Не сойти с ума

Когда к поместью подкатывает вразвалочку карета графа, сопровождаемая рыцарским отрядом на лошадях, круг телепортации уже готов и напитан до предела маной. Мачеха благородна и торжественна, как и всегда, — она бы не позволила просто переместиться на место назначения, нет. Жизни Басена ничто больше не угрожает — значит, торопиться некуда, и графский экипаж чинно проехался по главным улицам у всех на виду. Заявляют во всеуслышание: родители действительно обеспокоены состоянием сына! Если бы не это обстоятельство, я бы не успел провернуть все, что хотел, так что я даже ему благодарен. Также — ко всему прочему — пришлось бы обеспокоиться к тому же и ими… Да, было бы слишком много хлопот. Но теперь, когда прибыли и чета, и Лили, можно возвращаться спокойно. А может?.. Нельзя. Я знаю, что ты хочешь сказать. Нет, я не могу сходить взглянуть на нее. Даже одним глазком, тем самым единственным, который у тебя остался: левый глаз — и правая рука. Ты ж с ума сойдешь. А нам нужно держаться бодрячком. Терпи. Осталось немного. Тьфу. Уже с собой разговариваю. Хотя все мысли в какой-то степени можно считать разговорами с собой, разве нет? Так или иначе — нас с Ханом и Роном накрывает светом. Рыцари остаются здесь. О своем отъезде я не предупреждал их, только местного главного дворецкого, чтобы передал. Не помню даже, как его зовут, знаю только, что он из нового штата, отобранного мачехой. Если захотят, сами вернутся в Вестерн, уж попросить у графа многого не стоит на самом деле. Он далеко не строг и никогда не был этим известен. Сопровождение не нужно, если мы не в экипаже. К тому же будет лучше, если волчонок останется в столице: поближе к знакомым и подальше от без пяти минут горячей точки. Причин — больше оправданий, чем причин — масса. У меня есть немного времени для последних приготовлений. Не могу знать сколько наверняка, но не больше нескольких недель. Мудака определенно взбесит моя выходка. Так что он должен прийти раньше, чем поправится Басен и все вернутся сюда. Я же делал все это зря. … Здесь так… так странно. Казалось бы, совсем недавно был здесь, дома. И все-таки кончики пальцев сами собой немеют. Брр. Так, это не так важно. Нужно заняться кое-чем. А то, что со мной происходит… Оно не убьет меня быстрее, чем это сделаю я сам. Так что разберусь позже, если вообще будет до этого дело. Я втягиваю через нос воздух, теплый и пыльный. Пахнет чем-то еще. Чем-то знакомым, едва различимым, не то чтобы сладким, не то чтобы горьким… Но сейчас не до этого. Я нагрузил себя работой. И наконец настало время расправляться со всеми долгами: не оставлять же их за собой. Не хочу, чтобы хоть что-то тянуло меня обратно. Нужна какая-нибудь записная книжка. Раз есть время и желание, можно погулять по городу и прикупить что-то достойное. Все-таки, наверное, это будет одной из немногих вещей, которые… останутся, так что ей лучше быть достойной. Ну или чтобы просто было приятно держать в руках. Я киваю Хану, чтобы шел за мной. До лавок со всякими ручными поделками-безделушками недалеко, так что я не беру карету. Лишние хлопоты. Спустя какое-то время мы выходим на рыночную площадь. Продавцы шугаются моего присутствия — подозреваю, что и Хана тоже, — и прячутся за прилавками. Но не уходят. Верно. Потери в прибыли могут быть слишком велики. Прохожих же становится в разы меньше. На это я и рассчитывал. Репутация ублюдка действительно лучшая. Я, конечно, не ради этого в первую очередь ее добивался, но это все равно неоспоримое удобство. Теперь, когда ничто не отвлекает, можно в спокойном темпе осмотреть прилавки. О. Кстати, если так подумать. С тех пор как подарил Хану тот кулон, то и не вспоминал о нем. Было бы неплохо дать еще что-нибудь. Если только это не покажется подозрительным: Хан не дурак все же. — Ты все носишь ту штуку? — я показываю на себе туда, где висел бы кулон. Хан тушуется и касается чего-то в районе ключиц через ткань. Значит, носит. Это… хорошо? Не знаю. Приятно. Но если бы знал заранее, то купил бы что-нибудь куда полезнее и роскошнее в центре. Ну и ладно, сделанного не воротишь. Не в этом случае. … Мы продолжаем идти в тишине. Если так подумать, мы всегда болтали немного. Но это молчание не какое-то плохое. Спокойное — как отдых от необходимости разговаривать с теми, кто не понимает без слов. Я осматриваю торговые ряды. Наконец находится какая-то одиноко стоящая в стороне от остальных лавочка со всякими ненужностями разного рода. Как ни странно, торговец не прячется. Или не странно — для того, кто слишком ценит любого потенциального покупателя. С ними, видимо, туговато. Но вот это уже нисколько не странно. Целый отдел стенда посвящен фолиантам, молитвенникам и подобной чепухе. Неудивительно, что простые люди такое почти не покупают. Внимание привлекает записная книжица с кожаным переплетом; на обложке причудливый рисунок неопределенных форм: клубы черного дыма — или просто разлитые чернила — пересекаемого золотыми и серебряными нитями. Что-то слишком мрачное и абстрактное, чтобы стать записной книжкой, и недостаточно святое и серьезное, чтобы послужить молитвенником для верующих Бога Смерти. Едва ли сгодится для запечатления таинств какого-нибудь сектантского учения. То, что нужно. Если что, просто прибудет доказательств, что я сошел с ума. И, может, связался с подпольной религиозной группой. Не важно, что чему предшествует. В любом случае какая разница? — Дядь, если не хотите умереть от голода, переходите на что-нибудь попроще, — я ссыпаю в его руку горстку мелочи, — искусство явно не для вас. — Искусство в глазах смотрящего, — торговец незаинтересованно пожимает плечами. Ну, не мне решать за него. Вероятно, только где-то вроде Вестерна найдутся подобные люди, считающие искусством… всякое — и готовые отказаться от нормальной жизни ради него. В конце концов, именно здесь родились многие известные скульпторы и художники. Может, дело в том, что вино рождает творческих людей? Хотя тогда я был бы самым творческим из них. Хан во все свои блестящие глаза глядит на покупку. Я передаю книжонку ему, и он осматривает со всех сторон, вертя в руках. Глаза у него красивые, когда живые такие, полные интереса и безудержной энергии. Хотелось бы, наверное, чтобы у меня тоже такие были и кто-нибудь смотрел в них зачем-то. Тьфу. Бред собачий. А я хоть и брежу, но пока еще собакой себя стараюсь не считать. Козел — иногда, признаю. А вот на собаку из нас двоих больше Хан похож. На уличную дворняжку, немного дикую, почти что настоящего волка. Но все равно слишком к людям тянется, чтобы им быть. Не выживают такие сами, им хозяин хороший нужен. Из меня он не очень, но по крайней мере ответственность взять я способен. Ветер засовывает волосы в рот. Такими темпами погода совсем испортится. Несмотря на это, в последнее время стало теплее. Может быть, это из-за того, что я стал ценить это тепло немного сильнее, побывав на севере. И после этого аномального холода изнутри, когда хорошо, если хоть немного стихает… Мгм. Сейчас однозначно теплее. Даже если я уже не в плаще: в нем теперь снова ходит Хан, как полноправный владелец. … К вечеру действительно наползают тучи. С неба льет как из ведра. В оракулы податься, что ли? Ну, оракул из меня никакой: даже будущее, что видел, едва помню и описать могу. А надо. Я встряхиваю переставшую писать авторучку. Новомодное изобретение — работает с перебоями. А само по себе вполне удобное. Исписал им уже несколько листов, и ни разу не пришлось макать в чернильницу. Предстоит много работы. Хорошо, что есть вещи, которые ее облегчают. А еще она в какой-то степени приятна. В окно ритмично бьется дождь, шуршит камин, и от свечи тянется теплый свет. Почти даже уютно. В такой обстановке вестимо, что Хан задремал, прямо на кресле. Да и кресло то мягкое. Идеальное сочетание. Когда я встаю, стул скрипит. Это неприятно. Во-первых, рушит всю атмосферу. Во-вторых, могло разбудить Хана. Но быстро стало по-прежнему тихо и хорошо. Хан красив. Не знаю, что заставляет так подумать. У него нет ни утонченных черт, ни брутального шарма. С его детским личиком по нему слюнки пускали бы разве что какие-нибудь неразборчивые девчушки, едва вступившие в свет. Он вроде «первого парня на деревне». Помогает со всем, улыбается, старших уважает, среди немногих парней по обворожительности первый, пока не с кем особо сравнивать. И ему хватает. Большего не дадут в любом случае. Что-то, однако ж, притягательное в нем есть. Не всегда явное. Но когда глаза сверкают или вот так мирно спит, то, наверное… пожалуй, его можно счесть в какой-то степени красивым. Можно ли шутить, что созерцание его восстанавливает силы? Ну, шутки шутками, но писать мне еще слишком много. Накинув на него плед с постели, я возвращаюсь к работе. … Так проходят дни. Хан тренируется с той частью рыцарей, что вернулись из столицы, и теми, которые и не уезжали. Иногда я присматриваю за ними. Прогресс действительно есть. Они не были плохи и так, иначе бы не смогли удостоиться своего звания, но стиль боя у них слишком эффектный и непрактичный. С настойчивостью Хана рыцари переучились довольно быстро. Они молодцы. Все. В остальное время я был занят тем, что размещал всякие штуки по городским стенам, купленные еще в столице, и заполнял записную книжку. Скоро в ней не останется чистых листов, и тогда… … Я думал, что смирился, но, кажется, все еще где-то тянет глубоко внутри. И я даже не знаю что, если, в общем-то, все, кто мог тянуть, давно мертвы. Однако лучше об этом лишний раз не думать. Каким-то чудом мне удавалось избегать видений в последнее время и менять это я не намерен. Если есть шанс прожить как нормальный человек хоть немного, то нельзя им не воспользоваться. — Уже закончил? — я даю Хану полотенце, чтобы вытереть пот. Наверное, оно пригодилось бы куда больше другим рыцарям, но он кивает так бодро, будто ему и впрямь не помешало бы вытереться. — Молодец. За последнее время ты проделал большую работу с ними. Я редко хвалю людей. Да даже благодарю. Кажется, за все это время только Хану однажды «спасибо» сказал, за плащ. Не то чтобы не за что, или считаю недостойными, или… Нет. Нет никакой причины. Просто — не случается, и все. Я просто действительно плоховат в общении с людьми. Но можно ли меня винить? Учился всего ничего, а лет тридцать потом эти знания не применял на практике: то нельзя, то некогда. А теперь учиться заново уже слишком поздно. Хан вздрагивает весь, вытягивается и кланяется, улыбаясь во весь рот. Странный. Зато глаза искрятся. Я хлопаю его по плечу. — Ну все, иди отдыхай, заслужил, — он кивает, но не уходит. Как будто быть со мной для него и есть «отдых». Бывает с ним такое иногда. Приходится добавить: — Через три часа заглянешь ко мне, и чтобы был чистый. Только тогда Хан, еще раз кивнув, так скажем, для закрепления материала, ретируется к себе. Его бы почаще хвалить… Действительно что дворняжка. Через три часа я позвал его затем, чтобы вручить кое-что. Когда остаемся с Роном наедине, он протягивает ножны. Они из нескольких слоев бычьей кожи, со стальными застежками. Излишества в таком деле ни к чему. Главное, чтобы материалы были прочные и не было, наоборот, никаких украшений, чтобы не мешали и ни за что не цеплялись. А вот на гарде меча то, ради чего было не жаль продать парочку золотых аксессуаров. Все равно носить их и чувствовать их вес на себе невыносимо. Темный, почти черный рубин, чем-то похожий на глаза Хана, наливается кровью на свету. Именно то, что нужно. Мастер поработал на славу. Может быть, это немного эгоистично с моей стороны, но Хан ведь в любом случае стал бы вспоминать обо мне, глядя на меч, так что какая разница? Да и я всегда был эгоистом. В остальном ничто не выделяет клинок от любого другого. На глаз и не определишь его недюжую стоимость, а на фоне остальной простоты рубин выглядит не более чем качественной подделкой для обывателя. Меч действительно будет удобно использовать в бою, а в повседневной жизни он не слишком приметен — и этого я добивался в первую очередь. … Время в ожидании тянется противно долго, как густой мед. Но, в конце концов, в попытке унять поступающую тоншоту я настолько увлекся писательством, что пропустил стук Хана. Он вошел бесшумно и остался в шаге от порога, ожидая разрешения. Послушный мальчик, ха-ха. — Ты пришел, — я убираю записную книжку в ящик стола, — хорошо. На колено. Да, и правда послушный мальчик. Хан и взглядом вопроса не задает, а выполняет. Я беру со стола ножны и вытягиваю меч. Лезвие блестит в дребезжащем огне свечи. Какой прекрасный момент. Так, что и убить себя было бы сейчас не жалко, вот этим самым клинком. Я качаю головой, отгоняя дурную мысль. И как только перед Ханом то не стыдно! — Считаю абсолютно ненужным спрашивать у тебя все то, что обычно спрашивают в подобных случаях. К тому же мы оба знаем, что пустые обещания ничего не значат, — я опускаю лезвие на правое плечо Хана, и до него наконец доходит, что происходит. Как мило. Я сдерживаю смех, чтобы не изуродовать момент. — Да и не молился ты всю ночь и не надел праздничных одежд, чтобы считать это официальной церемонией, — вот чего-чего, а посвящать столько времени этим ублюдкам я бы ни за что не приказал и даже не попросил бы. Более того, пресек бы все инициативы в эту сторону. Да и все в том, что происходит, как-то странно, не по правилам. Кому они нужны вообще? Вот на самом деле? У нас все с Ханом наперекосяк, у меня все в жизни всегда наперекосяк. А все равно ведь справляемся как-то. — Рыцарь ты уже давно, а меч собственный дарю тебе только сейчас. Ну что я за господин такой? Официоза во всем этом никакого. С тем же успехом мог бы просто вручить меч, и дело с концом. Но ведь нужно же мне было — как всегда. Просто такое всего раз в жизни бывает, вроде как. Даже если вот так вот криво. Хан все молчит, только смотрит снизу вверх на меня своими преданными глазами, чуть ли не плачет от трогательности момента. Я вздыхаю и перекладываю меч на его левое плечо. — Впрочем, если бы я спросил, ты бы все равно согласился со всем и на все, — как ни старался, улыбка все равно пробивает мою защиту, но уже на нее почти плевать. — …Приветствую своего рыцаря. Жаль, не на белом коне, конечно, — да у нас все не так, говорил же уже. Я встретил его, прошло-будущего героя, в вонючих обносках, приволоченного едва ли добровольно стариком к моим ногам. С затравленным, бегающим взглядом из-под метровой челки и ржавым мечом наперевес. С приданным из одного только голого таланта, необузданной жажды да запаха крови и гари. А вырос он в настоящего человека. Близкого мне человека. Чем Дьявол не шутит, однако ж. Есть одна традиция — «куле» называется. Я бы Хану дал по шее или затылку, как полагается — он не кисейная барышня, в отличие от меня — вот только рука сама треплет его по волосам. Тело у меня нередко перестает быть моим. Чаще всего глаза. — Вставай, рыцарь. И пусть я буду последним, пред кем ты преклонишь колени. Ни перед врагом, ни перед королевской семьей, ни перед кем-либо еще. Позволь мне немного побыть ублюдком.