О закрой свои бледные ноги

      О закрой свои бледные ноги.       Рабовладельчество — всё равно что коллекционирование предметов. Очень часто — невероятно увлекательное занятие.       Гармадон тоже был коллекционером в каком-то извращённом смысле — так считали те, кому всё же довелось его знать лично и при этом сохранить жизнь достаточно долго, чтобы путём проб и ошибок прийти к определённым выводам.       Каким, правда, история пока умалчивает.       Водился он с людьми, в компании которых не мог почувствовать себя своим — даже близко нет — однако с теми, чей род деятельности находил достаточно увлекательным. Благоговение этих людей обеспечивало им всем дружелюбное сосуществование. Вроде того. С их стороны знакомство с ним было вынужденным. Выгоды с этого никакой, кроме той, что он здесь никого не трогает — только и всего. Но обесценить этот факт было бы преступлением против здравого смысла.       Который они тоже не разделяли с ним, но да ладно.       Уважить его пытались множество раз, но понять, что ему нужно от жизни, оказалось проблематичным. Казалось бы, с его амбициями, темпераментом, да и в целом типажом можно было ожидать, что всё. Просто всё и сразу, иначе по вине этого демона всенепременно разверзнется Ад. Но как на зло все те блага, что так высоко ценились в меркантильном обществе мерзавцев и маргиналов, чудовищу были далеки. Сокровища и богатства, измеряемые в золоте и драгоценных камнях — он в них не нуждался. В рамках торговли — возможно, но того самого блеска в глазах, насколько это вообще возможно, у него не было. Лишь средство стабильного существования — не более.       Произведения искусства? Местные нравы были таковы, что на ценителей искусства часто вешали ярлыки изощрённых извратов, но место и таким есть. Картины, скульптуры, иного рода народное творчество — всё то, что удавалось награбить со всех уголков света. И всё мимо. Лишь очередные скучающие взгляды человека, который, казалось бы, всё это уже видел.       Оставалась власть. И она определённо была тем ключевым звеном в понимании этого человека. Собственно, а какие ещё есть варианты, учитывая их положение. И кому, как не работорговцам, знать, что такое власть? Власть над человеком и его телом от пяток до кончиков волос на макушке — смешно даже говорить об этом. Коллекционировать можно не только произведения искусства и драгоценные металлы, но также людей всех возможных мастей и пород. Их владельцам было, что ему предложить. Не было лишь сомнений в этом.       Полы в одном из пристанищ работорговли были выстланы мрамором, и он был рад находиться в грязных сапогах посреди такой вычурной безвкусицы. На своём пути внешне Гармадон не подавал признаков внимания живому окружению, но не мог чисто физически проигнорировать его. Женщины, девушки и даже девочки с исключительно благостными лицами «прельщают» его своим вниманием и в ответ хотят соответствующего внимания уже от него. Ему думается, как хорошо, что клетки с ними достаточно далеко, и их вездесущие руки, протиснутые сквозь стальные прутья, никогда до него не дотянутся — даже отрывать, и то скука смертная, проще мимо пойти. Он знал, нравы здешних девиц ломаются быстро и выдерживаются годами после. Это уже рефлекс — хотеть неважно кого и неважно что.       От них ему нужно только одно, и это не то, на что они рассчитывают.       Его здесь держат за идиота, но он привык. Человеческое общество с годами меняется лишь номинально, ожидать чуда было бессмысленно. Ещё не отгремело местное «шоу» на арене под ними — то единственное, ради чего стоит появляться на пороге этого человейника — а ему уже портят времяпрепровождение ненужным присутствием.       Им думается как никогда ясно и чётко, что точно попали в цель. Человеку с подобными ему характеристиками, очевидно, перепадает много женского внимания и неважно, добровольное оно или принудительное — в здешних местах значения не имеет. Не имеет значения, что будет с девушкой, которую они привели на эту злосчастную веранду. Будь она посредственностью — её бы здесь не было.       Ему трудно сказать, откуда она. На его памяти бесчисленное множество черт лиц, свойственных тем или иным общностям людей, но то ли он где-то не побывал, то ли умудрился забыть, то ли его мысли о чём-то другом. Если в их планах было ввести его в замешательство, то что-то в этом всё же есть. Чисто спортивный интерес. Выражение её лица вкупе с внешними чертами всеми силами пытались подкупить его своей утончённостью и плавностью переходов от одной небольшой части к другой. Он мог бы найти в нём тысячи изъянов, но на пару сотен меньше, чем обычно. Если бы в этом был хоть какой-то смысл.       Наверное, ему следовало бы сделать вывод, что её здесь хорошо кормят и в целом содержат лучше других женщин — тощим скелетом это было трудно назвать, и в какой-то степени это довольно редкостное зрелище здесь. Люди могут так выглядеть? Да неужели… Она могла бы ему спеть, прочитать какой-нибудь трактат, если была обучена грамоте, чтобы он окончательно усомнился в реальности происходящего, но когда что-то, отдалённо напоминающее подобие одежды, сползает с неё на пол, сомнений быть не может.       Он надеялся растянуть момент, но что-то неумолимо бьёт в голову — одна маленькая деталь в ней здесь и сейчас, и это меняет многое, если не всё. То, что казалось ему секундным наваждением ранее, вновь даёт о себе знать, и это удивительно. Фантасмагорично. Эти чувства, вроде как обыкновенные, привычные, но в какой-то особенной обёртке. Кажется, в своей навязчивости ряд престранных аддикций способен вызвать довольно сильное помутнение рассудка даже у него, оттого руки чешутся пуще прежнего — ещё немного и раздерёт их ногтями до пульсирующего мяса, лишь бы унять навязчивый до ужаса зуд, пока он не распространился на всё остальное тело и не довёл его до ручки.       Хотя это состояние рассудка, а не тела.       Пока она медленно, заигрывающе приближается, все его мысли были лишь об одном.       Эта осанка и эти изгибы, эта специфическая бледность кожи, но ноги у неё на редкость уродливые — если она не прикроет их, он разделает её, как последнюю свинью, начиная с этих самых ног, и скормит остальным шлюхам этажом ниже.       С другой стороны, она ведь всё упрощает.       Очень сильно упрощает.