Не сойти с ума

Я, похоже, действительно заснул. Это хорошо. И для организма, и для меня. Знаю, встретиться с ними все равно придется, но пока хочу отложить этот момент, насколько возможно. Ощущение такое, будто меня мертвец по голове погладил. Мда. Но теперь хотя бы ликорисами пахнет, а не кровью. Всяко приятнее нее будет. Хотя, если выбирать между тошнотой и кровью… Кстати, похоже, все все-таки убрали. Чудно. Молодцы. Кто бы это ни был. Даже проветрили — браво! Надеюсь, я не заболею. Это тело и здоровое как больное. — Подай чего-нибудь съестного, — я смотрю наконец старику в глаза. Сегодня утром этого старательно избегал. Сейчас, вроде как, имею в себе достаточно сил, чтобы смотреть на Живых и, как минимум, не блевать. Я надеюсь, по крайней мере. Кажется, видок у меня превратный. Или его смущает мое поведение. Или вчерашнее. В любом случае старик выглядит так, будто даже немного суетится. Или просто я забыл о его расторопности за все эти годы… Я и правда много что забыл. Даже то, каким был. И как должен вести себя. В упор не помню. Может быть, потому что меня и не было вовсе. Существовало просто тело. А я никогда не существовал. В чем, однако, разница между «я» и телом? Где заканчивается одно и начинается другое? Или, если нет «я», нет и человека? Но, если нет тела, нет и «я». Но, постойте, мое «я» все еще есть, а то мое тело умерло. И если в этом теле только мое «я», то до этого оно существовало и без «я»? Кхм, кхм. Бред температурный в голову лезет. Видно, не отошел от болячки. Тошнота ушла, а помутнение осталось. Вот действительно, думать мне много нельзя. Как удачно, старик как раз принес поднос с чем-то. О, нет, нет, будь благоразумным, неси сюда, до стола я, может, и не дойду! И без моих слов он до этого догадывается. Заранее. Потому что притащил подставку для обедов в постели. Спасибо. Нужно будет попросить увеличить тебе зарплату. Письмом. На личную встречу я не гожусь. Это какая-то жидкая каша. И вода, разведенная с медом. Чем-то типа этого кормят больных и долго моримых голодом, да? Не знаю. Я бы не отказался от куска сочного стейка. Или хлеба. Вся нормальная еда хороша. Здоровая пища делает людей здоровыми. Наверное. По крайней мере звучит логично, ощущается тоже. Если работает, остальное не важно. Или, может, просто только здоровые люди могут питаться серьезной едой, а не как я сейчас?.. Хм. Это тоже мысль, и тоже звучит логично. Наконец я поканчиваю с этой безвкусной хренью. Хотя желудок, видно, рад и этому. Ну и пусть. Тогда ладно. Буду есть, что дали. Это печально, конечно. Голода я не чувствую, а вот вкус — да. Так что соглашаться на подобное звучит не очень хорошо и не очень выгодно. Тем не менее за меня все решают отсутствие выбора в вопросах питания и то, что, если не есть слишком долго, плачевное состояние организма только ухудшится. Утро повторять не то чтобы хочется. Итак. Что мы имеем? Извечно лихорадочное состояние сознания — это раз. Тело последнего слабака — это два. Мудака, превосходящего меня по силам и на пике формы, — это три. Желание этого мудака придушить — это четыре. Четвертое — самое важное. Остальным можно пренебречь. То есть учесть надо, конечно, но в итоге все равно забуду обо всем при малейшей необходимости. Ох, кстати. Совсем забыл про пятое. Про этого панка. Он должен прийти в Вестерн на днях, если еще не пришел. С ним же старик с сыном и ушли в прошлый раз. Встретиться с ним в таких же обстоятельствах в моем состоянии будет проблематично. Тело немощное, язык неповоротливый. Да и невесело будет лежать приклеенным к постели. Тем не менее как-то обеспечить его встречу с графом все равно надо, иначе так и будет ошиваться в окрестностях, а не пойдет собирать свою геройскую компашку по всему Роану. Они, конечно, оказались достаточно бесполезны в итоге, но до этого хорошо справлялись. С двадцать лет оттягивали неизбежное. Еще и, помнится, разок-другой сталкивались непосредственно с мудаком, а не его прихвостнями. Так что, если прибиться к ним, вполне возможно, что получится до него дотянуться. Большего мне и не требуется. Плевать, в общем-то, на исход. Плевать и на самих героев-головорезов с главарем-панком. Все это нужно лишь как инвестиция в исполнение «мечты», можно романтично назвать это так. Если мечтой позволяется считать назойливое желание придушить одного конкретного ублюдка. Ха-ха. Проблема только в том, что нужно что-то делать с телом. С ним я не приношу никакой пользы группе, так что меня нет смысла в нее принимать. В качестве ходячего кошелька сгодится и Его Высочество. А еще с ним, даже если я все же окажусь лицом к лицу с мудаком, я не смогу приблизиться достаточно, чтобы схватить его за горло. Так же, как не смог и тогда. Хотя до него было всего пару метров, и он был измотан и отвлечен битвой с панком! Вот он — позор налицо и на всю жизнь… все жизни? — Принеси выпить, — что-что, а такие размышления на отрезвевшую голову идут плохо. Не то чтобы от алкоголя я забывался или действовал опрометчиво. Он скорее, наоборот, работает как смазка для моих ржавых шестеренок. Старик чего-то мешкается. Неужели уже отдали приказ не приносить мне ничего такого? А ведь точно, раз уж проинструктировали по поводу пищи, то и алкоголь наверняка не остался в стороне. Хм. Печально, печально. — С каких пор мне нужно повторяться? — не хотел давить, но, старик, извини, вино, мое сладенькое, мне дороже. Как, однако, хорошо. Как давно у меня не было такого свободного доступа к нему. Самогоном — да, перебивались раз через раз, он в почете был, как последний градус. А вот хорошего вина едва ли было достать. И как будет, однако, нехорошо, если меня в доступе к лучшему успокоительному для моих нервов ограничат. — Приказано отказать, молодой мастер, — старик улыбается. Вот этой самой, противной, снисходительной улыбкой. От нее в дрожь бросает, и что-то скользкое утекает сквозь пальцы. Я глотаю воздух и прикрываю глаза. Ресницы трепещут и щекочут щеки, как у ванильной барышни, ей Богу. Нужно успокоиться. Старик рядом. Это и обнадеживает, и встает ребром одновременно. Выдыхаю. Протяжно так, тяжело, настойчиво медленно. Наконец весь воздух выходит, и легкие загораются, как раздутые угли. Жжение приводит в чувство. Так, старик, ясно, на тебя больше не смотрю пока. Зато теперь, с оговоркой, можем продолжить препирательства. — С каких это пор? С каких пор мне — запрещено пить, а тебе не запрещено мне перечить, а? — вот тут надо бы дерзко взглянуть ему в глаза, да не выйдет. Надеюсь, и так сойдет. … Не сошло. И мне с рук тоже все совершаемое не сошло. Тьфу. Старик ушел молчаливо куда-то, и я подумал было, что за вином, наконец послушал меня. А нет. Привел докторишку своего. То, что я от него все те же рекомендации услышу, ничего не поменяет и убедительности отказу не придаст. Я все и так знаю. И он знать это тоже должен. А все равно привел. Дотошный старикашка. Еще более тошный разве что доктор, в этом своем белом халатике. К полевым докторам у меня вопросов нет, разумеется. Только огромное уважение и благодарность. Они — спасают жизни. А вот такие, которые ходят по богатым домам и с важным видом выписывают что-то на бумажке, ничего не смысля, — противные гады. Мобилизовали, в конце концов, на равных условиях и тех, и других. Те подразделения, кому попались первые, — благодарили Бога, те, кому вторые, — писали завещание. — Добрый день, здравствуйте… Как себя чувствуете? На что-то жалобы имеются, на что жалуетесь, молодой мастер? — он какой-то к тому же нехаризматичный. Неуклюжий. Несуразный. У него даже перо над бумагой дрожит. Так и кляксу оставит. И лист сминает под пальцами совсем нервно. Как не врач совсем. Да и не врач он явно, так, «домашний» разве что. Одним чудом на своей должности держится. — Жалуюсь. Мне вино не подают. По врачебному указу, видимо, — смотрю на него в упор. На него не страшно. Я его вообще не знаю и не знаю, когда и как умер. Смерть на его лице не играет. Да и не идет ему. Ха-ха. Дьявол, а это забавно! Да! Он ведь совсем мертвым не может быть. Что ни представлю, как бы он ни умер, все не он получается. В его трупе его не будет, потому что не будет всей этой суетливости, говорливости. Будет просто дурной, смердящий труп. Ничейный. Не его. Такие, как он, живут вечно, потому что их много и все они, одинаковые, продолжают жизнь друг друга. Серая, однородная масса. — Отчего же Вы… Вы смеетесь, молодой мастер? — докторишка аж весь насупился. Обиделся. Как малый ребенок. Кхм. Кажется, он что-то объяснял про режим питания. И про вето на любой алкоголь. Еще что-то про жирно-жарено-острое. Но это совсем мимо ушей прошло. — Вы — очень забавный человек, доктор, — что есть, того не отнять, ведь так? Интересно, ему раньше такое говорили? Судя по всему, особенно по посиневшему лицу, нет. — …Отчего это так? — я аж вижу, как он берет себя в руки и встряхивает, и жирочек его подскакивает следом. Нет, забавный докторишка ведь! И сам этого не видит. Это тоже забавно. Тогда ему ни в коем случае отвечать нельзя. Нужно оставить его без ответа. Иначе забавно не будет. Я качаю головой. Он записывает что-то в блокнотик, параллельно вставая, и все это выглядит еще более неуклюже, чем весь его вид вместе взятый. Я не сдерживаю смешка. Воистину забавный докторишка. Ему не во врачи и точно уж не на фронт надо. А в скоморохи. Или, может, у меня такие вкусы специфические. Давно дурачков не видел: все в самом начале полегли. — До свидания, доктор, — улыбка сама собой наползает на губы. Не знаю, почему мне так смешно. Но я уже плохо это контролирую. — Приходите еще. — Вам нездоровится? — докторишка оборачивается у самого входа, и его практически уже выпроваживает старик. — Мне скучно.