Перекрёстки

Все посторонние уходят, оставив экзорциста и одержимого делить подвал на двоих. Где-то в этих ящиках, посреди которых, как злой пещерный дракон, тяжело дышит Канда, наверняка хранится оружие; может, драгоценности; контейнеры с почками на продажу; порошок; какие-нибудь бивни слонов или что там любят толкать на чёрном рынке. Скорей всего, товары со всех уголков земного шара — сплошь нелегальные, разумеется, с разным сроком хранения, но никогда долго не залёживающиеся. Чандрапада, находящаяся на пересечении морских путей, не зря считается для всего мира форпостом торговли. И у этого положения есть как свои плюсы, так и свои минусы. Аллен ощущает себя одновременно и в сокровищнице, и в ловушке. «Главное», — приходит он к разумному заключению, — «не превратить это место в собственную гробницу». — Начнём, пожалуй. Получить согласие на проведение обряда — самое тяжёлое в их работе. Без него того самого контакта между экзорцистом и клиентом — который так отчаянно пытался через болтовню и совершенно ненужные ему расспросы найти Лави — не возникнет вообще. А значит — никакого тебе очищения. А значит — давай, экзорцист Уолкер, обматывай чужое горло специальной лентой, крепко хватайся за оба её конца и, затягивая «удавку», читай заклинание Смерти. Заранее приготовившись к тому, что вздувшаяся плоть, разрываясь, убьёт твой последний приличный худак. Аллен касается собственной шеи, привычно проверяя наличие инструмента для ликвидации Акума — белая лента с сигилами, словно изящный шарф или медицинский бинт на порезанном горле, всегда на месте. Он надеется, что сегодня её использовать не придётся — нет, серьёзно, ему такими темпами и правда скоро совсем нечего будет носить. Не бегать же на вызовы в чем мать родила. Хотя, если подумать, за это можно было бы повысить тариф… Аллен щиплет себя за руку, запрещая дурацким мыслям, как коварным паразитам, овладеть собой. Не сейчас. Потом. Надо будет подумать об этом позже, как следует прикинув в уме все возможные риски. Наверное, разделить его сугубо материалистическую боль мог лишь Лави, который, учитывая особенности их профессии, даже свои белые штаны носит скорее как вызов обстоятельствам, нежели из желания покрасоваться. Ведь если клиента уже не спасти, у Книгочея остаётся один выход — доставать деревянный кол и, не сильно-то церемонясь, вбивать его одержимому в глаз. Из них троих завершать миссии относительно чистенькой удаётся обычно только Миранде — да, без чужой крови никак, но её кукле достаточно и капли. А чтобы ликвидировать цель, ей нужно всего-то оттянуть пришитую к игрушечному тельцу пуговицу, символизирующую сердце, и специальными ножницами перерезать нить, на которой та держится. Так что в случае, если человек, чью кровь она успела добыть, превратится в Акума и попытается убежать, ей даже не нужно гоняться за ним по всему городу, чтоб уничтожить. И в этом было что-то правильное — Аллен с трудом мог представить себе Миранду, занимающуюся паркуром. Да, с согласием проще. Не сказать, что намного, но оно хотя бы даёт шанс на благополучный исход; дарит надежду на то, что и Лави с Алленом не придётся уворачиваться от десятисантиметровых зубов и двадцатисантиметровых когтей; не придётся прятаться в мусорных баках, дожидаясь удачного момента для нападения на Акума или карабкаться по скользким от дождя пожарным лестницам на очередную крышу, где их обычно не ждёт ничего хорошего. Но самое главное — оно даёт шанс на сохранность одежды, которую Аллен уже замучился отстирывать, выбрасывать и каждый месяц обновлять. — Ничего больше не скажешь? — спрашивает он Канду, ни на что особо не надеясь. — Так понравился мой голос? — Я о предстоящей процедуре. — Тебе мало было, что ли?.. Всё, что хотел, я вам сказал. Старался вообще-то, слова подбирал… — Послав нас всех разными дорогами в одно, но очень конкретное место? Обозвав меня стручком? Серьёзно? Аллен мог бы поклясться — эта издыхающая, еле шевелящая своими губёхами сволочь только что усмехнулась. — Ну а что ещё ты хочешь от меня услышать? — Да что угодно, кроме тупых оскорблений. — Например, думает Аллен, твои банковские реквизиты и код от сейфа, где хранится всё то, с чем тебе ещё несколько минут назад так непростительно легко было расстаться. — Может, мне следует знать какие-то детали, особенности или есть что-то, что ты… — Ха, — злая, сумасшедшая ухмылка не портит лицо Канды, но тем не менее бесит. — Вы такие бестолковые… Всё за вас надо делать, да? Может… ты мне просто инструкции оставишь, а дальше я уж как-нибудь сам, а? Вообще-то Аллен собирался спросить, нет ли у Канды каких-нибудь слов или пожеланий, которые бы он хотел передать призванной им душе. Ведь за каждой одержимостью всегда скрывается очень личная история, очень глубокая трагедия — донор и паразит, знавшие друг друга при жизни, как правило, являлись родственниками, друзьями и возлюбленными. Эту услугу Аллен оказывает всякому страждущему. Ему не жалко. Он бы и сам от такой услуги не отказался. Ведь люди редко успевают сказать самое важное тем, кто их покидает навсегда — наверное, поэтому внутри них столько боли и копится. Боль, печаль, горе — всё это, по сути, любовь, которую некуда деть. Но когда Аллена так откровенно, так унизительно берут на слабо, он перестаёт думать и о жалости и о чужих чувствах. Он в принципе думать перестаёт. Да если бы обряд экзорцизма мог проводить любой желающий, просто прочитав с выражением заклинания, которые бы для удобства лепили прямо на пачках из-под макарон, то этого наглого, надменного придурка сейчас бы в чувства приводил его собственный, такой же наглый и самодовольный, босс. И Аллену бы не пришлось, вылезая из кровати посреди сраной, дождливой ночи, шкандыбать в их бандитское логово. — Нет так нет, — давя в себе агрессию, безэмоционально отзывается он. Выдох. Вдох. Выдох. Дальше нужно считать. Как в детстве — прежде чем идти искать, надо досчитать до десяти. Это помогает настроиться. А ещё это должно помочь не отгрызть лицо клиенту. И всё это время нужно держать чужие руки в своих — ладонями к ладоням. Толчками пропуская через себя боль. Аллен секунду мнётся, решая, как бы ему так усесться, чтоб не получить по яйцам. Но Канда раздражённо цокает и вытягивает ноги, помогая ему и — одновременно продолжая усложнять задачу. — Прости, сегодня без ортопедической подушечки… принцесса. Принимая во внимание его состояние, в ответ Аллен лишь натянуто, но тем не менее благодарно улыбается и наконец послушно садится на него верхом. К тесному контакту с одержимыми он давно привык — того требовала работа, в которой смущению и неловкости, как и на операционном столе, места просто не было. К чему привыкнуть едва получается, так это к язвительным шуткам вкупе с въедливым, строго оценивающим и довольно пренебрежительным взглядом, которым пациент на хирурга вообще-то смотреть не должен. Так не принято. Ну есть же какие-то приличия, в самом деле. Будь его воля, он бы сегодня же, прямо здесь же добавил всех представителей мафии в чёрный список и никогда бы больше с ними никаких дел не имел. Отвратительная категория людей, которые, даже будучи в позиции жертвы, умудряются всем вокруг хамить. — Сначала ты почувствуешь холод, — инструктирует Аллен, снимая с себя перчатки и засовывая их в карман худи. Тянет руки вверх, соприкасаясь с чужими — и без того ледяными — ладонями, и крепко переплетает пальцы; с некоторой тревогой чувствуя, какими слабыми всё это время были руки того, кто ещё несколько минут назад грозился их всех, как цыплят, ими передушить. — Это нормально — так происходит переход сквозь смертное поле в поле вечности… — Что у тебя… — Чего? — С рукой… — А… Это печати. — Нет. С левой. — Не бойся, это не заразно. Всего лишь последствия несоблюдения элементарных норм безопасности, которыми я, будучи излишне самонадеянным ребёнком, решил пренебречь. — Он говорит об этом легко, как о чём-то незначительном, но произносит слова так быстро, на одном дыхании, заученно, что сразу становится очевидно — это нелепый ответ-заготовка. Ответ-пластырь, прилепленный на необработанную рану, из которой продолжает торчать пара-тройка ржавых гвоздей. И над интонациями, темпом, убедительностью своей лжи Аллену предстоит ещё как следует поработать. — Сосредоточься. После холода постепенно начнёт неприятно жечь — предупреждаю, тут придётся потерпеть. Так надо, так твоя душа начнёт очищаться от подселенца. — И что… и всё? Ты… вот так… просто выгонишь его из меня? Скажешь «кыш-кыш» — и всё закончится? — в отличие от Аллена, старающегося, закрыв глаза, сконцентрироваться на обряде, Канда упрямо сверлит его взглядом, требуя смотреть в ответ и развёрнуто отвечать на все вопросы. Живее всех живых — мог бы быть, если бы счёт шёл не на секунды. «Надо было всё-таки вместо себя оставить Лави», — запоздало сокрушается Аллен. — «Ему по долгу службы глаза в глаза смотреть надо, так ещё и поболтать любитель — вот и нашли бы друг друга два одиночества. Чего он меня-то выбрал?» — и тут же находится с ответом: — «Чтоб подставить под Сокаровский мачете — вот чего.» А лучше всего было бы оставить Миранду — она, конечно, ещё не такая опытная, да и растяпа знатная, но ей для изгнания и очищения, как и в случае ликвидации, даже особо взаимодействовать бы с этим козлом не пришлось. Всё, что ей от него потребовалось бы — это имена и жалкая капелька крови, которой она бы испачкала свою куклу, прочитала бы над ней заклинания — и всё. Ну, или убила бы его в крайнем случае — ей, кстати, для этого имена не нужны. Важнее всего было то, что способности Миранды позволяли ей проделывать всё это, находясь в другой комнате, на другом конце города. Ей даже не пришлось бы на него смотреть, на нём сидеть и дышать с ним одним воздухом! И в этом заключалось её главное везение, — видимо, для соблюдения вселенского баланса сочетавшееся с тотальным невезением во всех остальных сферах её жизни. — Нет. Не совсем. — Аллен медленно поднимает на него глаза, пытаясь сохранять максимальное спокойствие, и крепче вжимает свои изувеченные ладони в чужие — широкие, мозолистые, потные. Обещанный лёд, иголочками покалывающий на коже, превращается в солнечное тепло, затем — в печной огонь, затем — в драконью пасть; в боль практически невыносимую. Что ж, любимец Винтерса Сокаро действительно крепкий орешек — он не кричит, не брыкается, даже не вздрагивает. Терпит. Аллен дожидается момента, когда частичка его души начнёт переходить в тело Канды, парализуя последнего, и лишь тогда говорит: — Поверь, я этого не хочу и знаю, что ты тоже этого не хочешь, но мне придётся проникнуть в твои воспоминания. Другого выхода нет. Извини. Кажется, Канда всё-таки дёргается. *** Слишком мутно и слишком темно. Уровень одержимости явно скакнул выше третьего. Хорошо ещё, что не пятый — а это всё равно что пытаться найти чёрную кошку, надев чёрные очки, залив глаза крепким, бьющим по голове алкоголем, и продираясь при этом сквозь дымовую завесу ночного клуба. Честно говоря, Аллен и с четвёртым-то еле справляется — и неприятное подозрение, что сей томный вечер закончится-таки не без помощи ленты, с каждым шагом лишь крепнет. Мысленно он уже начинает прощаться с худи. Да и с жизнью, конечно, что уж там — ведь Сокаро ясно дал понять, что он сделает с ними в случае неудачи. Но с худаком прощаться всё же как-то обиднее — редкая вещь в его гардеробе, не купленная в секонд-хэнде. Практически новая. «Так. Куда теперь?» — думает он, ища хоть что-то знакомое, хотя бы знакомый силуэт. Вот только ещё заблудиться здесь не хватало. — Копуша! В болотном тумане воспоминаний, где из небытия в небытие газелями скачут безликие тени, похожие на мимолётные миражи, Аллен осматривается — один в один герой старой компьютерной игры с лагающей графикой. И не сразу понимает, что Канда, которого он ищет, — это мальчик лет девяти, ловко перелезающий через высокий каменный забор и бегущий в сторону леса. — Поймаю — уши оторву! — Ты сначала догони. Копуша-копуша-копуша! Лес, куда ведут чужие воспоминания, зловещим чернильным пятном пульсирует на дымчатом горизонте, но Канда этого видеть не может. Он бежит на голос своего друга, такого же ребёнка — круглощёкого, с шрамом на лице. «Туда нельзя», — думает Аллен, и маленький мальчик, всё ещё живущий внутри него самого, хочет сжаться и спрятаться. Убежать. Заплакать. Позвать папу, который не услышит и не придёт. — Да быстрее же ты, черепаха! — машет рукой круглощёкий мальчуган, скрываясь за густо растущими деревьями, как за решётками клетки. — За черепаху тоже ответишь, тупой Алма! — грозит ему кулачком Канда. — Туда нельзя, — беззвучно и беспомощно повторяет Аллен, и идёт за ними следом.