Перекрёстки

Если бы Аллена попросили назвать причины, по которым не нужно убивать себя, кормление котов он назвал бы в числе первых. Ну, сразу после сна и утоления собственного голода. Котов он всегда любил, да и давно бы уже завёл себе пушистого нахлебника, если бы не одно «но» — особенности его профессии. К тому же, уходить, оставляя животное весь день ждать, Аллен не мог, так как считал это изощрённой формой издевательства. В конце концов, ему нужен был друг и компаньон, а не истосковавшийся по общению комок шерсти, с грустными глазами встречающий его каждый день после работы и тем самым тешащий его хозяйское эго. Аллен вспоминает каждый вечер ждущую учителя госпожу Аниту, перенявшую, как наследственную болезнь, эту странную любовь от матери, и мрачнеет. — Я сгоняю за паштетом, — говорит он Чаоджи, гладящему прибежавших на запах рыбы кошек. — Вон тот рыжий толстяк очень его любит. — Это ты его избаловал! Раньше он за милую душу уминал всё, что я ему выносил, и не выделывался. — Ну вот такой вот он гурман, — пожав плечами, говорит Аллен и, уже коту, обещает: — Я быстро. Ближайший круглосуточный магазинчик, где этот самый паштет продают, располагается через пять зданий отсюда, рядом с индуистским храмом, чьё соседство со стриптиз-клубом будто бы объясняло всю эту сложную жизнь наглядно, как на детских кубиках. Правда, идти по главной улице Китайского квартала в такое время было бы сродни испытанию в духе игры про приключения Марио, где что ни шаг — всюду препятствие в виде навязчивых торговцев и вездесущих туристов. Поэтому, выбрав идти дворами, он тратит на дорогу чуть больше времени, чем обычно. И, конечно же, пропускает самое интересное. «Ну где ты там? Тут Лави мордобой устроил!» — кричит в трубку Чаоджи. — Да не мог он, — шелестя пакетом, останавливается посреди дороги Аллен, мешая машинам ехать. — Он дурной и язык у него без костей… но не драчун же. Ты ж знаешь Лави! «Мог не мог. Я говорю то, что вижу — прямо сейчас он полирует барную стойку лицом господина Кроули.» — Так а чего ж ты их не разнимешь?! «А мне госпожа Анита не велела. Говорит, им надо пар выпустить, чтоб потом спокойно сесть за стол переговоров.» — Я, кажется, начинаю понимать, почему ей нравится мой учитель… — бормочет Аллен, быстро перебегая дорогу под ругань жмущих на клаксоны водителей. — Ладно, жди, я уже на подходе, может, как-нибудь удастся разрулить… Минуя оживлённый перекрёсток, снова ныряет в проходной двор, из него — в следующий, едва освещённый. Какая-то женщина, заслышав его шаги, жмётся к грязной стене старой пятиэтажки и вынимает из сумочки перцовый баллончик. Виновато улыбаясь, Аллен пробегает мимо, мысленно желая ей удачно добраться до дома. «Если уже и Лави на людей кидается, — думает он, — может, мы, люди, и правда по природе своей друг другу немножко враги? «Человек человеку — волк» или как там было. Может, именно поэтому нам так трудно быть добрее к самим себе?» Заворачивая в низкую глухую арку, ведущую в очередной тёмный заброшенный дворик, он вновь застывает, как сделал это минутами ранее на проезжей части. В нескольких шагах от него, у старой разбитой мазды стоит невысокая, худенькая девушка с собранными в два хвостика волосами. На ней тоже ципао — только чёрное, бархатное и короткое, на ногах — плотные белые чулки. Ничего удивительного, в Китайском квартале полно девушек в традиционной одежде. Но что-то в её манере держаться врубает в голове Аллена тревожную сирену. Она без всякого выражения на точёном лице смотрит на стоящего перед ней на коленях мужчину, судя по виду — какого-то офисного клерка, слёзно умоляющего её о чём-то. — Я прошу… я про… — захлёбывается он словами, — шу-у… я ведь уже заплатил… вы же экзорцисты… спасите… у меня семья… я… я жить хочу… Своим левым глазом Аллен видит, как из мужчины робко выглядывают когтистые лапы паразита. — Эй! — кричит он прежде, чем оценивает ситуацию. — Отойди от него! Это одержимый, он может быть опасен. — Я разберусь, — лишь слегка повернув голову в сторону Аллена, холодно говорит она. И почему-то даже одержимый на её фоне не кажется такой уж проблемой. — Закрой глаза, — приказывает она мужчине громче и жёстче, будто бьёт хлыстом. Будто вся она — тонкая и гибкая — тугой хлыст. И касается руками выглядывающих из разрезов платья татуировок на бёдрах. Рисунки в виде бабочек вспыхивают тёмно-сиреневым светом и, взмахнув крыльями, жидкими чернилами перетекают ей в руки, превращаясь в клинки — точнее, в два парных клинка-кастета в виде скрещенных полумесяцев. Такие использовали очень давно в ближнем бою. Луцзяодао, «рога оленя». Первый и последний раз Аллен видел их в историческом музее, когда подрабатывал там вместе с Лави прошлым летом. Но ей-то они зачем… ещё и такие большие… — Погоди… — бросив пакет с продуктами, бежит он к ней. — Ты чего удумала? Его же ещё можно спасти! Стой! — Молю… молю… помо. ги… — плачет одержимый как ребёнок, послушно, изо всех сил зажмурив глаза. Но слова его с мерзким звуком обрываются, а голова его падает на землю и катится Аллену под ноги, как футбольный мяч. Левый глаз видит, как душа носителя и душа паразита, скорчившись от боли, истлевают. — Ты… — едва шевелит он губами, напряжённо дыша. Абсолютно, до противного беспомощный и от злости, и от подступающей к горлу пустоты. Никчёмный. Жалкий. Слабый-слабый-слабый. — Зачем… Вдалеке, от скрытой во тьме стены отданного под снос здания, отделяется невысокая мужская фигура, которую Аллен совершенно не заметил. Бесшумно ступив в пятно тусклого света от висящей над входом в арку лампочки, незнакомец сонно потягивается: — Ну что, Ли, этого тоже за компанию? Сама вот размялась, а мне-то жрать охота… — в отличие от девушки, он европеец, хотя на его куртке и коротких брюках свободного кроя те же этнические орнаменты, что и на её, теперь ещё и забрызганных кровью, чулках. А ещё у него две странные точки на лбу. — Вы экзорцисты? — резко спрашивает Аллен, давясь собственным гневом, как хлоркой. — Да не, мы косметикой приторговываем, — улыбается ему парень, кокетливо встряхнув волосами, собранными в довольно замысловатую причёску — дурацкая неровная чёлка, будто он стриг себя в темноте маникюрными ножницами, находясь в маниакальной фазе, и короткий хвост сбоку. — Тебе бы, кстати, румяна не помешали, — и, заведя руку за спину, вдруг подскакивает к нему, лукаво улыбаясь. — Давай я тебя накрашу… Последнее, что Аллен видит, перед тем как его отшвыривают в сторону разбитой мазды, — это рука парня, точнее то, что секунду назад было рукой, но сейчас уже ею не являлось: из сунутой ему в лицо ладони, как из монструозного цветка или плотоядной морской звезды, вылезает жуткая пасть с острыми зубами. Как у Акума. Да нет, это и есть Акума. Аллен слышит крики сплетённых в канат душ, доносящиеся из неё. А может, его мозг просто уже закоротило от общения с Акума. Может же и такое быть? Может. Вполне. — Я смотрю, каннибализм в ваших рядах процветает. Голос. Этот голос Аллен уже где-то слышал. Этот голос ему уже когда-то угрожал. Проверив, не пробил ли он себе черепушку, со всей дури впечатавшись в дверь тачки, Аллен оборачивается и видит перед собой… Канду. Тот стоит, героически заслонив его собой от двух других, и, держа в руке катану наизготове, ведёт с ними ни к чему не обязывающую беседу. «Катана… — думает Аллен, как человек, давно отказавшийся от лечения и, забравшись на люстру, тупо смакующий агонию своего прогрессирующего бреда. — Вау. Прям как в фильме Такеши Китано.» — О, сам господин Недоделанный явился! Какими судьбами? — чирикает парень с зубастой рукой, предусмотрительно отступив шагов на пять. — Ходили слухи, что тебя уж давно и на свете нет. — Решил ещё немного пожить, — равнодушно пожимает плечами Канда. — Хочу всё-таки плюнуть на парочку могил. — Думаю, это ты зря. Поверь, отказываясь от мучительной смерти, ты обрекаешь себя на ещё более мучительную, господин Недоделанный. И я тебе это сейчас докажу… — Токуса! — вдруг окликает девушка уже приготовившегося к атаке напарника. — Возвращаемся. — Но Ли-и-и! — жалобно стонет тот, по-детски топая ногами. — Веселье же только началось! — Мы уходим, — повторяет она, и клинки в её руках, превратившись в чернила, вновь в виде бабочек возвращаются на бёдра. — Ты трусиха, ты знаешь об этом? — в сердцах ругается Токуса. — Ты трусиха и кайфоломщица, Ли, вот ты кто! Она будто совершенно не обращает внимания ни на него, ни на его слова. Так же спокойно проходит мимо Канды, чуть ли не задевая плечом. Помедлив, обменивается с ним коротким взглядом, в котором нет ни льда враждебности, ни угрозы, ни страха. Они кивают друг другу. Как старые коллеги. «Коллеги по мокрухе», — думает Аллен. — Да ну вас к чёрту! — фыркает Токуса и, пнув ногой отрубленную голову, бежит за ней следом в сторону выхода. — Цел? — наконец спрашивает Канда, когда они остаются одни. — Ты их знаешь? — Я спросил тебя — ты цел? — Они убили человека, просившего о помощи, — сквозь зубы цедит Аллен, сползает на грязный асфальт и, прислонившись спиной к машине, смотрит на останки бедолаги. Руки его до сих пор машинально сжимаются в кулаки, но всё это кажется таким глупым — теперь, когда никого уже не спасти. — Это их метод, — сдержанно отвечает Канда. — «Их»? Да кто они? — Ты что, реально такой тупой?! — гаркает он, больше не сдерживаясь, и Аллен, утирая кровь со лба, думает: «настоящий, не померещилось». — Экзорцисты. — Экзорцисты не убивают тех, кто идёт на контакт! Это главное правило… — Твоё. — Обрывает его Канда. — И того, кто вбил тебе это в башку. И тех наивных дурачков, которым игра в спасателей скрашивает их никчёмную жизнь. Но есть и другие. Есть те, кому плевать на всю эту херь. И работают они гораздо эффективнее, чем ты. — Хочешь сказать, мне надо было тебя грохнуть в том подвале? До сих пор простить мне этого не можешь, да? Канда убирает катану в ножны и, подойдя ближе, глядя сверху вниз; отрезвляющую, почти чёрную в полумраке синеву очей своих водопадом ему на больную голову проливая, недобро спрашивает: — А сам как думаешь? Вопрос кажется простым, но. Если хорошенько подумать, у Аллена нет на него однозначного ответа, как и всё ещё нет чёткого понимания, что делать с застрявшей в капкане душой Канды. Опять же: правильным мальчиком легко быть в теории или, например, на страницах приключенческой манги, но очень сложно — на практике. — Если есть шанс, им надо воспользоваться, — после недолгой паузы говорит он. — Если просят руку помощи, её нужно протянуть. Вот как я думаю. — Да. — Тягостно вздыхает Канда. — Ты реально такой тупой. — Он смотрит на него снова, но уже не так сурово. Наверное, справедливо решив, что на безнадёжно тупых злиться бессмысленно. — За мной, Стручок. — Куда? И я Аллен. Ал-лен. Запиши там себе где-нибудь… Но Канда не записывает, а уже идёт в самую глубь двора, к ржавой калитке, не оборачиваясь. — А… э, погоди! — кричит Аллен, подскакивая, хватая пакет с едой и торопливо идя следом. — Как ты вообще здесь оказался-то? — Подробно распишу об этом в завтрашнем отчёте, — язвит тот. — Писать, значит, умеешь. Честно говоря, до последнего сомневался, — не остаётся в долгу Аллен. Глянув на катану, продолжает, загибая пальцы: — Так ты бандит, невежа и, вдобавок ко всему, ещё и мечник. Прямо не человек, а ходячее дремучее средневековье. — Что-то ты сегодня слишком много болтаешь, — минуя калитку и поворачивая налево, в сторону храма, говорит Канда. — Знаешь, нормальные люди называют это «общением», — но тот в ответ фыркает, как толстяк Тим фыркает на заветренный кусок ветчины. — Итак, куда мы идём? Молчишь? Слишком сложный вопрос, да? Понимаю. Ну что ж, тогда перейдём к следующей, не менее волнующей теме: ты знаком с теми… в буквальном смысле крышесносными ребятами, так? — пытаясь идти в ногу с Кандой и одновременно строча Чаоджи сообщение («сорян дружище непредвиденное чп постарайтесь пока продержаться без меня если что скажи лави я буду носить ему в тюрягу передачки»), сам себе кивает Аллен. — И та девушка… мне показалось, что вы с ней близки. — Тебе показалось, — не сбавляя шаг, припечатывает Канда. — Не-е-ет, я видел, как вы переглянулись! — Ты заткнёшься, если я отвечу? — Ответишь на что? На всё сразу? Просто, видишь ли, так получилось, что за один этот вечер вопросов у меня накопилось больше, чем в тебе вредности за всю твою жизнь. Канда останавливается у светофора и смотрит на Аллена в упор. — Тебе не убить меня взглядом, Такеши Китано, — предупреждает он. — Ты уже пробовал много раз — оставь это. Бесполезно. Канда закатывает глаза. Выругивается на такой ядрёной смеси английского, китайского, испанского и индонезийского, что прям хоть сейчас беги в музыкальную студию, записывай и громи этим хитярой все мировые чарты. Тянет Аллена за капюшон худи в безлюдный проулок и, продолжая куда-то идти, нехотя говорит: — Я ей обязан. — В каком смысле? Город своими ночными всполохами ложится на острые скулы Канды, ломаясь о них, как тоненькая карамельная пластинка; упрямо пытается вымазать его кожу то в инопланетный синий, то в бамбуково-зелёный, то в тревожно-запретительный красный. Аллен трёт глаза — на перчатках остаётся кровь из всё-таки слегка пробитой башки, — и смотрит снова, как на киноэкран. Как на Китано с катаной. — Если бы эта дурёха, отправившись на поиски брата, не угодила в Сокаровские лапы, меня бы уже давно закопали на заднем дворе главы клана Чан. — Тебя?! На заднем дворе главы Триады? Стоп. А как это связано? Они выходят к небольшому скверику; дальше, за фонтаном и зданием художественной галереи, — Французский квартал и выход к набережной. — Нас обменяли. — Тихо говорит Канда, вдруг ни с того ни с сего начав смотреть себе под ноги. — Меня отдали Сокаро, а её — семейству Чан. «Вот это кино, — думает Аллен. — Болливуд.» — Потому что… — и параллельно пытается найти во всём этом логику. -… потому что Триаде нужен был свой личный экзорцист, вот почему! Понятно… — Нет. — Канда молчит секунды три, то ли подбирая слова, то ли собираясь с силами, которых у него, такого грозного и сильного, почему-то сейчас не хватает. Глухой звук его голоса напоминает удары меча о песок. — На момент заключения сделки Линали Ли была обычной девчонкой. Она не должна была стать экзорцисткой. Аллена словно током бьёт. — Погоди. Погоди-погоди… Это ещё как? Я же сам видел, как она из татух «рога оленя» сделала! Она того одержимого вместе с паразитом ликвидировала! — То, что ты сейчас видел — результат эксперимента. — Теперь Канда смотрит куда-то вверх и в сторону, будто не хочет, чтобы Аллен прочёл в его глазах то, что в слова не умещается. — Комуи… — Кто? — Это сделал с ней её родной брат.