Куда упадёт Алиса

На то, чтобы очнуться, у меня ушло несколько дней. Сначала смутные образы виделись как через плотную темную завесу — толпа людей в трауре, скромная могила, долгая речь пастора; потом — череда грустных визитеров, затворничество в светлой комнате, уставленной подаренными букетами цветов — уже отчетливее; наконец, мерный бой часов с кукушкой, объявляющий время ланча — когда я осознала, что действительно существую. Даже щипать себя за руку не пришлось. Как так вышло — я не знаю, не помню даже намека на то, что могло выкинуть меня в другую реальность. Последние несколько часов будто стерты из памяти — на мой дилетантский взгляд, один из признаков сильного сотрясения мозга. Но теперь уже не важно. Чисто технически, и мозг-то теперь другой, и остальные части тела — ребенка одиннадцати лет. Меня. Состояние липкого тумана в голове сменилось звонким и четким восприятием действительности. Я обнаружила, что живу в небольшом поместье рядом с Кембриджем, что хозяйка его — моя тетка, сестра матери, и что именно мать я недавно хоронила. Последнее обстоятельство «всплыло» само, стоило мне только задаться этим вопросом. Фелиция Уилд погибла в родах вместе с ребенком. Ее мужем — и моим отцом — был канадец, скрипач-виртуоз и волшебник. Впрочем, все, кого я успела повидать здесь, были волшебниками. Включая меня. Даже не знаю, что было хуже: изначальное полубессознательное состояние или четкое понимание, что меня — и всей моей жизни — больше нет. Есть нечто новое, чуждое, неизведанное, но смутно знакомое, и потому пугающее до слез. Я не чувствовала твердой почвы под ногами, стала путать адекватные случаю слова и поведение, которыми до этого управлял «автопилот». Люди, в одно мгновение оказавшиеся моими родственниками, не могли утешить, развеселить и растормошить, как делали раньше. Их легкомысленного и озорного ребенка как будто подменили. Тетушки и кузины недоумевали и списывали все на сильное горе от потери самого близкого человека. В каком-то смысле они были правы — я потеряла себя, а восстановиться или, вернее, собраться заново из уцелевших осколков было невозможно в том калейдоскопе событий, который старательно завертели вокруг меня. Особенность английской культуры: здесь не принято долго и искренне страдать, особенно прилюдно. Спасение носило имя леди Бет. В одно пасмурное утро она появилась на пороге лондонской квартиры, где проживали мы с отцом, и велела собирать вещи. На подмогу была послана служанка-эльф, и готова я была в течение получаса.  — Свежий воздух и природа полезнее для ребенка в таком состоянии, Джошуа, сам понимаешь. — на прощание сказала она отцу. — Во время гастролей тебе не придется о ней беспокоиться. Так я переехала в тихий уголок графства, с небольшим домом в стиле короля Георга и природным садом — извилистые тропинки, пересекающиеся с дубовыми и кленовыми аллеями, плакучие ивы, тенистой сенью накрывающие маленький пруд, аптекарский огородик и спрятанные в розовых кустах скамейки. Был февраль. Обошлось без привычных мне снегов и морозов, но оконные рамы понимались редко, солнце почти не выглядывало. Заботились обо мне очень ненавязчиво, но при этом чутко и бережно. За исключением приемов пищи и вечерних прогулок я была предоставлена самой себе, книжным шкафам и старому роялю с подсвечниками. Моя предшественница, как, впрочем, и я когда-то, играла довольно бегло, пальцы сами легко танцевали по гладким клавишам, и занятия не доставляли мне никаких особенных хлопот. Во время этих занятий под тихий треск камина и отблески плавящихся свечей (электричества не было ни в доме, ни в саду) я много думала. Леди Бет — младшая сестра матери — установила мне распорядок дня, с раннего утра до вечера. Не включавший в себя спартанских условий и строгих правил, он, тем не менее, уравновесил и успокоил мои нервы и освободил время для рефлексии. Книги Остен, сестер Бронте, Диккенса и моего любимого «птицы Додо» Кэрролла стали моими постоянными спутниками, хотя иногда приходилось перечитывать одну страницу по несколько раз — задумываясь, я не вникала в текст, машинально пробегая глазами по строчкам. Деятельный интерес к жизни проснулся во мне уже весной. Глядя на ароматные зеленые почки и влажные, еще пустые газоны, я поняла, что тоже набрала достаточно сил для движения вперед. Успокоившись и утвердившись в том, что я есть, я мыслю, я существую, пусть и в несколько непривычных условиях, я решила «укрепиться на местности», узнать получше себя и семью, может, даже сделать что-то для мира, в который попала. Пока что якорями в нем были музыка и желание понять, что за люди меня окружают — или окружали. На одной из прогулок я попросила Бет рассказать о матери.  — Это сложно, милая. И мне тоже. Но если ты настаиваешь… — она замолчала, однако потом продолжила:  — Вы с Фелицией в детстве были очень похожи. Резвая, легкая на подъем, боевая. Очень общительная. На всех праздниках — душа компании. Мне кажется, никто в нашей семье не умел так быстро заводить знакомства, причем не только с людьми. Мы росли в большом поместье, там к дому примыкает парк, плавно переходящий в лес — местами очень глухой, совсем дикий. Зверей там всегда было много, мужчины часто выезжали на охоту, а детям было строжайше запрещено туда заходить. Но однажды во время прогулки любопытство пересилило в нас с сестрой здравый смысл… Пропущенный ланч нам простили, к чаю забеспокоились, а когда мы не появились в доме к ужину — забили тревогу. Уже почти в сумерках нас обнаружили на поляне в самой чаще, вымазанных в грязи и с десятком свежих царапин. Я ела ежевику прямо с куста, а Фелиция, громко смеясь, играла с маленьким волчонком и его матерью. Представь себе ужас наших родителей! — она улыбнулась.  — Дай угадаю, на следующий месяц вы остались без гостей, развлечений и сладкого?  — На удивление, нет. Все были слишком рады, что нашли нас живыми и здоровыми, хотя дедушка и грозился достать розги. Было спокойно и уютно так беседовать: то сидя у пруда, то за чаем в голубой столовой, то в темной гостиной под мерный шаг часов. Как только я оправилась от потрясений и оживилась, прогулки и беседы стали дольше, а также раз в две недели вечер я посвящала визитам с тетушкой — или навещала родственников и знакомых, или сама их принимала. Ничего сверхъестественного от меня не требовалось — траур по матери оправдывал отказ от излишеств и веселья — но появляться в обществе все же стоило. Милая беседа за чашкой чая в Англии — это святое, в том числе в плане обмена информацией и налаживания связей. На одном из таких журфиксов я и познакомилась с кузеном Альфредом. Вернее, с этого началось наше близкое общение — как я вспомнила, до этого мы не были даже приятелями, несмотря на знакомство и довольно близкое родство. В половину пятого он легко шагнул из камина, стряхнув с плеч серой мантии золу.  — Как поживает малышка Элли? — я вздрогнула и чуть не уронила поднос с пудингом, который пыталась аккуратно поставить на стол между черничным тортом и чайными кексами.  — Чудесно. Днями сидит за роялем, есть забывает — прямо как ты с теми книжками, помнишь? — леди Бет подала ему руку и указала на стул. — Садись, сейчас Джуди подаст чай.  — «Те книжки» помогли мне достать вот это, — он вынул из кармана металлический значок: буква Т была окольцована толстой крученой проволокой. — Можете меня поздравить, леди. Бет ахнула и наклонилась, чтобы рассмотреть получше, но Альфред со смехом зажал его в кулак и спрятал обратно.  — Нельзя, нельзя. Отдел Тайн в договоре о конфиденциальности и неразглашении такого накрутил — я сам еле понял, что подписываю.  — Неужели совсем ничего не можешь рассказать? Мы так будем знать о тебе еще меньше, чем раньше. Уехал в университет — и ни полслова за год! Да бери же пирог, он сегодня выше всяких похвал.  — Действительно, очень хорош. Что касается службы: я теперь младший сотрудник Департамента Ума. Кроме того, что мы сотрудничаем с кафедрами нейронауки в Лондоне и Глазго, ничего не могу сказать. — он развел руками. За разговорами чай плавно перетек в ужин. Уже стемнело, эльфы зажгли свечи, леди Бет устало откинулась в кресле с мягкими ушами, а мы никак не могли остановиться, обсуждая Алису Лидделл и ее «память не только назад, но и вперед». Наверное, ни с одним человеком мне не было так легко начать знакомство, как с Альфредом, и ни один мой знакомый не был так сообразителен и так остроумен. Мы начали прощаться, только когда пробило одиннадцать.