Оплата почасовая

      Юноша медленно распахнул свои слегка подрагивающие очи, сжав тёмно-зелёное одеяло. В комнате было тепло, а в голове — поразительно пусто.       Лёгкость сознания сейчас не казалась чем-то неестественным или болезненным. Комаэда не чувствовал, что его мысли сталкивались, разрушая друг друга, как это было вчера. Напротив, складывалось впечатление, что кто-то разложил всё по полочкам, создав необыкновенную гармонию, которая реально дарила потрясающее ощущение свободы.       Это можно было назвать переизбытком чувств от пустоты.       Серые глаза медленно прошлись по комнате, опознав её, как одну из спален первого этажа. Интересно, однако, было не это.       Всё внимание Нагито приковала к себе женщина, что, кажется, спала в кресле, стоявшем недалеко от кровати.       Её золотистые волосы, словно поле из одуванчиков, застилали спинку мебели, будто и не было никакого предела блёкло-жёлтой материи. Чудные локоны всегда были длинными и слегка волнистыми, что выглядело изящно и притягательно. Владелица, однако, их отчего-то не любила, вечно заплетая в пучки да косы.       Комаэда эту тему никогда не поднимал, как, впрочем, и Мария, которую любые комплименты, что затрагивали её космы, неимоверно расстраивали.       Женская грудь, что выглядела почти плоской из-за недостаточного веса, сейчас размеренно вздымалась.       Лицо, объятое солнечными лучами, казалось ещё более кошмарным, чем прежде: измождённость и усталость, что были запечатлены в её выражении, тенями залегли под глазами и скулами.       Бледность кожных покровов была признаком то ли болезней, то ли нездорового образа жизни. Хотя, вероятно, всего сразу.       Мария, совсем как Нагито, выглядела, точно чёртова картина, замершая между потоками времени — за границей самой реальности.       Если это был кошмар, то юноша не хотел, чтобы он прерывался.       Если это был сон, то мальчик просто, блять, мечтал проснуться.       Мария лежала в кресле, точно какой-то труп. Взгляда её видно не было, но студент готов поспорить, что он был ничем не лучше мертвецкого.       Она спала, будто бы принцесса: ноги были слегка согнуты, а колени — направлены в сторону окна. Женщина лежала со слегка приподнятым подбородком, что добавляло её виду изящества.       Хотя, конечно, несмотря на всю красоту образа, лучше всего Марию описывало выражение «живой труп». Даже то, что оно было оксюмороном — сочетанием несочетаемого, — отражало личность блондинки, что соединяла в себе одни лишь противоположности.       Нагито хотелось подойти к женщине, чтобы заправить одну вылезшую прядь за ухо, таким образом доведя внешний вид матери до идеала. Здесь, рядом со своим сыном, что сейчас казался несмышлёным ребёнком, она выглядела особенно прекрасно.       Мальчик, который всю жизнь мечтал заполучить хоть толики материнского — отца он практически не знал — внимания, сейчас стоял, даже не представляя, что ему делать.       Появление Марии вчера было неожиданным... Особенно с учётом того, что она была абсолютно трезвой.       Женщина, заприметив полусознательного юношу на кухне, поначалу практически застыла, кажется, чего-то сильно испугавшись. Глаза давно заросшие мхом тогда выглядели куда более свежими и живыми, отражая красоту, что была захвачена омутом её сознания.       Блондинка помогла своему ребёнку подняться, легко потянув за руку: она вообще пыталась касаться его как можно реже, дотрагиваясь лишь в моменты крайней необходимости.       Мария довела Нагито до ближайшей спальни и уложила в кровать, подоткнув тёмно-зелёное одеяло, что по мягкости напоминало облачко.       Сама женщина расположилась в кресле, укрывшись своим пальто.       Мария была ничем не лучше своего сына.       Такой же ребёнок.       Души близких людей будто бы принадлежали маленьким детям, что потерялись в алчном мире, неспособные найти самих себя, а тела — истерзанным временем взрослым, что были способны лишь плыть по течению.       Нагито было почти двадцать, Марии — сорок. Женщина в два раза старше не была мудрой или зрелой.       Малышка малышкой...       Пальто прикрывало тело, что было словно целая вселенная, состоявшая из сотен всевозможных шрамов. Юноша видел каждый из них в те нередкие моменты, когда мама приходила, даже неспособная самостоятельно переодеться или добрести хоть до какой-нибудь спальни.       Он ухаживал за ней, точно отец за своей дочерью-подростком.       Может, такие отношения были чем-то неправильным, но это всё, что имел Нагито — понимание этого прямо током прошибало: не было ничего реально хорошего в подобной жизни.       Комаэда смотрел на свою мать как на самое настоящее произведение искусства: все морщины на её лице казались идеальными словно были сделаны из золота. Это, увы, пугало.       Вся её красота была какой-то неправильной, а сама женщина походила на жнеца смерти — проводника в мир мёртвых.       Да, было страшно, но страх этот ощущать было непросто. Сейчас парень чувствовал себя слишком хорошо... Слишком правильно! Казалось, что жизнь его была объята поразительной гармонией, что пронзала тело острыми копьями.       Если бы Комаэда вёл дневник, то он бы ровным почерком и размеренными штрихами написал бы абсолютно кривое послание вроде этого: «Сегодня я почувствовать нечто странное, но оттого не менее прекрасное. ЭТО было противоположно тому, что я ощущал вчера, — переизбыток чувств от пустоты. Такое чувство похоже на эйфорию. Мне очень понравилось. Безумная свобода и возможность свернуть горы».       Такое описание, наверное, очень хорошо отражало эмоции юноши, хотя то, что он ощущал почти невозможно было описать обыкновенными словами, запас которых был явно ограничен.       Телефон, что лежал в кармане Нагито, неожиданно завибрировал, заставив его оторвать взгляд от Марии, чьё лицо будто бы сошло с картинки. На женщину хотелось смотреть вечно, умирая от того, как она далека и неприступна.       Мазнув глазами по всему телу женщины, Комаэда наконец достал устройство. Ему написала Аяно — девушка, которая решала все вопросы с проститутками и их клиентами, являясь эдаким сутенёром под крылом Эношимы. Именно она организовывала прошлую встречу юноши.       «Будь на месте в двенадцать, пожалуйста», — вежливо, грамотно и по делу — именно так всегда и общалась девушка: несмотря на детское личико, она была до боли серьёзной. Парень всегда поражался её собранности и немногословности.       Студент кинул взгляд на время: было одиннадцать утра, поэтому ему уже стоило начинать собираться.       Неспешным шагом беловолосый вполне мог добраться до места минут за сорок, а значит, следовало покинуть дом немного пораньше, чтобы наверняка успеть и никого не подвести.       Никого не подвести...       Никого.       Время лилось медленно; настоящее по песчинкам переходило к тому, что люди называли прошлым. Часы забирали силу и жизнь, делая всех слабыми и немощными.       Время лилось, а все могли лишь плыть, не противясь его течению.       Дорога, что вчера растворилась в жалких остатках разума, вновь начала проявляться.       Нагито оставил Марию дома, пожелав забыть вчерашний вечер: он знал, сегодня всё встанет на свои места — женщина вновь забудет о сыне и напьётся.       Она... Она всегда так делала: сначала давала надежду на создание счастливой семьи, а потом вырывала её с корнями прямо из хрупкого юношеского сердца.       Студенту всегда было больно, словно всё происходило в первый раз. Он буквально чувствовал, как его душа покрывалась отчаянием цвета тёмно-синих чернил. Юноша тонул в омуте, просто кишащем чертями.       Мир регулярно погружался во тьму.       Несмотря на осознание того, что мама никогда не будет находиться рядом, читая слишком детские для двадцатилетнего парня сказки, юноша чувствовал себя достаточно бодро. Не было уже порядком надоевшего «слишком» — счастье казалось правильным и размеренным.       Комаэда чувствовал себя нормально, что для него было невообразимым чудом.       Не каждый человек поймёт, почему «плохо» не только когда плохо, но и когда хорошо тоже.       Золотая середина, что казалась Нагито недостижимой, всегда была лучше, чем любая из граней.       Сложно было найти метафору, что точно описывала бы состояние юноши, но и прямо говорить обо всём также не получалось — слишком непростой казалась его жизнь.       Если эмоции всех людей были отрезками с двумя противоположными полюсами, то переживания Нагито — чёртов круг, стрелка которого никогда не останавливалась, резко переходя черту между двумя амбивалентными пиками.       Всегда существовали тысячи «слишком», делившие мир на отрезки чёрного и белого цветов.       Первое облачко пара, вылетевшее изо рта молодого человека, растворилось в холодном воздухе Токио, став невидимым спутником своего хозяина.       Занятия в университете начались ещё час назад, но Нагито до них дела не было.       Он направился в обитель собственных кошмаров — казино.

***

      Чёрно-белый зал, что по плиточкам складывался в сознании, был совсем не настоящим, люди походили на кукол с приклеенными на лица выражениями. Головы их казались безобразными, словно творения отвратительного мастера.       От всего этого тошнило, хотя даже столь мерзкое зрелище было выше общества, которое было достойно лишь грязи и ошмётков плоти.       У каждого в голове были бредовые сюжеты, осуществление которых грозило смертной казнью — какие преступления, такие и наказания.       Взгляды проходились по чужим телам, обезображенных кучами непонятных изгибов, и рулеткам, что решали чьи-то там судьбы. Никому не было дела до кого-то, помимо себя самого.       Такими были реалии как мира, так и казино — здешние ценности были столь же уродливыми и противными, как и посетители заведения. Казалось, что вот-вот все углы заполонят личинки, питающиеся падалью.       Каждый человек, обитающий здесь, медленно сдохнет, словно жалкая дворняга с обожжённым боком, из-под которого будет выглядывать мерзкая мясистая плоть.       Нагито никогда не верил в бога, но он всегда знал, что однажды настанет страшный суд, что поставит на колени всё ущербное человечество. Кара придёт, когда её будут ждать меньше всего.       Где-то здесь наверняка лежал нож, которым можно было прорезать кожу. Ранка бы, как и полагалась, дала кровь, а кровью можно было написать картину.       Хотя, признаться честно, подобный способ рисования был сложен и энергоёмок: красная жидкость была слишком густой — её нужно было смешивать с чем-то другим для создания хорошего наброска, — она пахла, словно смесь железа и протухшей рыбы, а отстирать её от одежды было достаточно сложно.       Хотя Комаэда, конечно, ни об одном из этих пунктов не знал, ведь дураком он не был, а оттого и кровью рисовать не пытался.       А так, безусловно, делали одни лишь дураки, что не дорожили запахами, кистями и одеждой — тела их было не жалко: избавление от подобного сброда лишь спасало цивилизацию.       Человек, однажды залезший в петлю, боле не покидал её удушающих объятий, а оттого Нагито и не залезал — ему это было не надо.       Его душа была лёгкой, словно пёрышко. Жизнь казалась благославением, а мир — самой настоящей сказкой. Ему не нужны были боль или страдания — жить было куда веселее, чем умирать.       — Ты как раз вовремя, — Аяно подошла ко входу в казино ровно в двенадцать: пунктуальная до чёртиков. — У тебя две запланированные встречи с клиентами. Одна девушка — иностранка, но японский она знает, так что проблем возникнуть не должно, – лаконично продиктовала шатенка тем голосом, которым ведущие на телевидении обычно объявляли прогноз погоды.       — Хорошо, — кивнул юноша, с улыбкой взглянув на своего личного демонёнка. Если бы у Комаэды было время, то он бы определённо научил её выражать эмоции, используя для этого и кнут, и пряник.       Такие мысли для мальчика, что выглядел «булочкой с корицей» — как его бы могли назвать застрявшие в своём воображаемом мире пользователи интернета, были странными.       — Ах да... — Аяно, что, видимо, уже провела инструктаж и собралась уходить, резко развернулась, прсмотрев на Нагито. — Мы обычно не используем настоящие имена, чтобы сохранять конфиденциальность работников, — она помялась, тактично заменив слово «проститутки» на «работники»: очевидно, не хотела обидеть. Чертовски мило.       Студент усмехнулся и прокашлялся, а после, нарочито понизив тон своего голоса, сказал:       — Тогда можешь называть меня папочкой, — в голосе слышались явные нотки веселья, а хрипотца была скорее не соблазнительной, а комичной: такого эффекта, впрочем, юноша и добивался.       Аяно сначала с плохо скрываемой улыбкой взглянула на Комаэду глазами, в которых читалась явно притворное возмущение, а затем, не выдержав, совсем тихо захихикала, закрыв рот кулаком.       — Эй, я абсолютно серьёзен! — если бы юноша был актёром, то его бы определённо уволили — настолько лживо звучали его возмущения.       Шатенка выдохнула, успокоившись, а затем с абсолютно серьёзным лицом повернулась к парню и, кажется, ни капли не смутившись, сказала:       — Ладно, пойдёмте, — она на секунду замолчала, — батюшка.       – Пойдёмте, доченька, конечно, — подыграл молодой человек, весело последовав за знакомой.       — Ну а если серьёзно? — окончательно вернувшись к строгому виду, поинтересовалась Аяно.       — Нагито, — пожал плечами беловолосый. — Просто называй меня Нагито.       – Хорошо, — она кивнула, записав что-то в телефон. Слегка пухлые пальцы забегали по экрану, набирая какой-то текст, — вот так девушка выглядела ещё более величавой, чем обычно.       — Неужели ты собираешь даже такие незначительные факты? — спросил студент, кинув взгляд через плечо девушки на её гаджет: она действительно записывала информацию о прозвище Комаэды.       — Не хочу ничего забыть, — с мягкой улыбкой ответила она, положив телефон в задний карман джинс.       — Серьёзная, — присвистнул юноша, внимательно осмотрев девичье лицо.       — Какая уж есть, — видимо, приняв удивление за упрёк, Аяно понурила голову и поджала губы, кисло усмехнувшись.       — Никто же не сказал, что это плохо. Ты — это ты, и я этому рад, — со смехом заметил парень, заставив свою знакомую немного развеселиться.       — Спасибо, — сказала она, вложив в это слово нечто более ценное, чем благодарность.       — Ты перфекционистка? — вдруг спросил студент. Непонятно, был ли какой-то смысл в этом вопросе. Впрочем, неважно.       — А сам-то как думаешь? — она вздохнула, проведя рукой по волосам.       Вопрос этот ответа не требовал — всё и так было очевидно.       Нагито на секунду застыл, заметив за одним из столиков Джунко, что выкуривала IQOS, выпуская изо рта клубы пара. Сейчас блондинка выглядела как типичная модель эпохи героинового шика: худая, бледная, с тёмными областями вокруг глаз и под скулами. Ещё и сигарета прекрасно дополняла образ, делая вид девушки близким к трупному, словно она долгое время употребляла наркотики.       Рядом с Эношимой сидел безымянный совладелец казино, что напоминал либо гота, либо Сатану — Комаэда ещё не решил, что было ближе. Он попивал какой-то, вероятно, алкогольный напиток, сверля глазами пустоту.       Третьим участником этого сбора был вчерашний клиент Нагито. Он, к слову, единственный из всей компании говорил, лениво жестикулируя. Парень с девушкой его либо слушали вполуха, либо не слушали вовсе, находясь в прострации.       Одного лишь взгляда на этих людей хватило, чтобы глаза юноши слегка потухли, лишившись всякой задоринки.       — Ты в норме? — заметив резкую смену настроения, поинтересовалась Аяно.       Комаэда лишь кивнул, выдохнув с грустной улыбкой.       — Просто... — парень замолк, отведя взгляд. — Неважно. Всё в норме.       Он страсть как хотел рассказать то, что камнем лежало на сердце, но... Это было попросту невозможно. Юноше нельзя было разглашать новости о беременности Джунко: нет, формально ему, конечно, никто не запрещал, однако с учётом того, что Эношима уже решила делать аборт, подобная информация была, мягко говоря, не для посторонних.       — Ладно, — не пожелав копаться в грязном белье своего знакомого, заключила шатенка. — Иди пока переоденься, — сказала девушка головой указав в сторону одной из VIP-комнат.       — Угу, — согласился парень, улыбчиво кивнув. В смысле... Он почти всё делал улыбчиво, поэтому в том, что юноша вновь казался весёлым, не было ничего странного.       Аяно похлопала парня по плечу и пошла обратно, в сторону выхода. Сам же Нагито направился к нужным комнатам, по дороге рассматривая троицу, что сидела за одним из столиков. Это... Это было больно.       Если бы Джунко не решилась на аборт, то сейчас Комаэда бы определённо подошёл к ней, чтобы забрать сигарету: курение могло навредить их малышу... Но теперь беловолосого не должен был волновать образ жизни подруги.       Курила и курила — её право.       Студент поморщился, подойдя к комнате. Слегка нерешительно надавив на ручку, он постарался попасть внутрь. Что-то, однако, пошло не так: дверь не поддалась — видимо, было закрыто.       «Чёрт! — мысленно выругался парень, потерев переносицу. — Теперь снова бежать за Аяно».       Девятнадцать лет — время болей в спине и суставах — совсем не тот возраст, в котором Нагито бы хотелось много двигаться. Да, он чувствовал себя неплохо, но потрясающей энергии эйфорического состояния это не добавляло.       «Она вроде к выходу пошла», — смирившись со своей нелёгкой участью, вспомнил парень, мысленно поныв с полминуты.       Неспешным шагом юноша двинулся в нужную сторону, параллельно поглаживая свои волосы, что сейчас были чуть выше плеча, — это его успокаивало.       Розыски шатенки не продлились долго: она стояла у самой двери.       И вот, казалось бы, поиски можно было считать завершёнными, а значит, с тем, чтобы подойти и попросить ключи, проблем не должно было быть, но... Проблемы, увы, были.       Сконцентрировались они, правда, не в самой Аяно, а в её собеседнице — девушке, которую Нагито, к своему сожалению, очень хорошо знал.       Перед ним стояла Пеко Пекояма — та, чьи вечно ледяные глаза сейчас напоминали бесцветные стёкла. Складывалось впечатление, что девушка ничего не видела, ничего не слышала да и говорить не собиралась — прямо как Комаэда в своё время.       Чёртова притча о трёх обезьянах.       Она стояла, но, судя по безразличию на лице, сознание её падало в глубокую яму.       Аяно всё говорила и говорила, говорила и говорила, говорила и говорила, а слушать её, очевидно, никто не собирался.       Пеко походила на гнилой апельсин — кожа её была бело-серой, лоб покрывали морщинки разных форм и размеров.       Нагито казалось, что, если он подойдёт, то она даже не заметит этого — настолько безжизненной казалась девушка.       Будто бы душу вырвали.       Хотя «будто бы» здесь явно лишнее.       Студент не сомневался: вырвали прямо с корнями и сожгли на инквизиционном костре.       Джунко всегда поступала именно так — это юноша в ней так ненавидел, это же он так сильно любил.       Красные элементы казино огнями сверкали в рубиновых глазах, что не отражали ничего: души-то уже не существовало, а значит, и зеркало её было ни к чему.       Мир на секунду замолчал.       Эношиму казнить было мало — так просто разрушать чужие судьбы могли только чудовища. И да, парень даже не сомневался, что блондинка была виновата — не зря же она проникала в их класс, отравив всех подобно яду.       Нагито не знал, что делать. Он просто стоял на месте, словно истукан, наблюдая за Пекоямой, чей взгляд своей тяжестью пробивал пол.       Ему было больно видеть свою знакомую такой... Мёртвой.       Что она делала здесь, в этом чёртовом притоне, где и преступники, и проститутки, и азартные игры, и наркотики будто бы на ладони?       Комаэда просто мечтал надеяться, что она была обычным прохожим, перепутавшим это заведение с каким-нибудь кафе напротив.       Хотя, конечно, не следовало обманывать самого себя — одного взгляда на девушку было достаточно для того, чтобы понять цель её визита.       Трупоподобное лицо явно говорило о нежелании здесь находиться, а Аяно — девушка, решавшая все вопросы с теми, кого в народе называли ночными бабочками — недвусмысленно намекала на то, что Пеко была либо проституткой, либо клиентом.       Сочетание двух фактов позволяло сделать однозначный вывод: беловолосая, прямо как её одногруппник, продавала своё тело. И, судя по траурному виду, явно не на добровольной основе.       Нагито смотрел на подругу, мысленно завывая: он выглядел так же в первый день своей идиотской работы. Отличала ребят лишь одна маленькая деталь.       Он улыбался.       Кричал и улыбался, думал и улыбался, нервничал и улыбался, чувствовал отчаяние и улыбался.       Он улыбался даже в тот момент, когда его тело распылялось по ветру вместе с разумом.       Он всегда улыбался. Он улыбается и сейчас.       Улыбки бывают разные: искренние и фальшивые, грустные и весёлые, нормальные и сумасшедшие.       Одной лишь улыбкой можно выразить отношение к человеку.       Одна лишь маленькая улыбочка способна создать или разрушить, заставить смеяться или плакать.       Улыбка Нагито, например, заменяет его чувства. Хочешь грустить — улыбайся, хочешь радоваться — улыбайся.       Хочешь существовать — улыбайся.       Мальчик всю жизнь заставлял себя прятаться в костюме чёртового шута, замазывая лицо белым гримом и красно-чёрными тенями.       Эти артисты в средневековье часто воспринимались как дети, не способные развить в себе качества, необходимые взрослому человеку. В них часто кидали камни или палки, будто и не могли бедняги чувствовать боли.       Хотя что уж там...       На их чувства абсолютно всем было наплевать: клоун и клоун — прав у него всё равно нет.       Маленьким детям, которых готовили к шутовству, вывихивали суставы так, чтобы конечности могли неестественно сгинаться, — так комичнее, — на головы им надевали тяжелейшие шлемы, что должны были сделать из малышей карликов или горбунов, — так, чёрт возьми, комичнее.       Улыбки на их лицах были широкими-широкими, потому что не улыбаться они не могли: не положено.       Сейчас, конечно, что-то столь аморальное не имело право на существование — мир старался уничтожать все жестокие законы и правила — насилие с каждым годом всё активнее пресекалось на корню.       Да, шутов уже не было, но существовали их аналогии, одним из которых был Нагито.

***

      Комаэда чувствовал себя опустошённым.       Как оказалось, встреча с Пеко не была концом всех проблем.       Следующий кошмар настиг юношу у самого входа. У кошмара этого были ярко-красные волосы и грустная улыбка.       Нагито показалось, что он сошёл с ума.       Шаги девушки были размашистыми, взглядом она сверлила землю, будто бы страшась того, что кто-то может её заметить.       Встреча длилась всего три секунды — знакомая студента буквально врезалась в него, а затем, быстро извинившись, скрылась, так и не подняв глаз.       Беловолосый же так с места и не сдвинулся, отчаянно замерев. Да...       Да, перед ним точно стояла Махиру — его одногруппница: назвать их друзьями язык не поворачивался (ребята перекидывались лишь парой слов время от времени), но всё же...       То, что девушка была здесь, могло значить лишь одно: что-то происходило.       Сначала Майзоно, потом Огами, за ней Ханамура, Пекояма и Коизуми...       Что каждый из них делал в казино?..       Нет, не тот вопрос...       «Почему каждый из них тут находился?» — вот, что стоило узнать.       Комаэда сжал переносицу, проморгавшись, — он уже ничего не понимал. Может, реальность вообще была какой-то глупой шуткой?       Тогда комик, придумавший её, явно не знал толка в юморе.       Махиру на горизонте уже не было, как, впрочем, и Пеко. Вероятно, это было к лучшему: Нагито бы не хотел снова смотреть в их глаза, полные нескрываемого отчаяния.       Юноша мечтал больше никогда не видеть их маленькие сломленные души, горевшие на инквизиционных кострах.       Было легче просто вырвать свои чёртовы глаза и выскребать остатки ложкой — апатия, жившая в душах прекрасных девушек, уничтожала даже самое сильное желание жить.              Гореть им всем в аду за свои грехи — каждый преступник однажды будет наказан.       Домой идти совершенно не хотелось. Марии там уже не было: Комаэда знал, что моменты просветления у женщины длились не больше суток, поэтому увидеть её сегодня он попросту не ожидал.       Грустно, конечно, но именно такой была жизнь парня... Мальчика.       Как же он порой мечтал поменяться местами с собой из зазеркалья.       Там, за толщей отражающей поверхности, точно было самое настоящее счастье, окрашенное во все цвета радуги.       Телефон радостно пиликнул, оповестив юношу о том, что ему пришло какое-то уведомление: некий ftyh_Ton сохранил пин Нагито себе на стену.       Интересно, однако, было не это бесполезное объявление, а самое обычное сообщение.       «Ужин не получился. Хочешь я закажу пиццу?» — простой текст, простые слова и очень сложный отправитель.       Это написала мама.