а мир был чудесный

Он увидел солнце. Прошло целых три года с тех пор, как он в последний раз смотрел в голубое — как сами его глаза — небо столь безмятежно... Третий Рейх вдохнул студёный воздух полной грудью и выдохнул так же долго и глубоко. Лучи били прямо по глазам, заставляя Рюдигера слегка щуриться. И он так бы и лежал, пригретый ледяным светом, но... — А-а!!.. Всё тело сковало спазмом, а потом последовала долгая судорожная дрожь. Немец нелепо забарахтался в снегу, когда его попытки встать привели к тому, что он утонул в сугробе ещё глубже. «Я умираю!! УМИРАЮ!.. Я... Я-а!..» — внутренне вопил нацист, когда его настоящий крик сошёл до жалобного скулежа. А потом он огрёб щедрого пинка по челюсти. Охнув, Шредер схватился за больное место, зажмурился и испытал лёгкое дежавю. Непонятно, сколько бы он сидел по пояс в сугробе, но новая волна холодных мурашек по коже отвлекла его и как обухом по голове напомнила, кто стоял перед ним. «Блять.» Рейх совсем не понимал, куда и как он вляпался, но ему совсем, совсем это не нравилось, и где-то на сто процентов нацист был уверен, что в происходящем виновата наглая коммунистическая морда. Которая, однако, была того же мнения о немце. — Вставай, — бросил Алексей, презрительным взглядом смерив Рюдигера, так что тот наверняка провалился под снег да под землю, если бы вообще смотрел на русского. Кажется, он даже не думал о нём, надолго затихнув весь в своих мыслях... «Моя фуражка!» — осенило вдруг нациста, когда он понял, чего не хватало. Аккуратный зачёс светлых волос растрепался и взмок от растаявшего на них снега, так что гордого немца можно было сравнить только лишь с мокрой крысой, что Кондратьев и поспешил сделать. А потом весьма любезно напомнил о себе, подпнув Шредера в бок. Вскочив, Рюдигер оскалил свои страшные клыки и встал на дыбы. Пускай он был не из робкого десятка и от многих стран отличался крепким рельефным телом, русская зима немца всегда угнетала. В сугробах он никогда не мог ни полноценно совладать со своим телом, ни понять, куда вообще ему надо двигаться. И сейчас, пытаясь напрячься, чтобы казаться больше и опаснее, нацист провалился ещё глубже в сугроб. Что бы ни случилось, Алексею повезло больше — он оказался в снегу лишь по колено, а фриц утонул уже по грудь, лицом теперь едва-едва доставая до живота большевика. — Щ-щто ты сдел-лайт с мой-я фураш-шка?! — не попадая зубом на зуб, оттарабанил Рейх на русском, гневно сияя голубыми глазами. Ох. Этот языковой барьер. — Фуражка? — Алексей округлил глаза, снова сбитый с толку. Какая, блять, фуражка? — Это действительно то, что тебя волнует? — Тьебе лучщ-ще не зльить менья, руссищ-щ! — огрызнулся Рейх, опять слабо забарахтавшись в снегу под взглядом СССР, быстро похолодевшим. — Я не буду, — бросил Советы, отвернув голову от немца. То, что казалось попыткой Третьего Рейха выкарабкаться, являлось непроизвольной бешеной дрожью тела, не терпевшего холода. Всем сердцем желая рявкнуть что-нибудь обидное в спину Алексея, Рюдигер не сумел и рта открыть, пока судорога его не отпустила. — Пр-р-роваливай, руссищ-щ!.. — наконец добился своего Рейх, перестав дёргаться. Советский Союз плавно взглянул на него. Светлые янтарные глаза Алексея поймали шальной блик солнца, пробежавшийся сначала по снегу на ветках, потом по лицу русского и наконец по сугробу перед ним. — Слушай, — миролюбивым тоном, от чего Рейх напрягся, начал Алексей. — Почему ты ещё жив? Немец, борющийся со снегом совсем уж слабо, замер. Изогнул светлые брови и склонил голову в сторону, не совсем понимая, к чему клонил коммунист. И куда, чёрт подери, делась дыра в его брюках и пуля в спине Рейха. — Йа не знайт, — тихо пробормотал Рюдигер совсем уж себе под нос, потерянно моргнув. Он чувствовал себя куда лучше, чем до того, как отключился, разве что, было до смерти холодно, а вблизи войной даже не пахло. Буквально. Третий Рейх привык к запахам пороха, пота, страха и крови, и хоть был знатным чистоплюем, полюбил их сильней, чем родную сестру. Где бы они ни были, это место явно не знало войны. — Швайц? — спросил Шредер сам у себя, подняв глаза на Алексея, и... кажется, зря. Этот русский смотрел на него! Смотрел-смотрел-смотрел!! Так, сволочь, смотрел, что казалось, ни на секунду на фрица не прекращали таращиться прищуреные медовые глаз. — Нет, — решительно отрезал Кондратьев, выбравшись из сугроба, куда его закинула нелёгкая. Он поспешил отряхнуть свои штаны, всё так же смотря на немца. — Это точно один из моих лесов. Я чувствую. Третий Рейх скривил губы, выражая недовольство. От взора Алексея, плавно перетёкшего в вопрошающе-любопытный, это не укрылось. — А й-йа чувствуй-у, что мнье холод-дно, — признал нацист, снова продрожав. Его щёки от негодования и злобы покраснели. Он — самая могучая держава. Лидер по вооружённым силам, получивший титул едва ли не с рождения своего правительства. Страх всех евреев и прочих унтерменшей... прямо сейчас сидел с сугробе в полной беспомощности перед своим врагом и ежеминутно дрожал. — Вон как, — кивнул Алексей, шагнув вбок. Внимательные голубые глаза последовали за ним. Как бы холодно и страшно не было, осторожность — превыше всего... Рейх втянул голову в плечи и сжался в плотный клубок агрессии и страха, в любой момент готовый к нападению и ответной атаке. Советы сделал ещё один шаг, и Шредер ожидал уже, что со следующим движением Кондратьев впишет ему легендарных русских пиздюлей, но коммунист остановился. Вместо того, чтобы напасть на Рюдигера, он наклонился к нему пониже и протянул руку. Помедлив, Союз протянул и вторую, хватаясь за плечи Шредера. А тот вдруг взвился, точно пресловутый змей, и, как только его выдернули из снега мощным рывком, отлетел от Алексея на белую притоптанную тропу. Мимо лица русского мелькнул чёрный плащ фрица, приземлившегося на подогнутые ноги. Одной рукой он упирался в оледеневший снег, помогая себе удержаться, и прорезал глазами дыру в лице Советов. — Спасибо, — всё-таки бросил он на своём, медленно выпрямляясь. Оказавшись друг напротив друга державы почти сравнялись в росте. Но только из-за того, что Союзу пришлось наступить в снег, чтобы вытащить немца, внезапно благодарного, из ледяного белого плена, иначе двухметровый большевик был бы сантиметров на десять выше Третьего Рейха. — Ага, — отрешённо ответил СССР, твёрдо встав справа от нациста. Вокруг них всё ещё был молчаливый белый лес. Как бы Алексей не надеялся на то, что это сон или иллюзия, всё оставалось на своих местах. В существование высших сил не верив, теперь Кондратьев был готов и поверить — ну как ещё объяснить, из-за чего именно его и именно этого немчуру нечто выхватило из среды, не сказать, что благоприятной, но хотя бы привычной, и метнуло... сюда. «Куда сюда-то?» — стиснув зубы, ломал голову большевик. Он по выработанной привычке хотел поправить лямку ружья на плече, но рука ничего не нащупала. Вместе с нацистской фуражкой в небытие кануло и оружие Алексея. Встав, как прибитый подошвами обуви к земле, Кондратьев крупно дёрнулся. Рейх, не ожидав такого манёвра от коммуниста, врезался в его плечо подбородком и рефлекторно схватился за ушибленное место. Защищался. «Здесь», — удовлетворённо буркнул про себя Советы, отметив, что нацист безмолно следовал за ним. Так, наверное, и нужно было?