Трилистник

      В первый раз Чан увидел Феликса, когда ему было восемь. В тот день дед отправил его в лес за травами и Чан долго петлял между огромными деревьями от поляны к поляне, вдыхая свежий утренний воздух и понемногу наполняя корзинку.       От незатейливого занятия его отвлекли всхлипы. Чан замер, в неверии нахмурившись: он отошёл от города на приличное расстояние и сама мысль о том, что кто-то мог потеряться в глуши, пугала.       Чан прислушался. Кажется, звуки исходили от громадного дерева в десятке метров от него. Он медленными шагами обогнул ствол, и его сердце похолодело: в небольшом углублении между корней сидел мальчишка и плакал. В какой-то момент он поднял голову, и Чан увидел его глаза глубокого карего цвета, в которых плескались страх, обида, отчаяние, злость… — Что ты здесь делаешь? — спросил Чан и сделал пару шагов в сторону мальчика. Тот вжался в дерево и выставил вперёд руки, защищаясь от незнакомца. — Эй, я ничего тебе не сделаю! — проговорил Чан, улыбнувшись, и присел на корточки. — Ты потерялся?       Мальчишка кивнул и заплакал с новой силой. — Послушай, я знаю этот лес и могу вывести тебя в город. Скажешь, как тебя зовут?       Мальчик растерянно взглянул на него, но в его глазах блеснула робкая надежда. — Ф-феликс. Ликс. — Хорошо, Ликс, а где ты живёшь? Я отведу тебя к твоим маме и папе. — У меня нет мамы и папы, — ответил Феликс и шмыгнул носом, а Чан чуть не влепил себе пощёчину за необдуманные слова: он же сам не так давно потерял родителей, так как мог не разглядеть в глазах Ликса ту же горечь? — Прости, я не хотел… — Всё нормально, обо мне хорошо заботятся люди Храма, Жрецы… — О, так ты живёшь в Храме? — удивлённо спросил Чан и с удовольствием отметил, что Феликс немного расслабился и охотнее пошёл на контакт. — Да, и у меня даже есть друзья… — ответил Феликс и мечтательно улыбнулся. — Малыш Чоннини, Минхо, Джинни… Они очень хорошо ко мне относятся и я очень их люблю. — Понятно, — Чан склонил голову, разглядывая Ликса. Тот был одет в старенькую, но аккуратно заштопанную одежду, а в отросшие тёмные волосы кто-то заботливо вплёл голубую ленту. — Ну что, пойдём домой? А по пути расскажешь мне, чем ты занимаешь в Храме.       Они долго шли по лесу, который тонул в смешении солнечного света и игривых теней, и Феликс, осмелев, без умолку рассказывал о своей жизни. Оказывается, он попал в Храм после смерти родителей и там ему сразу нашлась работа: он был не из бедной семьи, поэтому в свои пять лет уже умел читать и писать, так что ему часто доверяли работу с книгами. А ещё его добрый Минхо умел делать красивые причёски, а Нинни смешно топал ногой, когда Феликс хотел отлынить от занятий. Пропускать, кстати, он любил на пару с Хёнджином. — А сюда ты тоже с занятий сбежал? — спросил Чан, не отрывая глаз от живого, украшенного веснушками лица. — Не совсем, — нахохлился Ликс. — Сегодня старейшина сказал, что я плохо подготовился, хотя я честно накануне учил, но он мне не поверил и в наказание отправил переписывать толстую книгу. А я обиделся и убежал!       Феликс насупился, наморщив нос-пуговку, и Чан не смог сдержать смеха. — Ты что смеёшься? — разозлился Ликс. — Самого, небось, никто не заставляет сидеть над дурацкими заданиями! — Ещё как заставляют, — усмехнулся Чан. — Я отношусь к этому по-другому, вот и всё. Для меня это не бесполезные задания, а то, что помогает узнать мир получше. Вчера, например, дед рассказал мне про ранник, а сегодня я шёл по лесу и мог распознать его среди других цветов. И, знаешь, это ощущалось, как маленькая, но чарующая победа! Феликс нахмурился, что-то обдумывая. — Ну… — неуверенно начал он. — Если смотреть на уроки с этой стороны, то, может, и ничего… — Вот и хорошо, — ответил Чан. — Вот и славно! — и потрепал Ликса по голове.       Феликс вздрогнул, как будто не привык к подобным действиям или успел от них отвыкнуть, но потом улыбнулся и сам подставил макушку под тёплую ладонь.       За довольно долгую прогулку Чан успел узнать о Феликсе ещё много забавных вещей: например, он ненавидел вставать рано, но, если Минхо обещал ему булочку со сливочным кремом, он вскакивал до первых лучей и к моменту пробуждения Храма был уже одет, умыт и причёсан. А ещё он мог часами наблюдать за рыбками в храмовом пруду и даже разговаривал с ними. — Вот и пришли, — сказал Чан, когда они поднялись на взгорок и остановились перед массивными воротами. — Не теряйся больше, ладно? — Не буду, — ответил Феликс и потупил взгляд. — Чан! — крикнул он, когда тот развернулся и направился в сторону города. — Спасибо! Я надеюсь, мы ещё увидимся! Давай завтра после полудня около входа в тот лес?       Чан кивнул, тронутый искренностью мальчишки, который хотел дружить с почти незнакомым человеком, и с того дня они стали видеться практически каждый вечер.       Оказалось, что Феликс разведал тайный ход, который из Резиденции выводил прямо к лесу, но его никто не использовал, поэтому Ликс мог часто бегать к Чану, который уже через несколько дней встречал его с распростёртыми объятиями. С Феликсом было весело и легко: он шутил, смеялся, всегда готов был помочь, если дед поручал Чану собрать очередной список трав. И, главное, всем сердцем тянулся к прекрасному: его глаза излучали свет, когда он видел птиц и зверушек. — А в нашем Саду совсем другие, — сказал Феликс, рассматривая белку. — Волшебные. — Волшебные? — удивлённо переспросил Чан. — Ага. Они разноцветные, все мерцают разными цветами… Я бы показал тебе всё-всё-всё, но наш старейшина очень строгий, поэтому я не хочу, чтобы ты попался ему на глаза. — Ничего страшного, — мягко ответил Чан, вручая Ликсу ромашку. — В другой раз обязательно посмотрю. — Гляди, чему научился! — воскликнул Феликс, едва завидев нового друга среди деревьев. Была ранняя осень, и листья, впитав в себя солнце, желтели на фоне своих еле зелёных собратьев.       Ликс подошёл к кедру, усыпанному шишками, и выставил вперёд руку, прикрыв глаза. Он забавно наморщил лоб, и из его пальцев метнулось лезвие голубоватой энергии, которая встряхнула ветку и срезала шишку. — Вот это да! — восхищённо выкрикнул Чан, вслед за Феликсом подбегая к сбитой мишени. — Когда ты успел этому научиться? — А вот, я теперь прилежнее учусь, — ответил Ликс и горделиво приосанился. — Даже старейшина стал меня хвалить.       Чан улыбнулся, показал палец вверх и, повернувшись к шишке, поднял над ней руку — и та, замерцав светло-зелёным свечением, поднялась над землёй и снова повисла на ветке. — Чан, как ты это сделал?! — поражённо воскликнул Феликс и уставился на Чана большими воодушевлёнными глазами. — Магия целительства, — пожал плечами тот. — Ещё немного — и смогу залечивать небольшие раны. — А научи меня! — Феликс умоляюще сложил ладони и стал прыгать вокруг Чана. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — Ликс, это отнимает довольно много сил, — предупредил его Чан, но Феликс не сдавался. — Ну пожалуйста, я только немного попробую! — Ладно, — сдался Чан. — Что с тобой поделать!       Он встал позади Феликса, поставив свои руки параллельно чужим, и направил его ладонь на притоптанный цветок. — Закрой глаза и подумай о всей любви, которую испытываешь к нему. Представь, каким он должен стать, когда вылечится, и всю свои энергию направь на его восстановление. Давай.       Феликс зажмурился и начал изо всех сил думать о цветке. — Ну что, получилось? — спросил он через минуту, распахнув глаза. Цветок по-прежнему лежал, прижатый к земле. — Ну вот, — с досадой вздохнул Феликс. — Я надеялся, что всё получится!.. — Не получилось сейчас — получится потом, — отозвался Чан, подойдя к цветку. — Смотри, пара лепестков всё-таки поднялась!       Феликс взвизгнул, подскочил к Чану и начал близко-близко рассматривать цветок. — Получилось-получилось-получилось! — засмеялся он. — Я ещё буду пробовать, я буду стараться!       Он отошёл подальше и снова сосредоточился на внутренних ощущениях. Откуда-то из глубины рвалось что-то сильное, будто целительская магия странным образом повлияла на жреческую и, опутав в неё, породила нечто новое. — А вот так, вот так! — веселился Ликс, выпуская облачка энергии, которые принимали смешные формы. — Смотри, Чан!       Он засмеялся и развернулся к Чану, но вдруг поскользнулся — и его рука дрогнула.       В следующее мгновение правую щёку Чана обожгло. Как будто к ней приложили раскалённый прут и ещё, для порядка, ткнули им поглубже.       Он вскрикнул и отнял от лица ладонь. На пальцах пятном расплылась кровь, и Чан перевёл взгляд на Феликса, который застыл с выражением отчаяния на лице. — О нет, Чан, Чан! Прости! — он подскочил к нему, взял в ладони его лицо, рассматривая. — Это я, это всё я! Отвлёкся и направил на тебя магию поражения! Прости, Чан, прости, пожалуйста!       Он разрыдался и упал на колени, что-то отчаянно бормоча. — Эй, Ликс, прекрати, — Чан присел и притянул к себе Феликса. — Такое случается, понимаешь? Мы все совершаем ошибки. — Но ведь у тебя теперь останется шрам! — горячо возразил Ликс и снова заплакал. — Зато, я уверен, он будет самым очаровательным, — ответил Чан, чмокнув Феликса в макушку, и принялся успокаивать его размеренными поглаживаниями.       Следующий яркий момент произошёл зимой, когда Чану исполнилось пятнадцать. Тогда только-только ударил морозец и город выбелил воздушный снег. Феликс, побыстрее разобравшись с делами, сбежал из Резиденции и застал Чана на поляне у костра. Он, почему-то, был особенно воодушевлённым.       Ликс плюхнулся на бревно радом с другом и протянул ладошки к огню. — Ты никогда не думал о том, что мы удивительно легко сошлись? — спросил он вдруг, взглянув на Чана. — Думал, было такое, — ответил тот, подкинув хворост. — И что надумал? — Что мы лучшие друзья, — улыбнулся Чан. — А если мы лучшие друзья, нужно чем-то скрепить нашу дружбу, верно? — хитро поинтересовался Ликс, наклонившись к лицу Чана. — Наверное?.. — приподнял брови Чан, не понимая, что Феликс от него хочет. — Не наверное, а точно, — торжественно сказал Ликс и, достав что-то из кармана, протянул Чану. — Я заговорил его на удачу, и пусть это будет символом нашей дружбы! Чан протянул руку, и из пальцев Феликса ему на ладонь упал стеклянный шарик. Он был совсем простым: прозрачным, маленьким — но отчего-то у Чана на душе стало тепло.       В тот день, наблюдая за суетливым весельем Феликса, Чан впервые подумал, что чувства, которые он испытывает к этому мальчишке, наверное, всё-таки не вписываются в рамки дружбы.       Чан много думал. Незнакомые доселе чувства теплились в грудной клетке робкой птицей, которая замирала, когда Чан засматривался на Феликса. Ликс, воспитываемый старейшинами, становился степеннее, двигался плавнее, но, когда они забредали в лес, который некогда столкнул их друг с другом, и оставались наедине, он отпускал себя и был рад повалить Чана в листву или сугроб. Чан каждый раз особенно долго бурчал, отряхивая их одежду, но не потому, что злился, а потому, что так было проще скрыть смущение. И Феликс, кажется, понимал, что Чан ругается не по-настоящему, потому что всё повторялось снова и снова.       Лето сменило зиму, а зима — лето, а потом ещё и ещё… А Чан всё думал и думал, смотрел на Ликса издалека и не мог понять, когда тот успел из нескладного мальчонки вырасти в статного юношу. И, главное, так похорошеть.       Мир, полный жесткости и разврата, не тронул Феликса, которого оберегали высокие стены Резиденции и целая свита служителей Храма. За годы, проведённые среди Жрецов, Ликс расцвёл не только внешне: его внутренний мир обогатился, он стал ещё более нежным, ласковым, искренним, чувственным: мог плакать над сломанными растениями и переносить гусениц с дорог подальше в траву.       Ласковым и нежным он был и с Чаном. Часто, когда вечерело и Феликс, покончив с обязанностями, прибегал на опушку леса, к костру, он неизменно выпрашивал объятий и бормотал что-то тёплое в ответ на чановы поглаживания. И иногда, когда Чан решался и заглядывал Ликсу в глаза, которые бликовали в свете костра, ему казалось, что он может разглядеть в потемневших зрачках любовь, которую тот старательно скрывает за юношеской застенчивостью. В такие мгновения Чану ничего не хотелось больше, чем поцеловать его, но Феликс каждый раз быстро отводил взгляд и делал вид, что совсем не смущён. — И как тебе? — громким восторженным шёпотом спросил Ликс, когда они поднялись по каменной лестнице и вышли из-под арки, укрытой густым вьюном. — Я… я мог предположить, что ты придумаешь что-то особенное, но чтобы настолько… Чан замер, смотря на огни, мерцающие впереди. Они кружили над озером, путались в растениях, опускались на крышу ротонды. — И я здесь бываю каждый день, представляешь? — торжественно проговорил Феликс. — И все-все эти растения под моей защитой, — он приосанился и с важным видом повёл Чана за собой. — И что это за место? — спросил Чан тихо, будто боялся разрушить ощущение волшебства. — Мой Ритуальный Сад, — ответил тот. — И сейчас я угощу тебя самым вкусным чаем.       Он шутливо поклонился, пропуская Чана в беседку, где вправду на низком столике стояли чашки и чайник, и продолжил: — Сегодня мой день рождения (я знаю, что ты не знал: я его и не праздновал после смерти родителей, успокойся) и у меня отличное настроение, поэтому я хочу сделать тебе подарок, — он довольно заулыбался и с таинственным выражением лица запустил ладошку в широкий рукав. — Держи.       Чан протянул руку, и, когда Феликс разжал пальцы, её коснулось что-то тяжёлое и холодное. — Что это? — Чан непонимающе взглянул на Ликса и поднёс вещицу к глазам.       Зелёный трилистник. — Амулет Спокойствия. Пропуск, который получают служители Храма и приближённые люди. — Но как ты его достал? — удивлённо спросил Чан. — Ммм… — протянул Феликс и хитро прищурился. — Мне пришлось долго упрашивать Главного старейшину, но, когда я рассказал ему, что ты целитель из семьи Бан, он, почему-то, быстро согласился и сказал, что ты можешь приходить в любое время.       Чан задумчиво кивнул, вспоминая рассказы деда о его славном прошлом и друзьях, с которыми он много лет провёл в странствиях. Чану казалось, что сейчас, сидя в Ритуальном Саду самой почитаемой Резиденции, он приоткрывает завесу тайны: путей прошлого, путей их предшественников, которые, сплетясь, привели их, двух простых парней, туда, где они были сейчас. Где Чан мог сидеть в ротонде, смотря на купающийся в лунном свете волшебный Сад и слушать восторженные рассказы любимого человека.       Амулетом Спокойствия Чан, правда, воспользовался только один раз, когда Феликс пригласил его почитать вместе книги в огромной библиотеке Жрецов. В тот тёплый осенний день он познакомился ещё с несколькими Жрецами, о которых раньше слышал только от Ликса. Малыш Нинни оказался неловким мальчишкой, который был всего на год младше Феликса и ужасно смущался Чана. Хёнджин сначала с опаской посматривал на целителя, но, когда послушал его истории про спасение зверушек в лесу, тоже подключился к общему веселью.       Самым настороженным был Минхо. Он несколько дней ходил вокруг да около, будто очень хотел подойти к Чану, но не желал показывать заинтересованность. Однако Чан был слишком добродушным: он шутил и с Минхо, и, даже если тот бросал в его сторону колкие взгляды, мастерски от них уворачивался и шёл в атаку с очередными шутками.       Надо сказать, Минхо держался стойко. Но, видимо, и он не мог устоять перед волшебной ямочкой Чана, потому что в итоге тоже стал приходить на их встречи в библиотеке.       В первый «официальный» день Чана в Резиденции Феликс отвёл его в сторону и, оглядываясь по сторонам, пихнул ему в руки свёрнутые в трубочку листки бумаги. «На всякий случай», — шепнул он тогда и торопливо вернулся к друзьям, а вечером Чан, добравшись до своей спальни, развернул листы и поражённо выдохнул: бумага была исчерчена множеством тонких правильных линий, который складывались в очевидный рисунок.       Это был план всей Резиденции. Он был разбит на несколько частей, и на каждой из них заботливой рукой Ликса были подписаны помещения и красными чернилами выделены тайные ходы.       Чан потёр глаза, словно боялся, что вот-вот проснётся, но листки никуда не исчезали, поэтому он бережно свернул их и спрятал в тайник в стене, чтобы никто даже не помыслил, что Жрец передал ему такую ценную информацию.       Чан заучил план и больше не использовал пропуск: пробираться в Резиденцию по тайным подземным ходам было не только весело но и трепетно: каждый раз ему казалось, будто он рыцарь, который пробирается на свидание с возлюбленной. И каждый раз его сердце томительно билось, когда он выныривал из-под полога вьюна и видел на поляне Феликса. Тот стоял в неизменно светлых одеждах, и тёплый нежный ветер омывал его фигуру, и бежал к Чану, словно подталкивая его к своему Жрецу. Чан шёл, дрожащими руками обнимал Ликса и смотрел, смотрел, смотрел на него, будто не мог насытиться его утончённой красотой, и не понимал, как тот может одним своим присутствием пробуждать внутри столько света.       Феликс расцветал. Он с каждым днём раскрывался всё сильнее, а Чан наблюдал за ним из-под опущенных ресниц и пытался вспомнить, на какой цветок он похож. Белая роза? Ирис? Может, подснежник? Нет, всё было не то! Чан сам не понимал, почему ему так хотелось связать чистый светлый образ Феликса с цветами, но, может, любовь пробудила в нём особые свойства целительской души, поэтому теперь он просматривал справочник за справочником, пока не наткнулся на него.       Ликорис. Белый, нежный, но ядовитый, а потому ещё более желанный. Совсем как Ликс, который всегда на расстоянии вытянутой руки, но до которого нельзя дотронуться — такой уж он хрупкий.       Но Чан, почему-то, чувствовал, что готов коснуться Феликса, даже если яд его дивного цветка обожжёт руки. И если прошлые вёсны сердце тревожно билось от мысли о возможном отказе, то теперь Чан не думал слишком много: он хотел переступить черту, чтобы перестать прятаться. Словно любовь, которую он взращивал годами, наконец-то приобрела иную, более совершенную форму — такую, которая не терпела трусости. Поэтому Чан молча проскользнул на поляну Сада, молча взял Феликса за руку и молча отвёл всё к тому же лесу, который мерцал в лунном свете.       Он был другим. Ликс, занятый делами Храма, не приходил сюда с осени, а теперь лес, ещё юный, только-только подёрнутый зелёной дымкой новых листков, был тих, и поляна, которая предстала перед Феликсом, когда Чан вывел его из аллеи елей, тронула струны его души трепетным теплом.       Вся поляна была усыпана нежными белыми цветами ликориса. Она простиралась далеко вперёд, и луна, выхватывая светлые цветочки, как будто вдыхала в них ночную тайну, которую те должны были передавать влюблённым друг в друга людям. — Чан, ты как их нашёл?! — воскликнул Ликс и принялся бегать между цветами, то и дело наклоняясь к ним, чтобы получше рассмотреть. А Чан снова смотрел на Феликса и не верил своим глазам: этот юноша, уже почти мужчина, в ночном сиянии выглядел как сошедший с облаков Дух: лёгкий, изящный, живой…       Вот тогда Чан и понял, что бежать некуда: даже если он, пока вёл Ликса сюда, подумывал о том, чтобы утаить свои чувства, теперь ему всё было ясно. Он не уйдёт отсюда, пока не расскажет обо всём. Пока не выпустит наружу птицу, которая столько лет крепла и теперь готова была расправить сильные крылья.       Его любовь. — Ликс-а, — позвал он, привлекая внимание. Феликс бросил на него взгляд, но так увлёкся цветами, что готов был сорваться и снова убежать, однако Чан, сделав два быстрых шага, придержал его за предплечье. — Ликс, подожди.       Тот остановился, удивлённо смотря на Чана, и забавно склонил на бок голову. — Я люблю тебя, — вдруг выпалил Чан и застыл, осознав свои слова. Он такую длинную речь заготовил о том, как родились его чувства, как он лелеял их, о том, что теперь он был готов вручить их Феликсу, но настолько разнервничался, что начал с конца. — Любишь?.. Как друга? Как мужчину? — растерянно спросил Ликс, и его взгляд, очертив лицо Чана, остановился на его глазах.       И столько всего Чан разглядел в глубине чужих зрачков, что невольно отпрянул и, почему-то, неловко забормотал: — Прости, я… я да, я люблю… По-дурацки как-то вышло, да? Прости… — он неловко рассмеялся и потёр ладонью шею. — Да нет, не извиняйся, — задумчиво проговорил Феликс и шагнул ближе.       Он поцеловал Чана. Так же просто, но так же искренне и чувственно, как делал всё. Поцеловал, стоя посреди леса, утопая в цветах ликориса, купаясь в лунном мерцании и мягких порывах ветра. Поцеловал и отстранился, вглядываясь в глаза Чана. — Любишь, значит? — спросил, щурясь. — Тогда ликорис — цветы нашей любви?       И, смеясь, закружился по поляне цветков, которые качали головами, приветствуя рождённые в мир робкие ещё, но искренние чувства двух людей.       У Феликса что-то случилось. В один из обычных дней он шагнул в тень ротонды, которая спасала от разыгравшейся летней жары, и тихо сел напротив Чана. Он не начал рассказывать о своём дне, как делал всегда, и Чан, оторвавшись от книги, взглянул на Жреца. Тот был бледен, его губы мелко подрагивали, и весь Ликс выглядел так, будто ещё минута — и он разрыдается. — Что стряслось? — тревожно спросил Чан.       Феликс коротко посмотрел ему в глаза и, вздохнув, всё-таки расплакался. Он глушил рыдания ладонями, и жался к Чану ближе, как будто хотел срастись с ним и никому его не отдавать. Наконец он стал затихать, успокоенный поглаживаниями Чана, и севшим голосом проговорил: — Меня хотят назначить Главным Жрецом. — Так это же здорово! — воскликнул Чан. — Будешь самым важным Жрецом — разве ты не хочешь этого? — Дело не в том, чего я хочу! Дело в том, чего я не хочу! — выкрикнул Ликс и снова начал всхлипывать. — Ну же, ну же, — торопливо забормотал Чан. — Расскажи мне, солнце, что там стряслось, чего ты так не хочешь? — Потерять тебя, — ответил Феликс совсем тихо и судорожно вздохнул. — О чём ты? Я всё ещё здесь и никуда не собираюсь уходить, — Чан взял Ликса за плечи и повернул к себе. — Слышишь? — Чан, да дело не в тебе! И даже не во мне! — надломлено проговорил Жрец. — Амулет Благородства, который выдаётся каждому Главному Жрецу — вроде, даже благословение: он помогает не привязываться к людям, чтобы Жрец мог потом беспрепятственно стать Верховным и приобщиться к Миру Духов. Но он же и проклятие: когда Главные Жрецы получают Амулет, они забывают тех, кто им особенно дорог — тех, кто может помешать им на пути к Успокоению!       Феликс замолчал, а Чан только спустя время понял, что до боли стискивает край столешницы.       О Духи, почему вы так жестоки к судьбе своих людей! — Но Ликс, подожди, — встрепенулся Чан. — Даже если ты меня забудешь, Минхо, Хёнджин, Нинни — они всё расскажут тебе и ты обязательно всё вспомнишь! — Ты не понимаешь! — горько проговорил Феликс. — Они тоже забудут тебя. Все, кто был свидетелем наших с тобой отношений — какими бы они ни были! — больше не вспомнят о тебе. Так хотят Духи, такова судьба Главного Жреца, и я… Чан, я так не хочу эту судьбу! Она не близка мне, понимаешь?! Но старейшины непреклонны: им нужен сильный Жрец, и, почему-то, они видят только меня, хотя есть ещё Хёнджин, Минхо… Да мало ли хороших Жрецов в нашем Храме?!       Ликс снова затих, и Чан почувствовал, как больно осыпались на его сердце угли потухшей надежды. Получается, всё? Так глупо и закончится история их любви? — Знаешь, — тихо проговорил Чан: он не хотел, что Ликс услышал в его голосе отчаяние. — Даже если все забудут меня: и Минхо, и Хёнджин с Нинни, и ты… — он замолк, почувствовав, как горло сковало спазмом, и медленно выдохнул, пытаясь соваладать с собой. — Даже если вы забудете обо мне, я никогда — слышишь? — я никогда тебя не забуду. И если Духи хотят разлучить нас, я буду любить вопреки, назло всем, буду любить за двоих!..       Он, не выдержав, всхлипнул, и почувствовал, как Феликс задрожал в его руках. Чан взял его лицо в ладони и приник к его губам. Они были солёными от слёз, но такими желанными, что он не мог насытиться ими, как будто и вправду целовал Ликса в последний раз.       А Феликс, видимо, угадав его мысли, тоже жался к нему смелее, впускал язык и всё шептал: — Чан, Чан-и, я люблю тебя, мой хороший… Я просто так не покорюсь чужой воле, я буду помнить тебя, клянусь! Я не вижу и не хочу знать будущего, в котором я бы забыл тебя!       Город тонул в цветах ещё несколько дней после Церемонии посвящения, но Чан так и не нашёл в себе силы встретиться со своим главным страхом лицом к лицу. Он загрузил себя делами и без остановки трудился над созданием новых отваров, без сил доползая до кровати, чтобы встать ранним утром и снова взять в руки ступку.       Душа болела. Она как будто надорвалась, и кривой излом некогда светлой материи теперь гноился и приносил нечеловеческие страдания. Чан всем своим существом рвался туда, где должен был быть его дорогой Феликс, но того Феликса больше не было: вместо него по Резиденции расхаживал Главный Жрец.       Чан всё-таки нашёл в себе силы встретиться со своей судьбой. Через несколько месяцев после Ритуала, когда душевная боль из острой переросла в тупую, он подошёл к защитнику Резиденции и показал ему трилистник, но тот нахмурился и зло проговорил: — Шёл бы ты, парень, отсюда, пока я не схватил тебя за подделку пропусков! Я тебя знать не знаю, а у меня отличная память на лица! — и он потряс перед лицом Чана кулаком, видимо, показывая, чем выбьет из него всю дурь, если он ещё хоть раз сунется к воротам Резиденции.       Чану не нужно было повторять. Он понял сразу: слова Феликса — страшные, болезненно рвущие душу — оказались правдой, и теперь он был единственным, кто помнил об их любви.       У Чана не было злых намерений, когда он, озираясь по сторонам, тихой тенью крался по коридором основного здания. Глубоко внутри билась мысль, что не стоит идти на поводу у чувств, но ноги сами вели его в покои Главного Жреца.       Ночь была месячной. Холодные струи света проникали в приоткрытое окно и выхватывали из темноты умиротворённого сном Феликса. Его тёмные волосы разметались по подушке, отчего и так бледное лицо казалось фарфоровой маской.       Это был его Ликс. Несмотря ни на что, несмотря на козни судьбы и предательство человеческой памяти, он всё равно оставался любимым человеком Чана, и от этого в груди, по выжженной горем пустоши пробегал тёплым потоком лёгкий ветерок.       Чан осторожными шагами обогнул кровать и подошёл к комоду у стены. «Вот он!», — подумал целитель и, воровато глянув на Феликса, взял Амулет, и положил в поясную сумку. Такой же доверчивый, как и раньше, Ликс даже не думал прятать ценнейший священный предмет, и Чан грустно усмехнулся мыслям о преступлении, на которое идёт.       Феликс заворочался и зачмокав губами, перевернулся на другой бок. — Ча-а-ан!.. — пробормотал он вдруг, и целитель, вздрогнув, обернулся, готовый придумать тысячу причин своего нахождения здесь. Однако Ликс всё ещё спал, подложив ладони под щёку. Безмятежность разгладила морщинку у него на переносице и одарила его губы едва заметной улыбкой.       Чан зажал рот ладонью и выскочил из покоев Жреца. Только в тайных ходах целитель дал волю слезам, и, пока он бежал прочь, в голове билось одно: «Чего бы мне это ни стоило, я тебя защищу! Защищу, защищу, защищу!»       Всё изменил один весенний день. Чан собирался, как обычно, провести его за изучением недавно привезённых волшебных трав, но дед внезапно захворал, и Чану пришлось отложить свои дела и отправиться на рынок по хозяйственным нуждам.       Утро было солнечным. Игривые лучи проникали в лавки, разглядывали товар и спешили подарить торговцам щепотку веселья, и даже омертвевшую душу Чана ненадолго перестала терзать боль.       Целитель не планировал идти в ту часть рынка, но знакомый аромат поманил его за собой — и он обнаружил себя стоящим на главной улице с цветами ликориса в руках. И смотрящим на хрупкую, нежную, до боли знакомую фигуру человека, который переговаривался с продавцом ткани.       Чан хотел бежать, поглубже спрятать внутри свою птицу с поломанными крыльями, но не смог. Потому что в следующее мгновение Феликс, неловко повернувшись, врезался в его плечо и, поклонившись, начал торопливо извиняться. Этот новый Феликс, совсем ему незнакомый, почему-то, стал расспрашивать Чана о ликорисе, и целитель понял, что, видимо, и его слова были пророческими: теперь он и вправду вынужден был любить за двоих. Поэтому, когда Жрец подошёл к своему защитнику и узнал, что колесо их повозки треснуло, он не мог не предложить помощь. И перестать смотреть на Феликса, пока они ехали до Храма, тоже не мог.       А потом всё завертелось. Феликс действительно не помнил Чана, но приглашал его в Резиденцию, и тихая болезненная радость, которая разливалась внутри, когда Жрец находился рядом, стала для Чана источником жизни. А когда Феликс разозлился на целителя за то, что он долго не появлялся (хотя Чан этого не планировал: его внезапно попросили помочь отряду на границе), сердце восторженно затрепыхалось и дало волю мыслям, которые уже довольно долго крутились в его голове.       На самом деле, он уже пытался узнать, что делать с утерянными воспоминаниями. И в чудесном сборнике своего деда он отыскал чудодейственную лунянку, которая поселила в его сердце надежду. Чан даже с зубовным скрежетом выторговал её у торговца в отдалённой деревеньке, но не знал, как действовать дальше. Да, он приготовил порошок по рецепту, но понятия не имел, куда его применить.       Однако случай представился сам собой, заставив Чана в очередной раз понадеяться, что судьба наконец-то проявила к нему благосклонность. Феликс сам приехал в его резиденцию, и Чан дрожащими пальцами всыпал лунянку в чай и дал его выпить Жрецу. — Вы похожи на ликорис, — проговорил он вдруг, когда они сидели в беседке. Сам не понял, почему эти слова слетели с языка, но с каким-то особенным душевным трепетом отметил, что щёки Феликса покраснели.       Может быть, всё-таки что-то могло получиться? Может быть, не просто так лунянка в народе звалась целительницей судеб, потому что помогала восстановить утраченные воспоминания и срастить расколотую надвое жизнь?..       Чан пробрался в Резиденцию по тем же потайным ходам, в которых за столько лет изучил, кажется, каждый кирпичик. Он какое-то время осторожно осматривал Сад, ища Феликса, старался при этом не попасться на глаза служителям Храма, но ясный светлый голос привлёк его внимание.       Кто-то пел. И, самое главное, Чан знал, кто. Он быстрым шагом направился к леску, который отделяла от Сада вымощенная дорожка, и замер в тени, заметив между деревьями Феликса.       В блеске солнечных лучей Ликс выглядел, как лесной дух, который, увлёкшись сбором трав, забрёл к людям. Он петлял между соснами, смеялся, когда видел юрких белочек, а потом устало прислонился к стволу. Свет огладил лицо Феликса и позолотил веснушки, его длинные ресницы подрагивали, как крохотные мотыльки. И Чан, который сначала хотел только понаблюдать, не выдержал и шагнул ближе.       Феликс напугался. Первые несколько мгновений он явно пытался защититься, и страх, затаившийся в его глазах, печально отозвался в груди Чана. Но тем желаннее показались объятия Ликса, когда он оправился от испуга и прильнул к чановой груди. Нежность окутала измученное сердце Чана, когда Феликс его поцеловал, и угольки надежды, заброшенные в дальний угол его души, начали понемногу разгораться.       «Он поцеловал меня, потому что всё вспомнил, да ведь? Неужели сработало?..» — билось в мыслях, и Чан, отстранившись, вгляделся в глаза Ликса. — Она вам помогла, да? — спросил он неверным голосом.       Феликс удивлённо приподнял брови и склонил набок голову. — Кто? — Ну чай… я… — начал было Чан, но замолк, когда почувствовал, как огонёк надежды затухает в трясине подступающего отчаяния. — О чём ты, Чан? — спросил Феликс и в недоумении нахмурился. — Ты перегрелся на солнце? Если надо, сходим…       Но Чан его уже не слушал. Он пытался совладать с болью, которая длинными острыми когтями впивалась в душу и вырывала из неё надежду по клочьям.       Феликс не вспомнил его. И, кажется, это был конец для его несчастного сердца, обречённого нести в себе воспоминания, которые утратил его любимый человек.

☘️

      Чан очнулся от накативших на него событий прошлого и, сморгнув слёзы, посмотрел на Феликса. Тот сидел на стуле и широко распахнутыми глазами глядел на Чана. И столько всего было в этом взгляде: страха, боли, вины, любви — что Чан не выдержал и снова всхлипнул. А Ликс, словно очнувшийся от воспоминаний, посмотрел на него осмысленно, и прозрачные капли покатились из его глаз, исчерчивая щёки кривыми дорожками. — Чан!.. — прошептал он, глотая слёзы. — Чан, о Духи, Чан!       Он вскочил со стула, но, не пройдя и пары шагов, рухнул на пол и уткнулся мокрым лицом в колени Чана, содрогаясь от плача, бормоча что-то неразборчивое. И только склонившись к самой макушке Феликса, целитель смог различить слова. — Чан, как же так, как же так получилось, а? Почему ты не сказал, что был моей первой любовью?! Почему не рассказал, что я поклялся не забывать тебя, но нарушил обещание и оставил тебя страдать в одиночку?! Чан, мой дорогой, мой самый любимый, прости меня, прости, я должен был помнить хотя бы кроху нашей жизни, но я не смог!       Он подавился воздухом и закашлялся, а Чан, больше не сдерживая слёз, принялся быстро-быстро целовать его макушку. — Я столько дней готов был проклинать тебя за то, что ты украл Амулет, я называл тебя эгоистом, я думал, что ты обманываешь меня, но Чан!.. Мне и в голову не пришло, что всё это время ты пытался защитить меня от судьбы, которую я не выбирал, но которой должен был покориться! Ты рисковал собой, когда пробрался в мои покои за Амулетом, ты каждый день был в опасности, потому что трилистник был при тебе, а я не знал!       Феликс заплакал ещё сильнее, а Чан, поглаживая его по голове, бессильно откинулся на спинку стула, и улыбка, так долго не посещавшая его лицо, тронула потрескавшиеся губы.       «Существует древний способ пробудить глубинные воспоминания, — вспомнил он слова из фолианта деда. — В последний день весны, когда солнце ещё не достигнет зенита, произнесите перед человеком, который утратил образы прошлого, слова, которые были последним, что он сказал вам, когда помнил всё».       Чан приоткрыл глаза и взглянул на магическую стрелку на стене, которая уже почти коснулась полуденной отметки.       Он успел. — Главный старейшина, мне нужно поговорить с вами, — сказал Феликс, решительно войдя в Залу. Старец, оторвав глаза от книги, удивлённо взглянул на Жреца: обычно тот обращался к нему официально, когда случалось что-то серьёзное. — Я слушаю тебя, — отозвался старейшина. — Садись — поговорим. — Нет нужды, отец: я пришёл на два слова, — Феликс глубоко вдохнул и выпалил. — Я люблю Чана.       Старец замер и хмуро уставился на Ликса. — Ты не понимаешь, о чём говоришь, Феликс. Ты не можешь любить кого-то: совсем скоро Ритуал, после которого ты станешь Верховным Жрецом. Или ты забыл? Это воля Духов, а Чана, который сбивает тебя с верного пути, пора оставить в покое.       Феликс сложил руки на груди, и его лицо исказил враждебный оскал. Так вот оно что! Старейшина изначально не был на его стороне! — Вы говорите о воле Духов, но знаете, что мне рассказал До Усон? — спросил Ликс и с удовольствием отметил, как в глазах старца промелькнул испуг. — Что вы даже не были в Главном Святилище, чтобы эту волю узнать! Вы всю жизнь заставляли меня что-то делать, ссылаясь на мой якобы «талант», и теперь я понимаю, почему: земли моей семьи здорово бы обогатили вас, правда? — Феликс зло рассмеялся и продолжил. — Вы использовали мою любовь к Чану, чтобы спасти его и не испытывать вину перед Бан Чонсоном, а теперь снова хотите вовлечь меня в свои тёмные планы?! Но за всю мою жизнь вы хоть раз поинтересовались, чего хочу я?! Ни разу! Но я как ваш истинный ученик в последний раз покорюсь воле своего учителя и, как вы и сказали, не стану упускать важный шанс. И даже не пытайтесь меня остановить!       Феликс взглянул в глаза старейшины, в которых вспыхнул и погас огонёк бессильной злобы, и, развернувшись, пошёл прочь. Он больше не собирался рушить свою судьбу ради долга, который ему навязали.       Чан ждал его в Саду. Отдохнувший, окрепший, он больше не выглядел как тот измученный Чан, которого привели из темницы, и только едва заметные следы от верёвок напоминали им обоим о том, что произошло.       Феликс окликнул целителя, тот обернулся, и Ликс наконец-то смог увидеть, как расцвела на щеке Чана его волшебная ямочка и огладила черты его лица. — Чан! Чан! — снова крикнул Феликс, подбегая к ротонде. Ему как будто хотелось распробовать на вкус это чудесное имя, которое наверняка бы имело сладковатый вкус хвои.       Чан поднялся из-за столика и, подавшись вперёд, поймал его в объятия. — Мне столько всего нужно тебе сказать! — не замолкал Ликс, бегая взглядом по лицу Чана. Тот только смотрел на Феликса с прежними искринками в глазах и то и дело касался губами его лица. — Ну, что такое? — спросил наконец-то Чан, налюбовавшись Феликсом. — Что за новости такие, что ты не можешь устоять на месте? — Я вычитал в Священной книге, что по традиции, если Главный Жрец не становится Верховным, то… — Подожди, — перебил его Чан и даже отступил на шаг, а потом робко заглянул в его глаза, боясь снова ошибиться. — Что значит, не становится?..       Он выглядел растерянным, а Феликс улыбнулся, торжествующе глядя на него.

***

Ликс проскользнул в покои Минхо и застал его за чтением. Он что-то сосредоточенно изучал в огромном фолианте, разложенном на столе, и делал пометки в тетради. Заметив Феликса, старший Жрец удивлённо поднял брови и отложил перо. — Я к тебе по делу, — тут же начал Ликс. — Оно не терпит отлагательств. — Ну-ка, ну-ка, удиви меня, — отозвался Минхо, хитро улыбнувшись. — Ты станешь Верховным Жрецом.       Минхо вмиг посерьёзнел и нахмурился. — О чём ты? Как это — Верховным Жрецом? А ты? А воля Духов? — Да не было никакой воли Духов, Минхо! А я спокойно проживу без подобного статуса. — Ну уж нет, — помотал головой Минхо. — Ты что же, пытаешься выехать на мне, потому что у тебя Чан и всё такое? Я не согласен!       Феликс вздохнул и улыбнулся. Он знал, что Минхо будет до последнего отпираться, потому что он гордый. Он не любит выглядеть уязвимым и ненавидит, когда кто-то касается прошлого, которое он столько лет старается забыть. — Минхо, — снова начал Ликс, но теперь его голос звучал мягче, ниже: он словно собирался поведать другу важную тайну. — Это не только мне нужно. Это, в первую очередь, нужно именно тебе.       Он протянул руку и легко погладил Минхо по голове. Тот отсутствующим взглядом смотрел на книгу перед собой, и в его сгорбленной позе читалась боль от потревоженных воспоминаний. — Ты всегда тянулся к возвышенному, я это с самого детства видел в тебе. И знал, что ты очень расстроился, когда Главным Жрецом выбрали не тебя. Я же здесь не для того, чтобы меняться судьбами: стать Верховным и уйти в Успокоение — это, Минхо, для тебя единственный способ перестать мучиться человеком, которого уже не вернуть.       Феликс обнял Минхо и начал шептать тихие нежности, почувствовав, что тот наконец-то дал волю слезам. Кажется, судьба наконец-то завершила свой кон, и свет исцеления коснулся глубин самых истерзанных душ.

***

— Так вот, Чан, я вычитал в книге, что, по традиции, Главный Жрец, который не стал Верховным, должен оставить службу и покинуть Храм.       Чан кивнул, всё ещё не понимая, к чему клонит Феликс. А тот лукаво ухмыльнулся и выудил что-то из рукава. — И по той же традиции он должен жениться на ком-то из уважаемого рода, — он разжал пальцы, и на его ладони засверкал в солнечных лучах золотой трилистник. — Ну так что, поможешь мне с этой миссией?