Не сойти с ума

Панк смотрит на меня. Я смотрю на него. Время тянется вечно. Тягучее, смоляное, янтарное, медовое. Перекатывается под языком. Я не замечал, у него красивые глаза. По-своему манящие, бесконечные, бездонные. Ради таких черных душу отдали бы все дамы, которые белладонну капают для расширенных зрачков. А у него они с радужкой просто так, от природы сливаются. Они почти мертвые, настолько пустые, глухие. Но все же в них есть эта блестящая жизнь и со дна скребется отчаяние — отголоски его эха, как из глубокого колодца, слышно, пусть и едва. Это отличает его от мертвых или Живых. Он правда живой, совсем. А я? А я тогда, наверное, все-таки Живой, раз глаза у меня мертвые. И был таким еще давно… Задолго до того, как встретился с кем-то Живым еще. И не знал, кто я и как себя назвать, такого странного. Зато теперь их, таких же, вокруг полным-полно. Карета останавливается. Приходится оторваться от разглядывания панка и выглянуть из-за шторки. Хм. Проверка документов. Да, пожалуй, на въезде в любой город такое должно быть, не в одной только столице да Вестерне. И все-таки инфраструктура у нас хорошая была. Жаль, не выстояла и дня против этих виверн дьявольских. Химеры поганые. И Дьявол в их главе, весь белесый, как Смерть, и одержимый. У него из глаз едва ли не огонь рвался, такой же зеленый и поганый, змеиный. Как только сам себя не растопил? Гадюка — а не легенда. … … … Почему так долго? Что можно проверять там? Я вдыхаю поглубже в легкие запах панка и встряхиваю головой. Подступавшее чувство вмиг откатило назад. Прилив — отлив. Прилив и отлив до мели… под холодным светом ночи. — Эй, что такое? — я высовываюсь из кареты. Не подобает благородному такое невежество, но кто б его побрал. Бабочка смущенно мнется перед охранником. Видно, возникший конфликт не решил и его верткий язык. — Ты пустишь или как? Задерживаешь дворянина — ай-ай-ай! Скажи своему начальнику, что уходишь по собственному. — Прошу прощения, молодой мастер, — он кланяется, дорогу дает, но взгляд его на спине так и чувствуется, даже сквозь шторку. Вот поганец. Ну веду себя тоже погано, и? Но я ж избалованный ребенок, а ты не имеешь права. Давно пора было привыкнуть. Новенький, что ли? — Бесит, — я фыркаю. — Молодой мастер, Вам… — о-о-о-о-о нет. Нет, нет. — Вот только тебя еще не хватало с «молодым мастером», — вот право слово. Молчал бы. Я бы сидел тихонечко, наслаждался запахом и видом. Но вечно все испортить нужно. — С закрытым ртом тебе лучше. — Тогда как мне следует мне Вас называть? — панк склоняет голову набок и выглядит совсем невинно. Ей Богу, не будь то запах или глаза, то его бы можно было принять за подростка. Даже пожалеть — за жестокую судьбу. Хотя это и не зависимо от возраста тоже… ...Раздражает. Не пойму отчего, но это тоже раздражает. Может быть, внутренний диссонанс так выражается. Интересно, насколько екнет тогда, когда он улыбнется? И ведь дело будет также и в том, что я никогда не видел, чтобы панк улыбался. — Как угодно. Эй, ладно, забудь, — я отмахиваюсь, как от назойливой мухи. Муха то и правда назойливая. Еще мне решать, как меня называть. Ну что за бред? Панк хмурится. Так сильно голову грузит вопрос? А хотя и правда, выбор сложный таки. Как называть «молодого мастера», как не «молодым мастером»? Я ж никто больше. Или он не от этого? Смотрит уж очень настойчиво. А я ведь уже ответил, второй раз, по-другому, не стану. — Чего еще? Панк отводит взгляд, как пристыженная леди, застанная за… Хм. Нет. Нет, нельзя все-таки давать себе думать. — Вы никогда не зовете меня по имени, — а вот это еще что такое? Аж в осадок выпасть заставил. Вот уж правда что леди. Чего это он? — Я никак тебя не зову, если не заметил, — сущая правда. В мыслях панком окрестил, а звать вслух как-либо мне и не нужно. Если обращаюсь не к старику, а к старику я обращаюсь всегда одинаково и почти всегда за одним и тем же, то к нему. Тут и думать не требуется, в чем панк не слишком хорош. — Меня зовут Хан. Чхве Хан. ... Он… подумал, что я не знаю его имени? Что я не зову по имени просто потому, что не знаю его? И стесняюсь спросить? Я? Как мило- глупо. Вот что правда интересно — так это что «Чхве Хан» — не одно только странное имя, а имя и фамилия. У простолюдин фамилии бывают редко, только у потомственных мастеров и ремесленников если. А фамилия у него такая же странная, как и имя. То есть где-то существует род… мастеров меча? Странно выглядящих, вечно молодых мастеров меча? Но на самом деле… — Не имеет значения, — не имеет значения, как тебя зовут. Панк есть панк. А отзываешься ты на что угодно. — Или ты хочешь? — Хочу. Он не задумывается ни на секунду. Не задумывается и о «приличиях». Прекрасно. Только такие и должны быть под моим крылом. Только такой панк мне и нравится. Хе-хе. — Если понадобится, Хан так Хан, — я и не сдерживаю улыбки. Хан. Ну что ж. Если так угодно «герою», то кто я такой, чтобы отказывать? К тому же вряд ли мне действительно когда-нибудь понадобиться позвать его по имени. Разве что на поле боя — тогда может быть. Но до него еще как до луны и обратно. То есть не достать. А панк… Панк доволен. Если такая мелочь привяжет его ко мне, а меня к нему, чтобы не бросил на полпути, то почему нет? Я был бы согласен и не на такое. Вернее, на что я не был бы согласен, чтобы переломить шею мудаку? Есть ли вообще что-то такое, «за гранью»? Если нужно и не будет другого выхода, я, наверное, и встречу с Живыми лицом к лицу потерплю, и с Этими. Меня вывернет наизнанку, это да; но если панк будет рядом, то все нормально, к тому же он же — его запах — и успокоит. Кстати об Этих. И Живых. И Этих, и Живых одновременно. Хен. Он прислал письмо. И не одно, честно говоря, и то, что я не ответил ему, побудило послать его еще несколько. Хену пора бы уже привыкнуть, что я едва ли выхожу на связь. Что мы не общаемся так же, как раньше. Насколько больно бы это ни было. Смогу ли я встретиться с ним?.. Я хотел бы… Вроде как. Но я знаю, что не выдержу. Даже если бы он не был Живым. Даже если бы я не был Живым. Даже если бы сейчас было как двадцать лет назад. Я не смог бы встретиться с ним и, как обычно, сделать вид, что ничего не произошло и не происходит. Я мог переживать его присутствие раньше только потому, что был не совсем в сознании и зачастую пьян в стельку. Напивался каждый раз, когда думал о предстоящей встрече, и непосредственно перед ней. И картина выходила весьма печальная. К сожалению, это его не отпугивало, а из жалости притягивало только сильнее. Ко мне. На дно. Да. Он добровольно приматывался верёвкой к камню — ко мне — и вставал на мосту, перед рекой. Так, чтобы прыгнуть в любой момент. Но, кажется, так и не прыгнул… Мне хотелось бы так думать. … Что же делать с письмами? Если я все же закреплю за собой репутацию сумасшедшего ублюдка, то меня уж точно никогда никуда не отправят, ни на одно мероприятие. Скорее уж дома запрут, пусть это тоже не есть хорошо. Но это значит, что нам никогда не придется встретиться. Вопрос только в том, как долго я смогу не отвечать ему. Даже если и Живому. Это все еще хен. Ха-ха. Я, демоны меня раздери, слабак. Отвратительно. Я закрываю глаза руками. Зачем я только вообще об этом начал думать? Зачем себе позволил? На свежую, трезвую то голову? Идиот.