По наклонной

      Антон, окрылённый чувством томительного ожидания и любви, летит, чуть ли не сбивая прохожих. Правда, тут по таким происшествиям получилось 1:1: сначала Шастун практически снёс женщину, что шла с черепашьей скоростью, а этим временем на него почти что наехал парень на самокате, что промчался мимо со скоростью света.       И в том, и в другом случае Антон выругался: один раз шёпотом, а второй — накидал вдогонку тому парню. Хотя, может, он тоже спешил к своему любимому человеку? Тогда осуждать тут нельзя… Нет, всё же можно, потому что от любви в глазах не темнеет, люди не плывут перед ними, поэтому надо видеть, что перед тобой идёт человек, и объезжать, а не пытаться его задеть своим самокатом или телом. И главное, что пострадали бы оба, и оба бы, кстати, попали бы в травматологию с переломанными руками и ногами, ну или в морг — с вывихнутыми шеями.       Преодолевая очередной пешеходный переход перед своим домом, Антон всё же смотрит по сторонам, потому что попасть под машину не очень хочется, особенно когда до квартиры пару шагов осталось. И особенно когда там может ждать тот самый человек, который сумел окрылить не хуже «Редбула».       Шастун бежит по ступенькам, попутно доставая из сумки ключи от квартиры. Только оказавшись перед дверью, он останавливается, смотрит на номер, медленно вдыхает и выдыхает, опускает взгляд на ручку, смотрит на замочную скважину и, расправив плечи, быстро открывает замок, с улыбкой встаёт на коврик в прихожей, но она медленно сползает с лица.       На полу нет ни одной чужой пары обуви, в квартире тихо, пусто, как становится и в душе. Крылья отмирают и падают рядом, оставляя открытые раны, которые вызывают резкую боль при любом движении, даже при маленьком вдохе, что необходим, чтобы мозг переработал эмоции и перестал подкидывать картинки выхода из окна и порезанных вен. Казалось бы: всё хорошо, Арсений любит, хочет быть рядом, да и Антон сам не прочь бы всегда находиться в районе пары метров от Попова. Что тогда такого страшного произошло? Разрушилась мечта прыгнуть в объятия одногруппника прямо здесь и сейчас.       — О, Бантик, — Антон видит кота, что выходит из спальни, улыбается, ставит пакет с вещами на пол и берёт Бантика на руки, снимает кроссовки, наступая носками на пятки, — хоть ты со мной. Ты ещё ни разу меня не бросил. И надеюсь, что в ближайшее время не собираешься покидать этот бренный мир.       Антон поглаживает кота, идёт вместе с ним в ванную, сажает на стиральную машинку, моет руки, насухо вытирает и, снова взяв Бантика и прижав его к груди, топает в сторону кухни, по привычке включает свет, заходит и только хочет обратно шаг сделать, чтобы выключить, как замечает двух людей, сидящих за столом.       — Сюрприз, — негромко говорят Антонина Владимировна с Арсением и улыбаются во весь рот. Шастун тушуется, опускает кота на пол и не знает, к кому первому в объятия кинуться.       С одной стороны, и милую старушку хочется обнять, почувствовать то самое мамино тепло, которого с самого детства не хватало, но с другой, — есть огромное желание прижаться к Арсению, поцеловать его, провести руками по угольным волосам, растрепать их, увидеть улыбку не на расстоянии, а прямо перед собой. Лучезарную, счастливую, успокаивающую.       — Ну и чего ты стоишь, как памятник в плохую погоду? — Смеётся Антонина, встаёт из-за стола, обнимает Антона крепко, укладывая руки на лопатки, прижимается ухом к груди, стискивая сильнее. — Ой, у тебя сердечко-то щас выпрыгнет. От радости, что ли?       — От радости я сейчас заплачу, — шепчет Антон, прижимает соседку к себе, укладывает подбородок на её голову и ощущает то самое тепло, чувствует, как оно приятно растекается по всему телу. Все невзгоды, неприятности и усталость уходят, оставляя Шастуна в покое, в моменте, здесь и сейчас. — Ну вы даёте… Ладно Арсений, а вы-то тут что делаете?       — А ко мне твой этот Арсений постучался, рассказал, что ты ходил в последние дни как пришибленный, да и надоело мне ждать у моря погоды. Тем более, что у моря этого времени никогда нет, вот и согласилась. — Антонина отходит на шаг. — Антош, что-то случилось? Вон мешки какие под глазами появились, исхудал, бедный, кожа да кости, за шваброй спрятаться можешь.       — Всё хорошо, — уверяет Антон, смахивая выступившие слёзы, — перенервничал, устал, да и на личном… проблемки, — Шастун кидает взгляд на Арсения, после снова смотрит на старушку. — Антонина Владимировна, у меня все хорошо, загрузился просто, вы же меня знаете, — Антон опять обнимает её.       — У меня телефон совсем старенький, и то так не перегружается, — подмечает Антонина Владимировна, смеясь. — Эй, ты меня ведь сейчас в лепёшку превратишь.       — Ну вы и дураки. Я так вас рад видеть, вы бы знали. Соскучился, — Антон отстраняется, переводит взгляд на Попова. — Скучал очень сильно, — повторяет он почти шёпотом. — Хоть мы с вами виделись буквально… вчера и сегодня. Я придурок, да?       — Господи, Антош, — опять смеётся Антонина, отходит, усаживается за стол. — мы тебя любим и тоже всегда скучаем по тебе. А ты меня обидел, между прочим. Я тебя жду-жду, и вот у тебя в квартире сижу, а не ты у меня.       — Простите, Антона Владимировна, я не смог к вам забежать, у меня просто… Завал по учёбе, по работе, по жизни. Мне очень стыдно перед вами, вы для меня как мама, а я вот так… — Шастун опускает взгляд заводит руки за спину, чувствуя себя так, словно стоит перед классом и пытается рассказать «Руслана и Людмилу».       — Антошенька, да я же шучу, солнце. Ты же такой лучезарный, что я только при виде тебя улыбаюсь, — Антонина продолжает заражать окружающих улыбкой. — Мы тебе поужинать вместе приготовили. У меня на кухне, а то запах бы у тебя стоял, мы бы это… Как это у вас, у молодёжи?       — Спалились, — кивает Попов, всё же встаёт со стула, подходит к Антону ближе, и Шастун готов уже на него наброситься, заобнимать, зацеловать, от макушки до пяток, но только мозг включается в тот момент, когда Арсений протягивает правую руку, которую Антон спустя несколько секунд крепко пожимает. — Мы думали, что ты не придёшь до вечера. Я ставил на то, что ты уже в одиннадцать тут будешь. А уже два… Препод убивал или ты его?       — Потом расскажу, — Антон отмахивается и всё же усаживается за стол, наблюдает, как Арсений начинает суетиться.       Стаканы на столе поправляет, тарелки, вилки, ножи, бегает взглядом по стенам, останавливается на часах, долго вглядывается в них, а после с ужасом в глазах смотрит на Антонину Владимировну.       — Господи, устроил тут представление, — старушка вздыхает, встаёт со стула и уходит, но ненадолго. Возвращается буквально через пару минут — с подносом в руках, на котором красуется запечённые куриные ножки.       У Антона слюни текут только при одном их виде. С детства любит их. Мать всегда готовила. Ну, точнее, готовила курицу, клала отцу ножки, а Шастуну крылышки. А отец менял незаметно тарелки местами, за что получал от жены, но всегда стоял на своём. По крайней мере за обеденным столом.       Когда еда оказывается разложена, Антон сразу же хватает куриную ножку и с удовольствием откусывает, чуть ли глаза не закатывает. Настолько вкусно, что хочется благодарить и Арсения, и Антонину, и ту самую курицу, которая бегала, видимо, мало, ела много, что такая вкусная получилась. И не жалко птичку, нет.       Только спустя час уже остывшая еда оказывается съедена. Антон так сияет, что его можно на ёлку вместо гирлянды вешать. И смотрит на Арсения и Антонину, причём на первого больше, старается мельком, чтобы старушка не заметила, хотя та замечает, Шастун понимает, но, видимо, делает вид, что совсем слепая и даже глухая. Потому что иначе не объяснишь, как эта годами умудрённая женщина может не видеть очевидного. Кажется, что хоть глаза и уши закрой, всё равно в воздухе будет чувствоваться эта неловкость первого свидания при постороннем человеке.       А вот Попов не пытается даже скрыть, что своё сердце Антону готов прямо сейчас отдать. В открытую ухаживает, не стесняется, следит за Антоном, салатик подкладывает, пока тот пытается не краснеть и делать вид, что не растекается лужей. Шастун чувствует, что ещё чуть-чуть — и самому уже будет плевать с высокой колокольни на то, что они не одни. Будет целовать, обнимать, а после заберётся под кожу и поселится там, чтобы быть всегда рядом, чтобы не просто тело к телу, а органы к органам, сердце к сердцу. Вот такое как оно есть, открытое. И душа в душу.       — С вами, конечно, хорошо, но пошла я домой, у меня сериал начинается. А одну серию пропущу, так и дальше не пойму ничего, — Антонина, вытирает губы бумажной салфеткой, встаёт из-за стола. — А вы тут ещё посидите, выпейте, в конце концов. А ты заходи ко мне, Антош, заходи, я всегда по тебе скучаю.       — Антони-и-ина Владимировна, — Антон встает, подходит ближе к женщине и стискивает её в объятиях, чувствуя такие же крепкие ответные.       На душе кошки мурлыкают, пузиками кверху поворачиваются, лапки на груди складывают и спокойно прикрывают глаза. Доверяют себя человеку, чьи морщинистые руки обвивают талию, чья голова прижимается к плечу. Тому, кто дарит любовь, и при этом не говорит об этом ни слова. Всё прослеживается в действиях, а не пустом трёпе.       Шастун отпускает Антонину только через несколько минут. И как дурак так счастливо улыбается, что слёзы на глаза наворачиваются, но он их не скрывает, потому что сейчас рядом находятся те люди, которые поймут, которые не будут говорить: «не плачь, ты же мужик!». Они обнимут, успокоят и просто примут, что мальчики всё же тоже плачут.

***

      — Договорились, что я к ней зайду через три дня, — говорит Антон, возвращаясь на кухню после недолгих проводов старушки. — Арс…       И от трёх букв, произнесённых вслух, сердце начинает биться о рёбра, словно птица, которую поймали и насильно посадили в тесную клетку. И выбраться не получается, и щебетать бесполезно.       Антон стоит в проходе на кухню, чешет затылок, слышит сердцебиение в ушах и пытается как-то сформулировать то, что сказать хочет, но не получается. Предложения не складываются, да и мозг отказывается функционировать, посылая сигналы вроде «обнять», «поцеловать», «сказать, как сильно ты любишь».       Словно в «Симсе» Антон нажимает на персонажа Арсения мышкой, кликает на действие и пытается выбрать что-то подходящее из предложенных вариантов. А подходит всё, но одновременно на это всё не хватает смелости. Хочется уже даже считалочкой воспользоваться, чтобы уж наверняка, но и на это нет никаких внутренних сил. Теперь только долго смотреть на Попова, довольствоваться видом и понимаем, что они снова оказались наедине. А таким шансом теперь надо пользоваться по назначению, а не тупого из себя представлять.       — Арс, прости, что я вспылил в кафе, — начинает несмело, боясь, что может опять всё испортить. — Меня чудиком называла мать. И это слово стояло рядом с «тебя больше никто не полюбит, кроме нас». И я испугался. Просто побоялся, что ты меня присвоишь и будешь говорить это. И вспомнил детство. И мне так… Так больно стало, Арс.       Сказать это оказалось легче, чем думалось. Слова сами собой вылетели, Шастун даже не заметил, как произнёс эту маленькую речь. И язык явно не собирается останавливаться на этом.       — Прости меня, Арс. Меня переклинило, когда я начал спрашивать, сколько я стою. Когда на тебя сорвался. И потом, в ванной, тогда, я снова побоялся. Я… Испугался, что я для тебя просто игрушка. Что я для тебя ничего не значу. Только твой Матвиенко смог мне зерно здравого смысла посеять в мой поломанный горшочек. Ты ведь как лучше хотел, а я так боюсь всё испортить. Прости, что заставил тебя бегать за мной. Прости, что посылал, прости, что старался забыть, но не получилось, прости, что не смог сразу ответить, что злился, что…       Договорить не получается. Видя, что Арсений встаёт, Антон делает шаг назад, как будто на него надвигается что-то страшное. Но Попов лишь смотрит как-то… ласково? Он не злится, не хочет ударить за все извинения? Нет. Он просто спокойно подходит к Шастуну, заглядывает в глаза и крепко обнимает.       — Я на самом деле люблю тебя любым, — шепчет на ухо, и у Шастуна начинает печь щёки, — и когда ты злишься, и когда ерепенишься. И даже когда ты меня посылал, я не обижался. Я никогда не злился на тебя. Прости, что так по-мразотному пытался привлечь твоё внимание. Я почему-то видел в этом лучшую стратегию.       Шастун слушает внимательно, коленки подгибаются от таких слов, снова хочется превратиться в лужицу и растечься по всему полу. Но не дают это сделать руки, что крепко сжимают, тело, что жмётся всё ближе и ближе, словно боится упустить.       — И я знаю, что нам о многом придётся говорить. И я готов тебя слушать. Каждое твоё слово, Антон.       Арсений отстраняется, кладёт ладони на щёки Антона, снова в глаза смотрит, а Шастун в этот момент взгляд опускает на губы, к которым срочно надо прикоснуться своими.       — Правда? — выдавливает из себя Антон шёпотом.       Арсений кивает с улыбкой, медленно отпускает щёку, двумя пальцами чуть опускает голову Антона за подбородок, а вторую руку перекладывает на шею.       — Можно тебя поцеловать? — шепчет Попов и тянется ближе.       — А можно меня об этом не спрашивать? — Антон, закусывает нижнюю губу, руки кладёт на плечи Попова, и тоже тянется, чувствуя себя жирафом. — Просто целуй.       И Арсений целует. Медленно, растягивая удовольствие, поглаживая затылок и несильно оттягивая волосы. Шастуну окончательно сносит голову. Он отвечает, да с таким напором, что на секунду сам себя пугается, отстраняется, открывает глаза и опасливо смотрит на Арсения. Но тот вновь утягивает в поцелуй, без слов говоря: «перестань думать, просто доверься, отдайся моменту».       И Антон считывает это. Отдаётся, перестаёт думать, отдаёт контроль Арсению, чувствуя себя, наконец, той самой маленькой ложкой, которой хотел ощутить себя очень давно, но не имел возможности. Но Попов — это тот самый человек, на которого можно положиться. Шастун это каждой клеточкой чувствовал даже тогда, когда посылал катиться колбаской по Малой Спасской. Всегда знал, что будет за ним как за каменной стеной.       — Моя жизнь скатилась по наклонной, как только ты появился в ней снова, — отстранившись, шепчет Шастун, невольно сжимая пальцами чужие плечи сильнее. — Но я скатился вверх.       — Нарушив все законы физики, — кивает Попов, одной рукой поправляет взъерошенные волосы Шастуна.       И шарик с именем Антон переходит уже на другую наклонную линию, наплевав на гравитацию. Потому что с Арсением она ничего не значит.       С ним Шастун скатывается вверх, не боясь сорваться.