Не сойти с ума

Не инвалидность. Но и не смерть. Компромисс настолько серый, что я и не стал его рассматривать. Сломал руку. Отделался легким испугом то есть. А раньше ведь ни разу так не везло. Надо было повиснуть вниз головой и только из этого положения прыгать. В следующий раз попробую так. Если не придумаю ничего лучше. И если приставленная ко мне охрана позволит. Отец кого-нибудь приставит. Обязательно. Это действительно проблема. Можно, конечно, устроить истерику. Но он же все равно пошлет кого-нибудь следить тайно. Просто так, что ли, портить с ним отношения? Там и без того нерадужно. И не разберешь уже, кто прав, кто виноват. Оба хороши. Да и сейчас встречаться с ним нельзя. Не выдержу. Как вспомню, как он… Нет, лучше не вспоминать уж. И тогда пока не видеться ни с ним, ни с остальными. Опять воняет. …Только бы не вырвало. Хочу к Ней. Она совсем мертвая. С ней спокойно. У нее теплые руки. А камень почему-то холодный. — Ро-о-о-он! — не знаю, кого там ко мне приставили, но этот-то старик все одно: со мной будет, пока не уйдет. И ведь ни разу отпуск не брал. Но его никто не заменит, это понятно. Я бы тогда точно устроил истерику, и не подумав. Тень старика возникает из ниоткуда. Ну, то есть это так кажется. Но он просто играет со светом. Я тоже так умею. В теории. На практике куда лучше переть напролом. А если прятаться, то так, чтобы знали, где ты, а не достать. В окопе, например. Но в окопе неприятно, если прилетает по шапке. Особенно если не по твоей. Чужой труп будет благоухать и отвлекать. А деться никуда нельзя. Времени оттаскивать тела нет. Тем более хоронить. Но поначалу, кажется, пытались. — Да, молодой мастер? — фу. Я теперь еще и «молодой мастер». Дрянно. Но Бог с ним. Привыкну. Я уже чувствую формирующуюся в груди тошноту. Потягивает. И крутит, не иначе, пируэты где-то там у меня внутри. — Я просил принести вино, — это было, конечно, наверное, вчера. Но приказ вышестоящих выполняться должен выполняться в любом случае, если не скажут обратного. Так что где, демоны меня раздери, мое вино? О. Вот и оно. Мое родненькое. Мое сладенькое. Ха-ха! Спасибо, старик. Я знал, что на тебя можно положиться, пока ты все еще старик, а не герой-убийца. Хм. Если так подумать, уместно ли называть его «стариком»? Я ведь и сам немолод, пусть и до сих пор не так, как он. А — плевать, впрочем. Старик — всегда старик и им останется. Если его это оскорбляет, то тоже плевать. Хотя не то чтобы он узнает. И не то чтобы ему было не все равно. Да, пожалуй, старика такие мелочные вещи не волнуют. Итак, похоже, отпустило. Вино действительно лучшее. И мысли на то и лишние, как всегда, что отвлекают. Но к Ней все еще хочу. А почему бы и нет? Пока ее могила еще не взрыта, нет причин не идти. К тому же я соскучился, мам. Я тебя трогать руками не буду, честно. Только посмотрю. Одним глазком. Пока он у меня еще есть. Надеюсь, ты не против, потому что я тебя не слышу. И потому что я уже здесь. Не бойся, я же обещал, что не трону. Мои руки еще надо дьявол один знает чем тереть, чтобы они стали чистыми. Мыла недостаточно. Кровь — она гадкая еще такая, засохшая, с комочками. Забьется под ногти и в каждую складочку, и потом вовек не выскоблишь. Хочу вырвать их нахрен и содрать кожу. Можно это сделать камнем. Вот прям тут лежит, рядом. Галька какая-то, какой все дорожки усыпаны. Чтобы ходить удобно было, вроде как. Правда, сюда никто не ходит. Но нет, не буду. Иначе крови будет только больше. Это будет наконец моя, а не чужая. Но сорваться заставит все так же. И тогда снова будет чужая. И снова руки будут грязными. От этого не избавиться. Так и должно быть. Клеймо. И почему только я все такой же? Глаза мертвые, волосы красные, руки по локоть в порочных печатях. И, наверное, в земле, испражнениях и слизи. Проще найти, чего мои руки уже касались, чем наоборот. А. А ведь, кажется, потому я и такой же, потому что это все еще я. Как я раньше не подумал? Потому что я дурак, наверное. Извини, мам, опять брежу. Я присяду рядом? … Спасибо. И все-таки земля еще холодная. Но греет. Потому что под ней ты. А ты теплая. Горячая. Горишь. Почему тебя похоронили, если ты еще теплая совсем? Но хорошо, что ты умерла раньше. От твоей смерти спокойнее, чем от всех живых тут. И хорошо, что никого рядом, особенно Живых. Даже старик остался у подножия холма. Если кого ему уважать, так это тебя и твою память. Он и уважает. Не мешает. Славный дворецкий все-таки. … Ох. Мам, я обещал тебя не трогать, а тронул. Извини. Я не хотел. Я тогда пойду. Меня ждут. Еще живые мертвые, представляешь? Ха-ха. Хотя, наверное, тебе ли мне о смерти говорить? И говорить ли о смерти мне? Все-таки мы все мертвые. И все в какой-то степени живые. Мир — глупая штука. Или шутка. Не знаю. — Идем, — я киваю старику. Старик все понимает. И не задает вопросов. Никогда не задает, ни о чем и никому. Даже мысленно не спрашивает. Никогда не было в его глазах этого глупого выражения невысказанного вопроса. Вопросы спрашивать и не нужно. Ответ все равно тебе и так заранее известен, а когда тебе говорят его, ты просто вспоминаешь. Но удивляться, пугаться, радоваться не должен, потому что уже знал, у тебя было время свыкнуться. Разве что твой мозг решил тебе не говорить ни о чем. Держать в сладком неведении. Это тоже бывает. Я видел таких. Их дураками звали, но они же умные на самом деле ужасно, если так подумать. Они решили ничего не знать заранее, и им весело жить. Они умеют чувствовать. Они — самые настоящие люди. Тьфу. Опять воняет. Но если зажму нос, это все равно не поможет. Гниет-то изнутри. Зато старик заметит. И все отцу расскажет. Он к нему постоянно ходит. А к кому еще Живым ходить, если не к другим мертвецам? Они же только и могут контактировать с теми, с кем уже контактировали. Ни на что новое они не способны. Как все-таки тихо. Когда вот так вот идешь, живой, а не в своих мыслях, то слышен хруст гальки под ногами. А может, это и не галька вовсе. А может, это и не камни. А белые-белые кости. Они тоже так хрустят. Пахнет железом. Уже совсем невыносимо. Так, что в носу щиплет. И голова кругом. Но я иду, не подаю вида. По-другому нельзя. Лишь бы старик не заметил. А там уж и не важно. Сядем в карету, и усну, и все пройдет. Не в первый раз в конце концов. Хотя наверняка он уже видит. Ну конечно… он же не слепой совсем… Кто-то держит меня за грудную клетку. С треском ребер сжимает. Обнимает то есть. А мне дышать нечем. И идти тяжело, когда на себе тащишь тушку. Пусти. Пусти, пожалуйста. Я смотрю в Ее белое, светящееся круглое лицо. Слишком близко. Холодок на шее. Это она так дышит. Дышит и душит. Дыхание как у росы, и пальцы как стекляшки на морозе. А я толкнуть не могу. Это Она как-никак. И как-никак у меня подгибаются ноги. Если и захочу, уже просто не хватит сил. Захотеть в первую очередь. Не хватит сил захотеть. Кажется, это руки старика. Кажется, я вишу над землей. Кажется, я упал. От гальки тянет сыростью дождя. И еще чем-то. Она прямо перед моим носом, но запах смерти все равно все перебивает. И очнуться тоже не помогает. Только хуже. В дождь всегда было хуже. — Молодой мастер, — от этого тоже только хуже. Не «якорит» Родина, а, наоборот, из недр кровь высасывает. Заткнись, старик. Просто заткнись. Тошно. Может, и правда сейчас стошнит. Прямо на эту белую, светящуюся гальку. Тогда она станет некрасивой, моего цвета. Я, видимо, попросил старика вслух. Потому что не помню, чтобы его губы раньше так беспокоились. Если щенок ведет себя странно, то, скорее всего, он заразился бешенством. Его нужно убить. Как только появятся первые однозначные признаки болезни, будет уже поздно. Это общеизвестный факт. Да, старик? Надеюсь, он действительно убьет меня. На этот раз чтобы наверняка. А то сам я, похоже, неудачник во всем, кроме поганой живучести. Кинжал блестит. Как осколки зеркала и бутылки в вине. Только теперь в темной ткани внутренней стороны жилета. Красиво. Завораживающе. Старик действительно носил их вот так открыто все время. И все знали. И никто и не подумал ничего сделать. Забавно. Ха-ха. Еще забавнее, что я опять думаю о всяком бреде. Может быть, я действительно в лихорадке валяюсь под трупами там. Тогда все понятно. Хотя, по-моему, эта лихорадка со мной уже давно. Уже как родная. Не помню, когда ее не было. Наверное, когда Она еще жива была. А потом все как в тумане — все в лихорадке и все из-за нее. Жарко ровно так, как бывает в лихорадке. И меня даже, кажется, лихорадит. По крайней мере трясет. И жарко. Очень жарко. У старика руки к тому же теплые. Это делает еще хуже. А у Нее холодные теперь. Хочу к Ней. Пусть лучше Она меня задушит. Это приятнее. ... Темно.