Путь в никуда

«В чём разница между решимостью и справедливостью? Хм… Я только хотел сказать, что не знаю, и тут же нашёлся, что ответить. Чудеса. Так вот… Решимость — это про «я не хочу умирать». «Я не хочу умирать». Это сила, которая отделяет твой разум от бесконечно-вечного, как непроницаемый барьер. Можно сказать, твоё чёткое понимание своих возможностей, желаний и мощи как отдельной важной и неповторимой личности. Личности, которой есть, чего бояться и что терять, для которой смерть, забвение и тьма — это самый нежеланный кошмар наяву, а ты сам — главная и самая надёжная опора в этой нелёгкой борьбе за существование. В каком-то смысле решимость интровертна и эгоистична, и оттого её оборотная сторона — это звериная жестокость, оправдываемая для самого человека, как крайнее средство самозащиты, но без решимости сама жизнь, как понятие, невозможна, ибо жизнь рождается из сопротивления смерти. А справедливость… Немыслима без других. Конечно, справедливости всегда ищут яркие, беспокойные души, желающие истинного блага для себя или всех, но важно помнить, что столпом справедливости, в отличие от решимости, всегда выступает жертва. Не столь суть важно, чья. Для того, чтобы мир смилостивился к тебе или к другим, ты должен воздать по заслугам тому, кому требуется — заставить его возложить на алтарь своё грязно нажитое счастье и передать это счастье тому, кто в нём нуждается. И если ради этой цели нужно пожертвовать собой — ты должен это сделать. Во имя торжества правосудия, потому что так надо. Цель превыше всего. Вот лозунг справедливости. Его трактуют по-разному, его мешают с дерьмом, его раздирают на мелкие ошмёточки, выдаваемые каждый за правдивый его клочок, хотя от изначального текста остались только сущие чернильные крупицы; справедливость до слёз неустойчива и искажена, и если в её и без того бурлящий котёл вылить хотя бы пузырёк решимости, она вырвется из него кипящим беспощадным потоком, сметающим всё на пути своих идеалов, но… Она всё ещё бесконечно важна и прекрасна, как и решимость.»

Фриск ведь не считает, что он тут единственный, кто умеет предаваться воспоминаниям? Нет, я понимаю. Он не вызывает впечатления того самого одинокого ребёнка со скамейки в парке, лупоглазую морду которого все обходят стороной, но всё же. Меня самого иногда смущает, насколько часто я возвращаюсь в мыслях к Кловеру. Это не смущает меня в буквальном смысле, но раздражает как минимум. Это глупо. И чем чаще я вспоминаю о том, как именно всё закончилось, тем больше злюсь. Простить себе очередную глупость всегда бывает тяжело. Особенно, если она не одна и в прямом смысле вынуждает наступать на грабли. Что тогда, что сейчас — я был близок к тому, чтобы вырваться на Поверхность, но из-за собственной тупости отдал этот шанс в чьи-то мерзкие человеческие пропахшие прахом руки. Она много раз говорила мне, что я идиот. Что ж. Теперь я готов убедиться в том, что это правда. Тронный зал. Ярчайшее напоминание о моих ошибках. Я ненавидел его от и до, и, видимо, оттого так хорошо его запомнил. Плиточный пол. В тёплых тонах — он любил тёплые тона. По стенам тронный зал обступают колонны, под колоннами — цветочные клумбы. Когда-то давно, я помню, они простирались у самых стен, а потом стали захватывать всё больше и больше территории, раскалывая корнями плитку и постепенно растягивая свои стебли по всей его площади, пока всем просто не пришлось привыкнуть к тому, что при проходе в тронный зал они обязаны были топтать золотые цветы. Те же горделиво росли, тянулись к солнцу, чьи лучи всегда сияли с потолка, и считали сакральным местом один лишь только трон-кресло, стоящий посреди зала, возвышающийся средь клумб, как статуя в саду. За ним виднелось большое, упирающееся в потолок окно. Узор витража рисовал символ королевства — Руну Дельту, о которой один старый хрыч из Водопадья говорил, как о символе либо надежды (Ангела, который освободит нас всех), либо отчаяния (Ангела Смерти, который «освободит» нас всех). Глупые сказки. Здесь мы играли с ней. Здесь я выносил её бездыханное хрупкое тело наружу. Здесь я погиб от ран, нанесённых людьми. Здесь было найдено моё новое тело. Здесь я молил о помощи и плакался королю в надежде на спасение. И здесь я, затаившись среди похожих на меня как две капли цветков, дожидался теперь Кловера. Он правда считал, что так легко от меня избавится? Так же, как от всех остальных? Нажать на спусковой крючок — дело плёвое, но как насчёт заглушить совесть и заставить замолчать последствия твоих действий? То-то и оно. Как вдруг я затих. Шаги! Стук каблуков был таким громким, что раздавался по коридорам многогранным эхом. Видать, нервничает, бедняга. Двойственность шага и правда вдруг стала напоминать пульс — раз-два, раз-два, раз-два, но куда чаще и аритмичней. Вмиг стало как-то даже неприлично весело, словно при встрече старого друга, чью походку и куртку ты узнаёшь издалека, и теперь, взволнованный, предвкушаешь его реакцию, постепенно идя на долгожданное сближение. Он внёсся в тронный зал, явно никого не ожидая. Когда Кловер стремительно пересёк одну его треть, ход его вдруг замедлился, и он остановился, как робот, у которого слетел заданный алгоритм. Ах да, совсем забыл упомянуть. Талантивый человек талантлив во всём. К примеру, Кловер был действительно талантлив в стрельбе из украденного шестизарядника и хамстве, но теперь он обнаружил в себе ещё один чудесный дар. Уничтожать и портить всё, чего касается. Тот тронный зал, тот прекрасный, тёплый и уютный зал был прочерчен чёрной, как сама смерть, выжженной полосой. Выгоревшие цветы, размётанный на кусочки трон и огромная зияющая дыра в стене украшали ныне это место. Окно выбито, его осколки и разбитые останки символа надежды валялись теперь по полу, жалкие и мусорные; сквозь него просвечивали внутренности целёхонького Барьера. Золотые цветы давно потеряли свой цвет, стояли жухлые, мёртвые, как обтянутые кожей высушенные трупы. В воздухе пахло сеном и прелой радостью. А сверху, сквозь провалы в потолке спускались лучи синего лунного света. Кловер стоял там же, где по-видимому стоял, когда совершал этот грандиозный удар. И смотрел вниз. На пепел. Тяжело и громко разносилось его дыхание. И я почти слышал, как дрожат его пальцы. Он о чём-то напряжённо думал. Такой взгляд обычно бывает у тех, кто принимает решение о помиловании, когда они держат в руках злополучный приговор. И что забавно — решимость, которую я отчётливо чуял в нём до этого, начала рассеиваться. Сама собой, без причины, стала утекать, сменяясь, как ни странно, справедливостью. Словно с меча счистили налёт и обнажили прежний блеск стального клинка. Хотел бы я поиздеваться над его проблесками благоразумия, но у меня не было на это ни времени, ни желания. Лоза вырвалась из-под земли и пронзила его насквозь. Будто того было мало, вслед за ней устремилась ещё одна, выдравшая и вторую, белую душу из его груди. «…почему… ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ СБРОСИТЬ?!» — вдруг прозвенело в моей голове, я мгновенно признал в этом крике голос Кловера. Золотая душа тряслась, как припадочная пойманная птица, но держал я её крепко. — «ПОЗДНО, ПОЗДНО, ПОЗДНО…» — Что случилось, Кловер? — хихикнул я, — Не поверишь — я был прав! Лозы вырвались из его спины, вытащив за собой души, и тело его рухнуло назад, задрав на меня дикие злобные глаза. Говорить он не мог, только хрипеть, и он прохрипел, что есть силы: — Т-тварь… — Я так не думаю! — с той же весёлостью возразил я, показавшись из своего укрытия. — Будто это я устроил геноцид, хи-хи! Не глупи, Кловер. Последствия есть последствия, и обычно они на вкус как застывающая кровь… Подтверди, а? Силясь снова прохрипеть что-то против, он глухо кашлянул, выплевывая изо рта обильно хлещущую кровь. Ещё немного, и начнёт болезненно задыхаться. — Так вкусно, что и сказать нечего? Досада… — усмехнулся я и громко щёлкнул зубами — поглотил первую душу, Азгора. Ощущение эйфоричное. Как победа и месть, сшитые воедино. — М-м… Чудесно. Кстати говоря, вспоминая наш последний диалог, действительно, чем тебе тронный зал — не гроб? Или ты предпочитаешь более привычный вариант, как один из тех, в подвале? Хо-хо, уважаю твоё желание быть похороненным по-человечески, но знаешь… Обычно монстров и серийных убийц за людей не считают. — Я подавился насмешкой. — А у нас с тобой много общего! — И я заливисто рассмеялся, довольный своей шуткой. «…Твою мать… Ты… Ты… Что ты будешь делать теперь, Флауи?! С моей душой? Со всей этой решимостью?! Выйдешь на поверхность? Или сбросишь? ЧТО?!» — Не надо так кричать, не пожар ведь. Остынь. — Я притянул дрожащую душу к себе, внимательно за ней наблюдая. «…Ощущение такое, что из меня вытянули часть моего сознания, и поток мыслей, ранее незаметный, теперь ощутимый и громкий. Он идёт от тела к душе и обратно, как ток по проводам. Из-за этого боли не чувствуется. Только голова кругом. И я спокойно могу…» — Слушай, да ты теперь передо мной, как на ладони! А ну-ка… Что, если я сделаю так? — Я сжал душу сильнее, так, что она жалобно затрещала. Кловера выкрутило наизнанку, он закричал, но из-за стоящей в глотке крови наружу вырвалось лишь громкое нелепое бульканье, похожее на клëкот. Зато душа завопила чистым, хрустальным фальцетом с болезненными переливами. Он протяжно застонал, хватаясь за голову. — О-о, прости, прости… Больше не буду. Ну разве что ещё один разо… Выстрел. Он прогремел так неожиданно, что я не успел даже испугаться. — Эй, какого чёрта?! Что за… Нет… Нет, нет, НЕТ, ТЫ, МЕЛКИЙ КУСОК ДЕРЬМА! На лице Кловера, глядящего на меня, так же медленно, как растекалось по его груди алое пятно, расцветало странное, отчаянное удовлетворение. Левая рука его держала револьвер, чей прицел ходил ходуном, но всё ещё смотрел в сторону жёлтой души. Треск. Сердечко располовинило, и оно, подождав миг, рассыпалось в золотистую пыль. Рука с револьвером устало рухнула на цветы, и глаза Кловера подёрнулись белёсой плёнкой. Я взревел. — КАК ТЫ ПОСМЕЛ?! ИДИОТ! ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ?! ЧТО ТЫ… — Он меня не слышал. Наконец-то спокойно умер без возможности вернуться, умер убийцей и тварью, но с какой-то блаженной радостью на окровавленных зубах. Обезумевший от злобы, я пронзил его тело парой десятков лоз. Я знал, что он ещё способен чувствовать боль. «Луна сегодня… прекрасна...»

***

Фриск молчал. Удивление на его лице довольно быстро пожиралось злостью и разочарованием. Кловер, испуганный похоже даже больше своего маленького собеседника, попытался заговорить ещё раз: — Я не… Я не понимаю… — Не понимаешь чего? Он вздрогнул. — Просто хочу понять… Насколько оправданы мои самые худшие предположения. — Насколько?! Да пожалуйста! — Фриск и сам не помнил, когда в последний раз ему так сильно хотелось ударить кого-то по лицу. Наверное, ещё в школе, того самого эгоистичного клоуна, да и то… Сейчас это хотелось сделать не единожды, а много раз, так, чтобы выбить все зубы без остатка, и пусть даже собственные кулаки после этого будут болеть ещё месяц, совершенно плевать. — Ты вырезал всё Подземелье и свалил отсюда, а я теперь здесь, и я теперь… Я теперь не знаю, как мне выбраться отсюда! — Плакать? Нет, ему сейчас никак нельзя плакать. Что угодно будет лучше, чем слёзы. — Я видел твои воспоминания, я понимаю, что… Нет… — Он тряхнул головой, отгоняя бред, — нет, какие оправдания?! Тебя нельзя оправдывать, никак! Ты убийца! Ну как? Верны твои предположения?! — И Фриск отвернулся к стене, сжимаясь в одну трясущуюся точку. — Да… — выдавил тихо Кловер. — Считай, всё, как есть. Именно. Всхлипы и рыдания забили тишину, пусть Фриск и пытался заставить себя замолчать, опять зажимая во рту рукав синего свитера. — Единственное… — продолжил он, повернувшись вперёд. — Я мёртв. И не покинул Подземелье, как ты думаешь. Тоже, считай… Застрял тут. С тобой. Фриск повернулся, растирая слёзы по лицу. — Т-то есть… Как это? — Меня убил Флауи. — равнодушно сказал Кловер. — И вырвал душу из моего тела. Ты ведь наверняка знаешь, кто это, верно? Я, чёрт возьми, клянусь, я съем свою шляпу, если я ошибаюсь… Изредка вздрагивая и нервно дыша, Фриск удивлённо уставился на Кловера. Его глаза, едва просохнув, вдруг вновь наполнились слезами. — Я з-знал, что ему нельзя доверять… — Хороший знак. — Кловер слабо усмехнулся. — Ты как минимум проницательнее меня, а это уже что-то да значит. И ты, говоришь, видел мои воспоминания? — Он посмотрел на Фриска, пытливо перевёл взгляд на шляпу, на платок и с куда меньшей радостью признал шарф Папируса. — Платок и шарф… Их ты, скорее всего, нашёл в Сноудине, это я помню хорошо. Но откуда… Откуда у тебя моя шляпа? — Валялась здесь неподалёку. — неохотно пробубнил Фриск. — Здесь? Ты имеешь в виду, в Стимворкс? — Глаза Кловера непроизвольно расширились. — Готов тебя заверить, что это невозможно. — И почему же это невозможно? — Потому что оставил я её на Диком Востоке. И либо я дурак с амнезией, либо… Её кто-то сюда перетащил. Нарочно. Пазл внезапно сложился сам собой. — …Флауи. — тихо отозвался Фриск, мутным взглядом глядя в землю. — Бинго. — пожал плечами Кловер. — Кто же ещё… С этими словами он встал и бережно провёл рукой по своей шляпе. Пальцы наткнулись на синее перо, и он нахмурился. Он украдкой посмотрел на Фриска. У того, похоже, дела теперь шли не просто «хорошо», «нормально» или «пойдёт», а натурально «омерзительно», сказанное таким тоном, словно ты только что зашёл домой в пиджаке, заботливо облитом ведром свежих помоев. Да уж. И представить невозможно, насколько паршиво ему даётся всё это переварить… Хотя, нет. Наверное, во времена, когда Кловер наконец начал осознавать беспомощность своего положения, раз за разом оказываясь под колоннами в груде золотых цветов, помня весь свой исчезнувший к чертям прогресс, он ощущал нечто похожее. Чувство, напрочь отбивающее любой вкус к жизни и лишающее решимости. Решимости… — Слушай, как тебя зовут? — Не твоё дело… — буркнуло в ответ злое чадо и уткнуло нос в колени. — Может быть, и не моё, согласен, но… — Кловер осёкся и отступился. Да, в таком состоянии говорить бесполезно. И слушать не станет, а если и станет, ничерта не воспримет. Пальцы осторожно погладили поверхность пера, будто о чём-то раздумывая. Есть идея. Кловер вышел из комнаты и нарочито шумно откашлялся. — Кхм-кхм… Странно. Я думал, что я всего лишь призрак, но похоже… Я действительно жив! — Наигрывать весёлость не пришлось — известие о том, что он вновь способен ходить, ощущать и видеть то, чего не видит Фриск, прошлось по его сердцу живительной мазью. — И следовательно могу знать и видеть то, чего ты не можешь… О, ПРЕСВЯТАЯ ДЕВА МАРИЯ! — вдруг воскликнул он и по-девчачьи вскрикнул так, что загудели стены. — ЧТО ЭТО?! Ставка оказалась верная — любопытство взяло верх, и Фриск пулей выскочил наружу с палкой наперевес. — Что здесь?! Кловер, искренне стараясь не заржать, облегчённо выдохнул. — А, это был всего лишь ты… — Шутки у тебя не смешные! — твёрдо заявил Фриск, гордо задрав подбородок, и собрался было разворачиваться обратно… — Раз ты всё-таки вышел из комнаты… Хочешь, кое-что покажу? Связанное с твоей душой? — добавил он ехидно, докручивая степень загадки до потолка. Любопытное предложение таки заставило его развернуться. — И что же? Захватишь её себе, а потом будешь громко хохотать над моей доверчивостью? Кловер едва не прыснул. — Я тебе что, Флауи что ли? Нет! Да и не могут люди поглощать души других людей. — Откуда знаешь? — Я проверял. — Чего-о? — Фриск с возмущением буравил глазами призрака, мастерски скрывающего свой смех за слезящимися глазами и растянутой во все тридцать два улыбкой. — Всё-всё, я понял, понял, шутник из меня плохой, больше не буду… Так вот. — Кловер вытянул вперёд руку, словно собирался погладить котёнка. — Можешь показать мне свою душу? — Да пожалуйста… — фыркнул Фриск, и над его точно так же вытянутой, но ладонью вверх рукой заалела яркая душа. Кловер удивлённо присвистнул. — Решительность. И как много решимости… Откуда? — С твоего платка, наверное… А теперь по-видимому и шляпы тоже. — Странно… Но в любом случае это тебе пригодится. — уверенно отозвался Кловер. — А теперь, смотри… Его рука сделала движение, словно пыталась поднять опутанную нитями, как марионетку, душу вверх. Душа решимости вспыхнула, а когда слепящий свет исчез, Фриск с изумлением обнаружил, что душа теперь стала… Жёлтой. Он поднёс её к себе, пытаясь понять, что случилось и не стало ли ей хуже, но нет. Всё, кроме цвета, осталось прежним. — …Что это с ней? — А ты проверь. Дай-ка помогу… — Кловер взялся за предплечье Фриска левой рукой и вытянул её. Острие души, глядящее вперёд, напоминало теперь ощетинившийся, готовый к выстрелу прицел. — Вот! Теперь попробуй! Используй её. Фриск не совсем понял, что значит «используй её», но решил, что попробовать стоит. И душа, как ни странно, отозвалась. Засветилась и вдруг с характерным звуком выплюнула жёлтую пулю, исчезнувшую в глубине стены вдаль по коридору. Фриск онемел. А Кловер заулыбался: — Во-от, так-то! Ну что, как тебе на ощупь душа справедливости? Ещё пару секунд новоиспечённый ковбой не мог выдавить ни звука, хлопая зенками, как разбуженный совёнок, однако тут же встрепенулся, сам, без помощи Кловера прицелился в вентиляционную решётку и вновь выстрелил. Пуля, гудя, мгновенно исчезла в её жерле. — Я не… Я не знал, что так могу! — Ребёнок юлой завертелся на месте от возбуждения. — А ты откуда узнал? И как это сделал? А меня так научишь? Кловер облегчённо выдохнул. В глаза Фриска вернулись решимость и живой интерес, да и весь он, подпрыгивающий на месте от нетерпения, сиял теперь не хуже своей души. Но к тому самому разговору возвращаться сам Кловер был совершенно не готов. И чёрт с ним. Неужели они куда-то торопятся? — Погоди-погоди! Хочешь сказать, это всё? А как насчёт попасть в цель посложнее? — Кловер намекающе указал обеими руками на себя. — Слабо? — А… А я тебе не наврежу? — с опаской спросил Фриск. Кловер усмехнулся: — Я же призрак, пострелёнок! Не бойся. Даже если попадёшь, пуля пройдёт насквозь. Стреляй! Пока без уворотов, проверь. Фриск, посомневавшись, всё же выстрелил Кловеру в кисть. Но пуля, как он и предвещал, просвистела, не оставив и следа. — Я же говорил! — Он с готовностью выскочил перед Фриском, поправляя шляпу. — Однако предупрежу: не думай, что будет легко! После столького времени в Подземелье я уворачиваюсь, как мастер! — С уговором! Не проходить в стены, иначе нечестно! — Замётано, пострелёнок. Ну что, по коням! На старт, внимание… Пли! Фриск вскинул руки и выстрелил, ещё и ещё, похоже, с лёгкостью отдавшись азарту. Однако Кловер не наврал — он легко отскочил в сторону, прокрутился на месте, придержав шляпу, и кувыркнулся вбок. — И это всё-о?! Не поверю! — Я только начал! — Фриск поскакал вперёд, вообще не заботясь тем, что его громыхающие шаги, наверное, слышало теперь всё Жаркоземье. Они кружились так несколько минут, бесперебойно хохоча и радуясь. Один раз Кловер, дразнясь, даже тронул Фриска за плечо и едва не поплатился за эту наглость пулей в лоб. Но это было счастье. Мимолётное, нерешительное, но искреннее. Кловер приземлился перед Фриском вплотную и улыбнулся: — Не попадёшь! На этот раз он хотел пропустить удар. Сделать вид, что искренне пытался увернуться, но не смог, и заработал заслуженную пулю в грудь. — Попаду! — упрямо рявкнул Фриск, и пуля громко клацнула золотыми зубами. Неизвестно, что дало о себе знать. Была ли то дикая привычка, рефлекс, воспоминание или инстинкт, но Кловер, шелохнувшись лишь на миллиметр, вдруг рывком преодолел метра четыре в сторону и умело приземлился на обе ноги. Выругался и оторопело поднял глаза на Фриска. Тот непонимающе наградил его тем же взглядом в ответ. Смех прекратился. — Это… Что? Ты и так умеешь? — полушёпотом, словно над детской кроваткой, изумился Фриск. Кловер нервно усмехнулся. Плечи его дёрнулись, а колени задрожали с такой силой, что было видно даже со стороны. — Д-да… Это для меня вполне привычно. Им-менно… — В чём причина такой трясучки? Ох, хотел бы Кловер и сам знать ответ на этот вопрос! Идиотский тремор сковал всё тело, не позволяя и шелохнуться, и будь у него сердце — застучало бы сейчас бешеным отбойником. — Ты в порядке? — Фриск, мигом забыв и о своей злости, и об оборванной игре, бегом приблизился к Кловеру и заглянул ему в бледное лицо. Помочь человеку — уже задача не из простых, а помочь тому, к кому ты даже дотронуться не в состоянии… — Точно не в порядке, я вижу, но что я… — Ты ведь видишь мои воспоминания, так? — В круглых глазницах Кловера засиял странный огонёк неопределённого цвета. — Прости меня, Бога ради… Прости…

***

На крыше дома разливается промозглый полумрак. Если бы не фонари, тускло сияющие по краям, тьма сомкнулась бы невыносимая. Я вижу её силуэт издалека. Если бы я не знал, кто это, поверил бы, что это статуя, вырезанная из целой каменной глыбы. Твёрдая, бесчувственная и холодная. В груди боролось два желания. Одно с опаской просило задержаться, не подходить, оттянуть неизбежность, насколько возможно, а второе требовало не дрейфить. Быстрее начнём, быстрее закончим. К нему я и прислушался — подошёл, не слишком-то скрываясь. Возможно, даже беспечно. Я хотел, чтобы она знала, что я уже здесь. Она развернулась и наградила меня неприязненным острым взглядом. Окатило как ведром холодной воды. — Так ты нашёл меня. — Она фыркнула, но тут же с горечью добавила: — Это легко, когда нас осталось так мало… Щелчок вскинутого револьвера оборвал её на полуслове. Презрение в её глазах теперь жгло меня изнутри. — А ты не тратишь времени зря. — Её перья распушились, как у испанского петуха перед самой дракой. Низкое сравнение, но большего мой разгорячённый мозг выдумать не смог. Мартлет замолчала. Ей не хотелось со мной говорить, но будто бы последняя хиленькая надежда на моё благоразумие ткнула ей в бок, она всё-таки сдалась и тяжело вздохнула. — Ты знаешь… Всю мою жизнь… Всю мою жизнь меня учили, что люди опасны. Правда всегда была передо мной, но я решила закрыть на неё глаза. Я пыталась искать лучшее, я хотела верить, что это ошибка. Но ты… — Голос её ушёл вниз, — Всё мало-мальски «хорошее», что в тебе было, давным-давно похоронено в гробу. И мне плевать, была ли это твоя «благородная» цель или сумасшедший способ развлечься — ничто не способно оправдать твои грехи. Я бежала. Дважды у меня был шанс поступить иначе, постараться лучше… Предотвратить столько смертей. Но я знала, что мои шансы были ничтожны. В этой форме мои силы сильно ограничены… И теперь это на моей совести. Она резким движением вынула из-за пазухи шприц с синей жидкостью. Я узнал его сразу — встречал его много раз до этого. Обычно в конце концов он разлетался в щепки, в сердцах брошенный ею с крыши этого здания. Я обречëнно подумал, что на этот раз всё будет иначе. — Тебе стоило прикончить меня сразу, пока ещё была возможность. Не знаю, как к тебе обратиться… Но знаю, что ты слышишь меня. И я хочу, чтобы ты понимал. Всегда, когда ты пользуешься силой СОХРАНЕНИЯ, ты запоминаешь каждую свою попытку. Каждую смерть и каждые решение, которые в итоге оказывались стёрты. Исключая тебя, все остальные запоминают лишь финальный вариант. По крайней мере я искренне на это надеюсь. Иногда паранойя ловит меня за горло. Остальные слова её я слышал, как в тумане. Знаю только: она хотела моей смерти. Перед моими глазами в этот момент всё стоит картина, как она вкалывает себе этот треклятый шприц и падает на колени. Как её тело начинает разрывать от невероятной влитой в еë тело мощи. Сверкают жёлтые глаза, полные ненависти. Сизое, космического цвета, осыпанное звёздами крыло, со свистом развернувшееся в одну сторону, и точно такое же второе, стряхнувшее окончательно всю ненужную скорлупу, я любуюсь ими секунду или две, пока у меня есть такая возможность, и наконец прыжок в высоту, позволивший ей окончательно встать на крыло. Я описываю рвано, как помню, как я это видел, а видел я будто сломанный диафильм с перемешавшимися меж собой кадрами из двух разных коробок. Первый кадр — я и Мартлет прогуливаемся по Сноудину. День, идёт лёгкий снег, она, смеясь, предлагает мне белое мороженое, будто в том нет ничего противоречивого, а я лишь сдержанно (вероятно, смущённо) улыбаюсь в ответ. Но тут же вспыхивает второй кадр — огромный вопящий во всю ширь глотки птичий монстр, оскаливший на меня голубые ножевидные когти. Его хтонические крылья оглушительно хлопают, поднимая над крышей мëрзлый ночной ветер. «Ничем хорошим для неё это не закончится»: равнодушно думаю я (насчёт «равнодушно» я лгу), и кадр вновь меняется. Жар Дикого Востока. Мартлет подняла меня ввысь, под небеса, крепко держа меня лапами, и показывает раскинувшийся до псевдогоризонта песчаный пейзаж. На моём лице сверкает широкая улыбка и слабый румянец. Верхотура, на которую мы поднялись, заставляет сердце провалиться в желудок, но мне будто бы не страшно упасть. Ведь меня держит она. И опять, опять очередной тёмный кадр вламывает мне по черепу, и я… Вижу её монструозное изящное лицо. В недоумении. Злом, недоверчивом, но недоумении. — …Ты плачешь? «Я? Плачу?» — хотел бы усмехнуться я в ответ. — «Врёшь.» Но она не солгала. И даже не ошиблась. На всякий случай проведя пальцами по щеке, я почувствовал влагу и лёгкое жжение высыхающих дорожек от слёз. Вру, оказывается, я. Я попытался яростно утереть слёзы, но бесполезно. Стоило мне только опять чётко увидеть её сбитое с толку лицо, как меня заново захлёстывало и сгибало втрое, передавливая мне грудную клетку. Я не мог принять то, что мне придётся её убить. После всего, что было. Она этого даже не помнит, конечно, сколько циклов назад это было, но это не имеет значения. Я. Я-то всё это прекрасно помню! Я так и не смог остановиться. Рыдал и рыдал, падая на колени. Выдавить из себя извинение, как при первой встрече в Сноудине, я не смог. Совесть не позволила. А она, выйдя из себя, пронзила меня десятком перьев и, напрыгнув сверху, в мясо разодрала моё лицо когтями. Я загрузил сохранение лишь тогда, когда сумел успокоиться и прийти в себя. Теперь я был внешне молчалив и равнодушен, как и должен. Если уж я могу говорить с тобой… Возможно, то, что ты способен теперь видеть мои воспоминания, это жалкие остатки моей способности, которой я обладал в своё время и которой иногда пользовался. Умение заглядывать в потаённый уголок чьей-то души, чтобы составить правильное о нём мнение и суметь справедливо его оценить. «Пытаешься найти причину, чтобы ненавидеть меня?» — с упрёком прорычала она, когда я сделал это с ней. И с каким, с каким лицом я должен был ответить ей, что это действительно так и есть?..

***

В реальности прошла всего секунда. Кловер, встрепенувшись, тут же подлетел к вновь погаснувшему Фриску, схватил его за плечи и, глядя в глаза, судорожно проговорил, словно читал целебную мантру или ограждающее заклятие, чеканя каждое слово, чтобы оно точно запомнилось и отложилось в детском мозгу: — Не теряй решимость. Не теряй решимость, слышишь? Самое главное, если хочешь выбраться отсюда, если хочешь выжить и вернуться домой… Не теряй решимость. Ни в коем случае и ни на секунду. Хорошо? Фриск, сумевший наконец поднять испуганный взгляд, слабо улыбнулся и кивнул. В глазах его опять стояли слëзы. Кловеру показалось даже, что в блестящих чëрных глазах он уловил собственное виноватое отражение, но как это возможно? Он выдохнул. Протяжно, но несколько облегчëнно.