутывающие нас словно непроглядная тьма. Вы любите вино, а я шампанское, и выйти за эти рамки мы не в состоянии. Таким образом, познавать мир для нас, это все равно что смотреть в кромешной тьме через мутное стекло. … Я, наверное, первый раз в своей жизни жалею, что не остался в неведении от того, что написал выше. Я в момент, когда слушал это, почувствовал такую пустоту в душе в паре с нарастающим страхом, что, если бы не алкоголь, психика моя бы разлетелась на множество кусочков. И все из–за этой способности мистера Бана рушить чужие жизни своими высказываниями. Он, к слову, поняв свою ошибку (я предполагаю, вследствие того, в какой боли скривилось мое лицо), тут же ко мне подсел и, отвлекая своими пухлыми губами, пытался исправить совершенное.»

***

«Я спрашиваю себя, как мне стоит реагировать на события прошлого дня. Но вместо ответа настигают лишь широкая улыбка и непонятная радость. Смелюсь утверждать, что наше слияние не было ошибкой. Это было прекрасно, если честно. Все наше знакомство мне казалось, будто мы с ним действительно близки, отношений более глубоких не существует. Сейчас же я понимаю, что ошибался. После вчерашнего вечера мы начали воспринимать друг друга совершенно по–другому. И хотя я не в праве решать за обоих, я все же это сделаю. Мы нравимся друг другу, я почти уверен, что это любовь. Однако в ситуации этого времени, этого века, с теми людьми, что нас окружают, любовь эта не смеет произнести своего имени. И сейчас ее понимают превратно, возможно, так будет всегда. Но она прекрасна, возвышенна, как и ее другие формы. Эта самый благородный вид привязанности и в ней нет ничего противоестественного. Это чувство, прежде всего, духовное. Люди не понимают, что так и должно быть. Они смеются над этим, и иногда ставят других за это к позорному столбу. Но даже если так будет всегда, я определенно точно знаю, что на наши с Мистером Баном чувства это никак не повлияет. Я уверен в нем столь же сильно, как в себе самом. А большего мне и не надо. …» Это была последняя запись, что Минхо оставил в своем блокноте.