Волчонок: история о том, каких НЕ надо приручать идиоток

      Мрак. Не явление, а именно едкое и хилое чувство, заполняющее порой на жизненном пути. Что-то, что ощущается внутри тёмной бездной. Оно затягивает не так, как избитое выражение о зыбучих песках. Не топит без шанса вздохнуть. Легкие полны воздуха, а ты проклинаешь каждый свой вдох. Чтобы все мышцы выкручивало от неясных чувств, а по душе расползались ядовитые ветви неизвестных растений. Наверняка это должно происходить как-то так.       Но не всегда.       Оно потихоньку затягивает тело, как холодная двуспальная кровать в непрогретом доме. Как готовить самому себе поздно вечером после работы в грузном молчании, позабыв оставить рабочие переживания в офисном здании. Как никогда не надеяться на приятный сюрприз вечером. Как откладывать что-то совершенно дурацкое, как, например, разогреть остывший чай, потому что нет сил встать. Как не оглядываться на свое имя в толпе. Как не искать никого взглядом в мельтешащих улыбках.       Юджину всегда казалось, что мрак давно покинул его тело и дом. По редкому тёплая стабильность теперь вилась около него день ото дня, грея привыкшую к скачкам жизни душу. И пускай он всё также готовил себе поздно вечером, от него доносилось мерное намукивание какой-то мелодии; а непослушная яичница, — совершенно бестактно, к слову, растекшаяся желтком по сковороде, — не беспокоила, и даже провоцировала похихикать.       Он порою оглядывается на схожее имя, а ещё узнает в чужих лицах родные улыбки. И чай у него никогда не остывает, ведь грузные мысли не оседают в голове, заставив забыть обо всем другом. В квартире порой горит свет, а он машет пальцем к воздуху с нахмуренными без злобы бровями. И в доме наконец чистота, да порядок, всегда свеж воздух и ничего не ломается.       У Юджина наладившаяся стабильность, свои планы на вихрь жизни. В его спешке порой можно заметить нотки неспешности. Бывшая неуклюжесть заменилась редкой неряшливостью. Всё менялось, а он вместе с тем. И пускай дом был тёплым, а тёмная комната не внушала страха, всё же появлялся парень там редко.       Он ужинал дома уже не так часто, успевая вдоволь под вечер наесться с одной дамой, что сходила с поезда в поздний час и обязательно заходила к нему с тёплой выпечкой. Она начала заходить после того, как впервые приехала в этот город. Юдж в тот вечер как раз сдавал сутки своему напарнику, и, заметив растерянную и метушливую женщину на конечной платформе, предложил свою помощь в поиске её отеля. Парень тогда опоздал чуточку на пост, но призраки, точнее один из, встретил его добродушной улыбкой: «Как и всегда добрый сердцем новичок таки добрался к нам! Я уж было думала, ты не дотопаешь!». Юджин расслабленно улыбнулся в ответ.       Тепло. Стабильность. Но всё же…       Мрак.       Это гадство расползлось по всему его телу в мгновение ока. Заполонило тело, будто оно было пустышкой. До этого простое бессознательное состояние провалилось в какой-то кошмар. Никакой привычной дымки, никаких холодных вихрей энергии. Пустошь. Это состояние не поддавалось контролю, к которому Юджин привык за столько лет. Любой, кто когда-то сталкивался с кошмарами в призрачном мире — знали их работу, могли узнавать виды и определять пути борьбы. Но это было не кошмаром. Похожим по форме и ощущениям, но точно не являясь им.       Юджин, по правде сказать, так никогда и не признался, что больше всего на свете боится мрака. Этой гнусной застоялой воды, что набирает в себя грязь и муть. Сейчас, бесцельно бродя по пустоши какой день, вглядываясь слепыми к темноте глазами вдаль, он ощутил всю горечь на корне языка. Сколько дорог было так истоптано? Сколько дней проведено без сна? Его ноги плелись без устали, не зная сомнений, не зная усталости. Голова крутила планы, исполняя каждый из которых терпела крах. Но сердце полнилось надеждой и острой настойчивостью.       Бродить вечность — как можно воспринимать такие слова всерьёз? Но Юджин стёр глаза о темноту и теперь не уверен, сможет ли даже после выхода узреть что-то. В его ушах не гуляет звука, это место глотало всё, как сухая земля в сезон ливней. «Призраки не чувствуют усталости» — так гласит логичное, исходя из биологии, умозаключение. Но само наличие призраков уже не поддается ему. Призраки не знают усталости, а душа вот у людей истощает себя в ноль. Интересно, когда же они поймут, что это одни и те же вещи?       И потеряться во тьме без капельки света, либо цели — утомляет даже тех, чей сосуд энергии казался бесконечным. Так что Юджин, впервые за, кажется, годы, останавливается. Его волос не трогает ветер, кожу не дразнит температура. Он лениво кладет руку себе на грудь. Там должно дрожать его сердце, парень желает этого. Но там пусто. Не ощущается и легкого шелеста его энергии.       Стоять, не двигаясь, долго не получается. Это, оказывается, утомительнее, чем идти. И кожу его впервые трогает хоть что-то. Это непонятные пару миллиметров холодной влаги над твердостью. Будто он ложится на подтаявший сверху лёд. Но страха провалиться нет. Куда глубже?       Двигаться не хотелось. Держать глаза открытыми тоже. Мысли остановились, а вместе с ними и остатки понимания. Может быть, поэтому он не почувствовал, как наконец упал, разложившись в этой холодной вязи. Силы покидали в той же прогрессии, в которой по началу росли и держались его бурлящие надежда и активность.       В конце концов, он понимал, что ему не выбраться. Уже достаточно давно. Из техники Ору по захвату сознания в одиночку не выкарабкивался ещё никто. И Юджин явно не из тех, кто таки это сделает.       Пока всё, что оставалось, это ждать. Ждать и не находить помощи. А может, даже не найти.

***

      — Брось офис, Юджин.       Она не плакала. Для слёз просто не осталось места. Пустота, что тихо зарождалась всё это время, оттеснила все. Слёзы скатывались в густую тьму и без следа растворялись.       Парень не вздрогнул при этих словах. Полунамёки и тихие разговоры уже так давно гуляли вслед за ним, витали рядом и застывали в воздухе. Обращать на такое внимание было уже даже не за чем. Объясняться не было причин — он всё понимал. Для них это тяжело. Порой, для него тоже. Но выбор был сделан и будет преследоваться до конца. Его даже забавило то, как Босс и Ривер винили себя в случившемся. Он не мог осуждать их за такую позицию, но и не мог с ней согласиться.       Юджин когда-то был тем человеком, что винил себя даже в том, на что абсолютно не влиял. Но когда-то офис научил его этого не делать. Научил любить жизнь такой, какая она есть. Как забавно, что теперь ему нужно будет научить офисных не винить себя в том, что случилось с ним. То, что он выбирал, было не смертью. Разве можно бояться умирать после того, как ты узнал, что за жизнью есть ещё такая же. Просто с чуть-чуть другими правилами? Были свои минусы, свои недомолвки и нюансы. Но…       Он выбирал семью. Он выбирал жить с теми, кто его любит. Он шел не на смерть, а на изменения. Это был его путь. Который всегда питался лишь от его веры, от его желания. Меняться и перестраиваться ради кого-то близкого он не считал за что-то эдакое, пускай каким оно не было. Тем более, что ничего такого в этом не присутствовало. Они все понимали неизбежность этого с самого начала. Всё точно подтвердилось, когда у Юджина прорезалась способность при имении человеческого тела. В тот момент это было его исходом.       Когда-то давно, в пятнадцать лет, его лицо впервые за долгое время озарилось улыбкой. Это произошло, когда неизвестные существа, погибшие люди, ворвались в его жизнь и привели к кардинальным изменениям.       Двадцать лет, четыре года назад. По лицу, — в краюшках глаз, что были ближе к вискам, — разошлись мелкой сеточкой трещинки, а глаза заполнило светом. Тогда первая вспышка осветила один из судьбоносных поворотов его пути. На секунду, но настолько отчётливо, что пелена ещё пару мгновений не спадала с глаз. Говорят, что живые не видят будущего. И правда не видят, ведь Юджин в тот момент на секунду погиб.       Секунда — и Юджин, видя свою смерть… Легонько улыбнулся и закрыл глаза.       — Прошу тебя… — послышалось вновь.       — Ты знаешь мой ответ, — он обернулся, и на устах его играла неизменная улыбка, что трогала её в самые разные моменты, — он не изменился. И… Не изменится.       — Умоляю, Юджин… Я не выдержу твою смерть. Пускай ты переродишься, пускай станешь призраком… Ты так молод, тебе столько жить!       Парень мотнул головой. Они оба знали, что заветные слова о годах — ложь, дурацкая быль другой жизни. Каждый прожитый после того случая день — отнимал у него год. И жизнь быстротечно текла сквозь пальцы, пока он умывал её беспечностью. Теперь, даже брось он офис — проживет не долго. Его энергия на большую часть состоит из податливой, спокойной смерти. Она трётся о его грудину и, как кот, бьется головой о подбородок, выпрашивая ласки. Покусывает кожу и тянет мельком потрусить за ней, на другую сторону жития.       — Я не умру.       Его пальцы подхватывают чужие ладони, легонько покачивают в стороны, как дети в детском садике. Они стоят рядом, но родные глаза так и не поднимаются. Юджин кладет свой подбородок ей на голову и выдыхает.       — Я вернусь домой. Теперь навсегда.       Ривер не произнесла ни звуку. Застыла пустым внутри изваянием. Казалось бы, её должно захлестнуть бурным потоком, сбить с ног, разорвать в истерике. Её нутро должно дрожать, извергаться, делать хоть что нибудь. Но ничего будто не происходило. И в момент, когда тяжесть чужого подбородка исчезла, а руки почувствовали удар холода, вместо встречной энергии… Тогда наконец её пронзила боль.       Чуть выше линии меж груди блеснул свет. И потянулась белая трещинка. Самые большие разломы человека, в основном, всегда происходят в тишине.       Дальше — туман.

***

      Очнулась уже в кабинете. Призраки не теряют сознания. Только если не происходит что-то слишком серьёзное. Призрачная энергия — устойчивый духовный материал, почти неиссякаемый и податливый. Что-то, умеющее менять форму; адаптироваться к любым изменениям; приобретать самые разные состояния, логично, не может быть значительно повреждено физически.       Но призраки — остаются лишь душами людей. И что-то такое же эфемерное, как их существование; как-то, что они из себя представляют — может не только повредить, но и уничтожить. Все говорят за синдром разбитого сердца, не подозревая, что он ведет куда глубже, что сердце в духовном плане расползается трещинками по всему существу.       И когда она открывает глаза, её мир какое-то время слегка рассечен парой из них. Нервы слегка натягиваются, и она поспешно пытается подобраться на диване. Затуманенный обзор не дает возможности сориентироваться в пространстве, из-за чего волосы её нервозно закручиваются, а по ладони слегка мажет грешная энергия, готовая в любой момент соскользнуть.       Во взгляд падает силуэт, и ей хватает всего секунды, чтобы узнать белоснежные глаза и дурацкий ханбок цвета индиго. Босс. Женское тело расслабленно поддается назад к поверхности мягкой мебели. Она расслабляется, задурманено пытается глядеть хоть куда, не в силах нормально сообразить, что к чему. Одно ясно — с ней рядом знакомый, авторитетный человек, из-за которого её не тронут. Ривер молчит, даже когда мужчина садится рядом, что случалось достаточно редко.       — Боль ослепляет, — говорит он, ведя рукой ей по лицу. — Насколько плохо ты видишь?       — Недостаточно, чтобы не видеть вашего слишком озабоченного положением дел лица, — срывается с губ в ответ, — что случилось?       Мужчина хотел что-то сказать, но рот его так и не поддался на эту авантюру. Основные события ему уже рассказал Юджин, и выбивать из неё какие-либо объяснения просто глупо, да и бесполезно. Никаких комментариев и не требовалось, ведь все признаки красовались на посверкивающей грудине. Он уже видел такое. И это до ужаса его пугало. Раны, подобные таким, вселяли в мужчину истинный, животный страх. Когда-то он встречался с этим слишком близко, и каждая отметина — как напоминание о событиях, что хотелось просто уничтожить.       Глупые надежды шептали на уши, что это ошибка. Его многочисленный опыт жизни просто уже истирал сам себя и мог приписывать одному уникальному случаю — признаки другого. Сомнений не было — надежд полно. Ему не хотелось бы признавать это вслух. Это будто стать частью истории, хотя как тут уже не становиться?       — Пока рано говорить, тебя осмотрит Армо, чтобы во всем убедиться, — скупость его слов на этот раз приобретает более густые краски.       Ривер не глупа и общалась с ним вот уже не первый десяток лет. Так что просто глянула в потолок.       — Певчие дорожки, а? — с намёком на забаву спрашивает она, но вглубь души всё равно закрадываются те же чувства, что и к Боссу.       В ответ не слышится привычных переубеждений. Чего-то заверяющего или отрицающего. Нет напускной возвышенности или приторного понимания её ситуации. От него доносится лишь тяжелый выдох. Впервые за долгое время тот горбится, сцепляет руки в замок. Теряет весь свой вечный элегантный вид. Босс человек. А порою так не хочется в это верить. Хочется, чтобы он был чем-то возвышенным и недоступным, чем-то слишком сверхъестественным даже для сверхъестественного. Тогда можно будет кого-то винить, чтобы не разорвало от самообвинений.       И он дал бы это сделать. Забрал бы все самые худшие версии на себя. Лишь бы то, что всё это время развивалось между Ривер и Юджином не потерялось в этой ситуации, не разломало все те годы. Они оба заслужили на то, что в конце концов достигли, к чему пришли. И то маленькое счастье, сформировавшееся в тихих разговорах на крышах, в лёгких улыбках и смешках, в искрах глаз… Всё это хотелось уберечь. Хотя бы для них. Ему хотелось быть защитником этих хрупких, дурацких, невозможных чувств. Это нарушало так много правил. Но подобное было совершенно неважным, пока была надежда сохранить подобную связь.       Призраки, в основном, не любят. Не влюбляются. Им не присуща симпатия. Просто по той причине, что у них отсутствует тяга к похоти, нет скачущих от чего-то гормон. Это может быть у молодняка, у новорожденных. Но такие скитальцы, как Рив или Босс — для них это было чем-то абсурдным. Души влюбляются долго. Постепенно, испытывая то, подходят ли они друг другу полностью. На это уходит как минимум пара лет или больше. Иногда десятки и века.       Их связь с парнем выстраивалась долго. Начавшись с подколов и несерьёзности, до долгих разговоров по ночам. Переходя от глупостей, они все больше обсуждали важные вещи. Узнавали мнение друг друга, чувства, цели. Они говорили ни о чем, пробовали испытываться молчанием. Бывали ссоры, бывала грусть. Бывала радость, да и восхищение тоже. Бывало счастье и разочарование. Притираться один к другому всегда сложно. Несмотря на это, они проходят этот путь вот уже 4 года, маленький срок для жизни призрака, большой срок для отношений, в которых пока не присутствовало даже поцелуя. Особенно, если учесть, что Юджин всё ещё жив. В нем бушуют эмоции и гормоны, он мог бы провести это время с другими людьми, познать совершенно другую любовь.       Но они идут плечом к плечу весь этот срок. Делают то, что было когда-то не по силам Боссу. На душе, смотря на них — ни грана зависти. Тихий покой и умиротворение. Как глядеть на птицу, что после долгого лечения — взмыла ввысь. После зимы наступает весна. И с веток скапывает влага. Шум размеренный, тихий как дождь. Как читать в середине весны, когда ещё нужна накидка на плечи, но солнце уступчиво греет руки, что держат книгу. И шелест листьев под ветром, что не позволяет нагреться слишком сильно.       Поэтому, вместо осуждения, вместо криков, вместо скандалов — он сидит на краю кровати, аккуратно переливая свою энергию. Это чуть успокоит, чуть снимет боль. Они дождутся врача и он поможет. Они найдут решение. И всё будет хорошо. Обязано быть, после стольких нервов и срывов. После самого худшего времени офиса за последние годы.       Когда приходит Армо — они не говорят. Приём тихий, почти нет слов. Призраки не обсуждают чужих грехов, тем более лекари. Статный мужчина оглядывает её методично. Формирует тончайшие щипцы и погружает в белый разлом на миллиметр. Ривер сдавленно рычит сквозь зубы. Это больно — когда с любопытством пытаются влезть в корень душевного разлома. Армо полностью чёрный призрак, как и Босс, единственные просветы у него — белые линии от середины глаз и вниз, будто непрекращающийся ручей слёз. Это почти смешно: он будто оплакивает своих пациентов с самым безразличным лицом на свете.       Но смеяться приходится не долго. Он заканчивает осмотр настолько быстро, что Босс не успевает даже поудобнее встать, за минуту до этого решив опереться на стол позади. Офисный не подскакивает с обеспокоенными или растерянными вопросами после тяжелого выдоха мужчины. Оплакивающий лишь на секунду глядит в лицо девушки и мотает головой.       У Ривер была глупая, ещё взятая с жизни привычка: прикусывать губу в тяжелый эмоциональный момент. Будь у неё тело и кровь, может, прокусила бы до алой цевки вниз по подбородку. Эмоции бурлили знатные, бились внутри потоком энергии. Хотелось взорваться: истерзать губы в кровь, вырвать волос, бросить стул в ближайшую стену. Но она сдерживалась, давила в себе, проталкивая в глотку металлический шарик глубже и глубже. Она должна молчать. Должна быть сильнее. Ответственнее. Холоднее. Как бы она не подкалывала Босса, как бы не издевалась, а всё же хотелось им быть в некоторые моменты. Может даже постоянно. Сдержанной, безэмоциональной, с всегда холодной головой и сердцем. Чтобы ничего не могло её ранить, не могло просочиться внутрь. Но как в чужую шкуру не лезь — порвется.       Поэтому вот она. Сидит, глотая несуществующие слёзы, ощущая воздух плотным куском. Грудная клетка — истерзанная невидными трещинами натянутая кожа, что вот-вот разорвется и лопнет вместе с сердцем. Ладони в замке у рта, прикрывая сцепленные челюсти, за волосами пряча играющие желваки. Ривер отвернута, сгорбилась, прижавшись ртом с руками к согнутому колену, что будто перекрывает ребра для страховки от эмоционального взрыва. Вторая нога безвольно опустилась к полу. Волосы плотно прилегали к телу, что было большой редкостью.       Своеобразный лекарь перебирал в воздухе инструменты, формируя то один, то другой.       — Для призрака такой разлом — гарантированная лёгкая смерть. Даже настолько маленький экземпляр может убить в мгновении ока. Очень важно его скрывать от других. А самое главное — ограничить контакт с тем, что его нанесло, иначе никаких гарантий того, что рост не продолжится у меня нет.       Армо потер глаза рукой, будто у него резко появилась головная боль.       — Сам по себе он никогда не будет излечен. Даже если главная причина трещины будет иметь положительное воздействие огромной силы — он останется навсегда. Есть вероятность того, что он просто не будет таким глубоким и не будет воздействовать на душу в полной и постоянной мере. То есть, он может пагубно влиять только если причина начинает заново развиваться в той же ветке, из-за которой он и произошел. Малейший намёк на такую возможность событий — разлом будет расти. На этом все.       Повисает минутное молчание. Босс знал всю эту информацию, так как имел с таким опыт. И всё же его интересовал достаточно простой вопрос. Его важность заключалось в том, что в данном мире сложно будет долго прожить с такой раной. Эта линия — приглашение всех желающих истерзать тебя. Слабость — недостаток. Так кричит это общество, так учит защищаться, становиться холодным, оскаливать зубы и рвать чужую плоть.       — Я хотел бы знать, можно ли как-то его скрыть?       — Да, вполне. Но на это нужно постоянное и большое количество подпитывающей энергии, если вы хотите сделать это правдоподобным.       — Понимаю.       Босс оглядывается на Рив. Ему всё ещё тяжело осознать, и он не знает, как ей. Мужчина не подозревает, что все намного проще.       В ситуациях, когда вот-вот должно произойти что-то масштабное, обычно люди до конца не осознают ситуации. Они до последнего относятся к этому слегка беспечно, с ноткой безразличия и даже некой веселости. Пока не наступает момент осознания. Это, обычно, какая-то очень незначительная вещь. Когда прибавляются лекарства к обычному списку. Проявляют много внимания перед тем, как исчезнуть. Получить странное письмо. Либо листик с диагнозом. Либо услышать звук крышки, на которую упал первый бросок земли. В момент, когда происходит щелчок, мир на секунду замирает.       Ривер, когда вдруг осознала, что случилось. Когда прочувствовала зияющую в душе рану, что никогда не будет закрыта — пережила замирание мира. Но он остался прежним. Первое, что она сделала после того, как всё поняла… Она улыбнулась краюшками губ. И закрыла глаза.       — Мне нужно поговорить с тобой наедине, — шепчет Босс и без согласия выводит его из кабинета.       — Что ещё интересует тебя?       — Можно ли перенести его на другого человека? Забрать боль? Как-либо облегчить ей существование?       Он медлит, прежде чем рассказать об одном способе. Боссу не нужно долго взвешивать ситуацию, чтобы осознавать все риски. Понимание авантюрности и жертвенности ситуации может даже смешить. Кто бы мог подумать, что Босс, пожертвовавший когда-то всем, чтобы соблюсти правила — сейчас шаг за шагом будет нарушать всё больше. Эгоист, что когда-то выбрал бездействие…       Мужчина опускает голову. Кто знает, может, он все ещё эгоист. Может, он делает это, чтобы заглушить совесть, то гложущее его веками чувство вины? Может…       Но он прерывается.       — Прошу, Армо, старый друг…       Оплакивающий кивает.       — Я сделаю это, не требовалось и просить. Но не забывай, что ничего не вечно… — он оборачивается и глядит Боссу прямо в глаза. — Когда-то и эта история всплывет, как когда-то бурным потоком вскрылась история с Са-ран. Это твой путь, Хана, но сможешь ли ты пройти его, не загубив себя? Не загубив других?       Во взгляде главаря проскакивает что-то похожее на боль. Или на отчаяние. Может, Армо просто показалось.       — Мне жаль твоих друзей, Ар.       — Жалость мне не нужна. Ты не вернешь тех, что полегли за тебя. И я не виню тебя в их выборе. Но я не хочу больше видеть смерть тех, кто мне небезразличен. И твою тоже. Руководство проявляет всё больше внимание к твоему офису. Совсем скоро здесь не будет где ступить: тьма ушей и глаз.       Врач оборачивается к выходу и расслабленным, но уверенным шагом ступает вперёд. Замирает на секунду в проёме, уже выходя:       — Береги себя, vän.       Двери закрываются до того, как Босс успевает что-то сказать.

***

      В кабинете горит тусклый свет. Мягкий и оранжевый, от красивой стеклянной статуэтки золотого карпа. Боссу подарил её Юджин. Ещё когда ему было где-то семнадцать. На первую официальную зарплату. Вручил мелкие подарочки каждому из знакомых призраков. Мужчина порой успокаивался от приятного слабого, но насыщенного цветом освещения. Красивое зрелище.       Когда они оба зашли в кабинет, Ривер сразу же остановилась, перестав тащить за собою мужчину, втупившись взглядом в эту стекляшку. Босс не стал спрашивать. Её пальцы на секунду ослабли. Потому он смог аккуратно достать свой рукав и сесть в кресло. Это было немым приглашением. И Ривер не стала терять слишком много времени на рассматривание этой вещи. У самой было достаточно деталей, что и грели, и причиняли боль. Наверное, это выбило её из колеи, так как её спешка растворилась.       — Я… В поведении Юджина есть что-то странное, — она таки подходит поближе и даже садится на стул.       — Юджин много дней в коме, Рив. Он не вышел из тела, заперт внутри. Никакого поведение не могло наблюдаться.       В последнее время её истерическое состояния часто заканчивалось такой паранойей. Ничего неестественного, на самом деле. И всё же разбираться с этим каждый раз сил уже не находилось. Терпение иссякало, силы покидали, твердость уходила из голоса. Ранее выпрямленная спина и строгое положение рук всё чаще сменялись расслабленной мимикой тела, а ладонь почти постоянно подпирала линию челюсти.       — Я знаю. Я знаю это лучше вас, — её настойчивость не покидает никогда, и переубеждать её без скандалов всё труднее. — Но люди в коме не напряжены телом и брови не трогают хмурые складки.       — Ривер…       У них было так много ссор с самых первых дней его трещин. Не сосчитать. Сколько раз они проходили самые разные пути. Теперь же, с укладом Юджина на койку — ситуация заострялась не по дням, а по часам.       — Ты скучаешь по нему. И беспокоишься. Мы все понимаем и разделяем твои чувства. Однако это начинает превращаться в фарс. Тебе пора прекратить так часто навещать его, это плохо сказывается на твоём ментальном здоровье, — Босс делает паузу, переходит на более щекотливую тему, — Я знаю… Нет, я чувствую, как тебе больно. И это стоит прекратить. Если ты продолжишь в том же духе, то когда он вернется — ты уже не будешь прежней.       — Это причина, чтобы оставить его? Почему вы не хотите даже проверить? Сколько раз за это время вы вообще посещали его? — Ривер чуть оскаливается, потому мужчина только тяжело вздыхает, ощущая легкую головную боль.       — Я посещал его. И причина состоит в том, что у меня есть сомнения, хотел бы он по пробуждению узнать о твоём новом психическом состоянии.       — Каком таком новом-то, а?       Босс не хочет выходить на конфликт. Это бесполезно и глупо. Но у Ривер пульсирует энергия и он чувствует покалывание в области груди. И ему ничего не остается, кроме как сжать зубы и пытаться любыми способами вразумить её или перевести мысли в другое русло.       — Ты не в порядке, Рив. И я не хотел бы, чтобы Юджин винил в этом себя. И ты бы тоже не хотела.       — Для того, чтобы он увидел это — ему нужно очнуться. А если мы будем бездействовать — этого не произойдет.       Они проводили этот разговор тысячи раз. Ривер не хочет сидеть на месте, складывать ручки крестиком и ждать. Ей нужны действия и быстрые результаты. В данной ситуации её просто понять — когда любимый человек гаснет на глазах, усидеть не получится. Однако не стоит и забывать, что во многом причина, по которой они состоят сейчас в этой ситуации, это потому, что они вмешались в течение жизни. Нарушили порядок и вдруг разорвали простой круг работы этого мира. Юджин был одновременно мостом и пропастью. Таким образом его заполняли, смешивались и ломали обе энергии. Игнорировать телу и душе такое не по силам. И Юдж слёг.       Теперь, в таком подвешенном состоянии жизни и смерти — мешаться и что-то предпринимать может быть опрометчивым решением. Они уже всё перепутали и нарушили. На такой тонкой грани лучше пустить всё на естественный лад. Дать миру решить ситуацию. Это будет правильным поступком. Тяжелым, но уважительным.       Ривер это не устраивало.       Поэтому, когда вся эта лекция снова заполонила кабинет, создав давление всех предыдущих — она не выдержала. Накопление стресса и повторяющееся, мучительное топтание сделали своё дело. Девушка вскочила с кресла, смела руками листы со стола. Кричала, тыкала в его грудь пальцем, злилась. Босс позволял ей делать всё, что вздумается, говорить любые вещи, насколько бы болезненными они не были. Позволял обвинять его, ненавидеть, срывать нервы. Ей это нужно было — и он принимал каждую частицу этих обвинений.       Возможно потому, что отчасти верил в каждое из них, и мог бы поддакнуть на любое. В памяти все ещё была свежа сцена убийства Жако. Сгинувшие жизни всех, кого он когда-либо терял. Это безмерное чувство пустоты и утекающих чужих судеб. Он бы не сопротивлялся даже если бы его обвинили во всех убийствах мира. Даже если бы окрестили вестником смерти. Иногда Босс так и ощущал себя.       Это продолжалось бы вечность, если бы в кабинет не зашел Хейден. Если бы он не бросился Ривер в ноги, не боясь разъяренной девушки, прося не ссориться. Если бы сразу за ним не устремилась Эм. Если бы её руки не потянулись к мальчишке, пока глаза стрельнули жестким взглядом исподлобья.       В момент, когда их глаза с Рив встретились, мир снова на секунду остановился.       За острым, чёрно-белым взором быстрой плёнкой засверкали картинки встречи с Мелисой. У неё был тогда такой же взгляд. И Ору Эмбер не жалела. Рвала на куски. Встала за Юджина, будто не знала от силы дня два. Да только сколько призрака не рви, энергии не трать, а такой, как она — невозможно уничтожить призрака, подобного Мелисе. А способность Мелисы…       Эмбер повалило на пол от силы жгучего удара. Правую часть лица стремительно залило. Хейден вскрикнул, отпрянул от скалящейся в злобе девушки и подбежал к Эм. За то время, пока он провел в офисе, привык видеть раны и не боялся. Что за ужас и печаль, когда такой маленький ребенок не боится насилия и ручьев крови, стекающих по знакомым лицам. Мальчик накрыл ладонь Эм, расположенную на открытых ранах, своими. Он что-то успокаивающе пытался бормотать, пока Босс хватал Ривер за руки и телепортировал на крышу.       Как только они переместились туда, Ривер залепетала о том, что поняла. Об Эмбер, Мелисе, Юджине. О всей ситуации и возможных вариантах того, что произошло. Даже не замечала, что Босс не реагирует ни на единое её слово. Она выболтала все, глотая ненужный воздух, расхаживая по крыше и сжимая кулаки. Выболтала каждую эмоцию, каждое желание, все намерения. В ней заскакала буря эмоций, нашлись новые силы.       Ривер нашла, кого можно… Кого нужно ненавидеть.       — Ты ранила её, — дождавшись конца её тирады, подытожил Босс.       — Да какая разница! Она ранила Юджина!       Он мотнул головой, устало потёр лоб.       — Эмбер сделала в убыток Юджину буквально ничего. Даже если твои предположения верны — его ранила Ору.       — Я…! — задыхается звучно, пока её перебивают.       — Она забежала за Хейденом, боясь, что ты причинишь ему боль. Ты бы могла это сделать.       Её рот открылся, чтобы запротестовать, а зубы снова оскалились.       — Если бы он подлетел к ней в тот момент, если бы произошла какая-то глупая случайность, ты бы могла оставить те три пореза, три шрама, ему, — Босс игнорирует то, что она отворачивается. — Юджин бы этим не гордился. Эта ситуация сильно давит на тебя психологически. Твои нервные срывы причиняют всё больше хлопот. Тебе и правда стоит прекратить навещать его. Для твоего же блага.       Повисает молчание. Босс выдыхает, и также отворачивается. Больше он не находит, что сказать, а может, не имеет желания это делать. Ей же сейчас не до слов.       Они стоят рядом, но глядят в разные стороны. Два человека, коих когда-то объединяли много историй. Так бывает в жизни, что близкие люди теряют крепость своей связи. Что, наполненный бурей эмоций, воспоминаний, целей, общий путь вдруг может поредеть в истоптанных тропинках, а сплошная дорога разойтись в две тонкие линии. Они будут пересекаться порой, сходиться и расходиться, но плотной дорогой им более не стать.       Так было с ними. Люди, что когда-то делили один путь теперь едва ли могут признать существование бывшей связи. Хорошая команда, единые цели, да и пролетевшие годы просто остались между ними, но более не имели никакого влияния. Всё это зависло в воздухе и не двигалось. Его, впрочем, и не нужно было как-либо ворошить: в том не было смысла.       Сейчас между ними должен произойти разлом. Что-то кардинально поменяться. Наконец колыхнуть воздух. Но каждый из них смотрит в другую сторону. И связь их — не холодеет, ни теплеет; ни рвется, не крепнет. Порой это ощущается как пустота. Страшная штука после всех прожитых лет. Но в самом деле это просто течение времени. Это потихоньку холодеющий напиток. Это штиль после длительных волн. И его остается только принять.       — Я не стану его бросать, — наконец прерывает тишину девушка. — Он не будет гибнуть в одиночестве.       — В моих планах не было этого, — спокойный тон заставляет её плечи вздрогнуть, — на самом деле… На этот раз я попрошу тебя не сдаваться.       Повисает молчание.       Абсурдность ситуации могла бы заставить её криво улыбнуться. Рассмеяться в лицо. Начать психовать и брыкаться, учинить скандал. Она могла бы рассказать ему, что и так планировала бороться, даже если бы он был против. Могла бы доказывать, что она и сама знает; что она никогда бы не поступила по-другому; что глупо даже озвучивать такое; что, она бы никогда не простила других действий; что, что, что-что-что. В голове бегали сотни мыслей, роились целые сцены будущих событий, энергия резким ритмичным потоком заскребла где-то в груди. Все её мышцы заныли от эмоций, от желания как-то выплеснуть всё, что на душе.       Но она даже не повела бровью.       Босс сдался первым. Глянул в чернила затылка. Это отдало легким, мимолетным откликом. Наверное, стоило её утешить. Подойти, прижать к себе, как порою это делал Юдж, как когда-то делал он сам. Когда-то разделяя ступени вверх, все взлёты и падения — грехом было не знать, что во время самых худших эмоций она не кричала, не билась в конвульсиях, не устраивала сцен. Она вдруг на самом пике эмоций замыкалась, как капкан, что впивался в какую-то случайную ветку, застрявшую меж механизма. И когда происходило чёткое клацанье — ствол ветки дёргался и срывал механизм, сломав его.       Он чувствовал, как это происходит. Ощущался каждый лишний миллиметр, что полз по её грудине незаметной линией. Скрытое чарами, оно не могло наблюдаться ни ей, ни другими. Поддерживаемое на его энергии — весь раскол будто был его. Такое решение принял он сам. Обеспечить сокрытие, обеспечить облегчение боли. Помешать рискам. Теперь мужчина чувствовал ползущую вглубь и длину нить, что беспокоила не меньше всей ситуации.       — Тебе нужно поверить, — говорит Босс после долгой паузы, ведя рукой по своей груди, — тебе нужно верить настолько сильно, насколько ты сможешь. Чтобы эта вера пропитала всю тебя.       — Чем мне поможет Ваша глупая вера? — голос тих, тон не трогает завсегдатая смешинка, — Почему не помогла раньше, когда каждый день я проводила в молитвах непонятно к кому, чтобы всё вдруг исправилось?       — Хватит молить. Верь. Если ты молишь — ты думаешь, что ему может помочь только нереальное чудо. Ему нужно спасти себя. Я верю, что он достаточно силен. Я верю, что он сможет справиться.       — Босс… — во рту горько.       Сейчас поздняя весна. Ветер должен приносить лёгкий тёплый воздух, какие-то приятные запахи. Но ощущается только терпкая прохлада вечера. Холод пахнет по-особенному, свежо и обволакивающе. Бетон здания, наоборот, всё ещё отдает лёгким теплом висящего целый день солнца. По телу скользит ветерок. Между фразами пауза в секунды две, но каждая миллисекунда относит их далеко друг от друга. Стремительно и просто. Мир искажается, кажется шатким и неясным. У девушки часто бывали мысли, что всё здесь — не настоящее, и когда её сознание вдруг будто отделялось от мира, она более не имела сомнений.       Но жизнь её закончилась, а мир никуда не пропал.       — Я чувствую, как расползается твой слом. Своим неверием ты убиваешь вас обоих, — он идёт к самому краю крыши, неожиданно по-простому садится у края, свесив ноги. Никакого официоза, не сейчас и не с ней. — Когда-то я с острым рвением искал разные пути решения этой ситуации. Я то бросался на тебя, чтобы отвадить ваши отношения; то демонстративно отступал, пытаясь навязать чувство вины или совести. Много способов текли сквозь мои пальцы. Упертость сменялась мягкостью. Манерные разговоры уступали скандалам. Почти с пеной у рта я перепробовал так много вариантов, чтобы сделать хотя бы что-то, не понимая, что это не мой штурвал и руль не будет мне подчиняться. Что это та ситуация, когда стоит… Просто довериться течению времени. Дать другим выбирать то, что они хотят, пускай к каким бы последствиям для них это не привело. Мне так не верилось, что бездействие иногда — лучше любого действия. Что молчание может сказать больше, чем разговорчивость.       Ривер молчит. Смотрит в спину давнего наставника. Спутника. Друга. И видит просто человека.       В конце концов Босс и правда просто человек. Его захлёстывают чувства, он может совершать ошибки, жалеть, радоваться. У него может болеть когда-то бившееся сердце. За своим горем легко забыть, что ты не единственный, кто может испытывать те же чувства. Юджин — часть коллектива. Официально неофициальный любимчик Босса. Друг. Может, даже, младший брат или сын. Кто-то, кто смог забраться глубоко внутрь и растопить хотя бы пару шаров слоеного льда внутри.       Как лидер, мужчина чувствовал вину. Как человек — боль и страх. Как отец — отчаяние.       Ривер могла его понять. Схожие чувства их объединяли. Будь между ними то же, что было когда-то давно… Может быть, она бы села рядом. Сейчас хочется пойти на другую часть крыши. Сесть спинами один к другому. Но так можно не услышать нужных слов. Прослушать что-то важное. Потому она садится на пол и закрывает глаза.       Это всё ещё весна. Теплота начинает окутывать мир вокруг. Заполнять своей чарующей атмосферой всё, до чего касается. А на койке где-то в пошарпанной больнице часть их сердца отмирает на глазах. И нет ливня, хлёсткого ветра и стихийного бедствия. Это обычный вечер. А через пару часов будет обычная ночь. Ничего не случится. Полная тишь, скучная норма.       — Я хочу забрать контроль над разломом, — девичьи губы двигаются более слабо, взгляд скользит по трещинам в бетоне. — Эта боль принадлежит только мне, этот разлом я хочу разделять с собой, а не с…

      «Посторонним человеком»

       — Если бы у тебя был контроль с самого начала… Ты бы была всё ещё здесь?       Вопрос застает девушку врасплох. Если бы… Вся боль, которую она ощущала, была связана ещё и с разломом. Если бы все её реакции влияли на него и она реагировала бы на эту тонкую линию… Разве смогла бы она сдержаться от попыток разорвать его своими руками во время шальной истерики? Выдержала бы всю ту боль до полного опустошения? Не воспользовалась бы шансом вдруг окончить все, оправдав это тем, что так облегчит жизнь всем? Боль делает нас уязвимыми. Толкает на дурацкие поступки и крайние импульсы. И ничего в момент потери контроля сделать нельзя. А последствия всегда будут.       — Говоря это, я иду на большую встречу. Но также и освобождаю себя. Я тоже испытываю эту боль. Это чувство настолько разрывает меня, что мне некуда деться… Но, когда я могу ощутить твою, мне становится легче. Мы переживаем это не по одиночке. Мы не обязаны. Мне легче, ибо я ощущаю тебя почти постоянно, но ты бежишь. Выражать эмоции в трудные моменты нам сложно обоим. Но Юджин убеждал нас таки учиться этому. Разделять их друг с другом, учиться принимать их и показывать. И я пытаюсь. Но во мне есть также желание, чтобы пыталась и ты. Ради того, что говорил нам Юдж. Ради него самого.       Они долго молчат. Босс не оборачивается, дав ей личного пространства. В воздухе разлетаются птицы, пытаясь вернуться в гнездо до наступления ночи. Воздух заметно холодеет. Под руками у него бугристый холодный бетон. Время исчезло, как и мир. Только они и крыша. Только тихий разговор. И лишь Ривер решать, случиться ли таки слом после этого.       Проходит бесконечность прежде, чем Босс слышит отчетливый всхлип. А за ним ещё. А после ливень.       — Я не хочу, чтобы он умирал, — сдавлено разносится по крыше. — Он станет призраком, никуда не исчезнет, но он так молод… У него было столько возможностей прожить счастливо так много разных дорог. Достичь столько всего. Узнать самых разных людей. Только после смерти можно осознать масштаб случившегося. Юджин ещё так неопытен и не мудр. Как мы могли позволить ему выбрать этот путь? Как могли воспитать в нем что-то, что привело к такому исходу? Я была с ним на протяжении всего этого отрезка времени и даже не замечала… Как после этого можно вообще смотреть ему в глаза? Как можно было позволять первым трещинам охватывать его душу? Я была так эгоистична в своей слепоте. В дурацкой уверенности его неприкосновенности. Это будто… Будто я сама каждый день убивала его, по крохе, по чуть-чуть, будто специально не замечая его страданий… Я…       Её рука упирается в разлом, пока горло едва выдавливает слова. Спину скрутило горбом, голова вжата в плечи. Другая рука едва держит тело над землей. Босс наконец поворачивается.       — Ничем не лучше монстров, что мы уничтожаем… Так почему стоит оставлять…       Вскакивать на ноги при первом порыве боли было поспешной, глупой реакцией. Его шатает назад, когда накатывает вторая волна, что режущей болью пронизывает середину груди. Босс плохо соображает, когда в спину ударяет ветер и крыша мельтешащим замедленным кадром отдаляется вверх.       «Как давно я не пребывал в свободном падении… Тем более по такой глупой причине» — думается ему прежде, чем тело податливо падает на бетон.