Признание

      Сухой воздух в старой обсерватории затруднял дыхание, но света здесь было больше чем в любых других помещениях. Она возвышалась над другими построениями дворца. Теперь здесь девушка проводила больше времени чем в своей комнате. Куполообразное стеклянное навершие башни было покрыто чем-то черным, но внутри казалось кристально-прозрачным, открывая безоблачное небо и черный диск солнца.       Иаант думала о своем ученике, о на-бароне Фейд-Рауте, молодом и опасном. Бесшумном, точном, быстром. В его глазах таилась глубокая, тайная машина, холодная и неуловимая, до которой она и должна добраться.       Она думает о нем чтобы обновить его портрет в своей голове, он сильно изменился, гораздо сильнее, чем она.       Ее пальцы интуитивно вращают кольцо на пальце, камень сверкает красным.       Страх.       Поймав это чувство в себе она зафиксировала его на бумаге — важнейшая тема для анализа.       Неизбежная для Гьеди Прайм.       Она поднимает глаза к солнцу. На него совсем не так больно смотреть, как на пылающий во всей полноте водород. Может, здесь люди совсем не бояться поднимать голову к небу, смотреть на нечто настолько громадное по сравнению с ними, потому природа для них не соперник, не бог, а только слуга.       Тогда, поднимать головы им страшнее на трибуны, на палаты дворца, на Харконеннов, стоящих здесь выше солнца.       Эти детали кажутся важными для понимания их точки зрения. Из всех этих мелочей состоит их культура, которую она с большим трудом старается здесь обнаружить для себя.       Разумеется, она здесь есть, но это те ее стороны, которые больше принадлежат истории, а не искусству. Ей нужно что-то еще, это необходимость — как глоток свежего воздуха, она уверена, что близка к этому, или чему-то подобному. В ней гнездиться терпкое сомнение, что ей это придется по душе, что это выполнит те функции на которые она надеется. Все же она очень старается ухватиться за них, чтобы хотя бы не сойти с ума, а в лучшем случае подготовить хороший урок для наследника.       В обсерватории ее никто не беспокоит — это одна из самых запустелых зон дворца. Здесь гораздо тише и обычно пусто, она соорудила здесь для себя неприметную рабочую зону, которую разрушить и легко, и сложно — ведь оно ничего не стоит. Эти физические неудобства весьма аскетичны, но тут она чувствует себя свободной от чужих глаз и присутствия как такового.       Может быть, вторжение Фейд-Рауты так повлияло на нее.       Может быть, это побег.       Это не важно, перед началом работы с ним она уединилась бы намеренно в любом случае. Однако, теперь она вторгнется в его пространство. Она стала невидимым наблюдателем.       Если он ступает по своему крылу — она сидит в сотне метров под нужным углом следя за ним через узкое окно в его чертогах.       Если у него тренировочный бой — она стоит на балконе с той минуты как он слишком увлекается боем и теряет из вида все кроме ударов обученного раба.       Когда он приходит к дяде она сидит прямо там, перед ним, как украшение барона, улавливая каждое мановение век юноши.       И, когда он ступает по коридору за ней, как призрак, она ступает склонив голову и не оборачивается — сводя его с ума вплоть до момента пока не исчезнет в своих покоях.       Он никогда ее не ловит, но он знает, он чувствует, потому что умен и проницателен и потому, что это то, к чему он привык.       Вот, что она думает — он получает то, что понимает, а значит, он спокоен.       Неделю спустя она прекращает эту игру, пора заняться делом.       Она включает диктофон и приближает микрофон к губам:

      «Главное о Харконеннах это то, что они считают себя правыми. Их идеалы варварски дестабилизируют, но смотря на это сверху, отрекаясь от самой себя, я вижу их логику, их позицию насчет каждого вопроса. Я чувствую, что могу с ними работать и могу с ними жить — даже по их правилам, но при этом будет умирать часть меня, как если бы я вдруг забыла кто я и все стало бинарным. Я могу поверить в их идеал — сила, честь и мудрость, но они иные, другая кожа, другой тон и вкус — металлический. Я знаю, кто может стать таким идеалом. Он еще молод, он отмечен Бене Гессерит, все же, я вижу в нем несокрушимость, двигатель, мощный, способный пройти длинный путь. Я вижу молодого человека не знающего сытости и готового поглотить весь мир, осознающего свои грани, преграды, которые он еще не снес. Если бы я сказала ему, что он слаб — для этого или чего-то еще, он бы воспринял мои слова всерьез, то есть, я могла сказать это считая это правдой или только чтобы бросить ему вызов, но никак иначе. Он бы рос дальше, пока не придет к той минуте, когда сможет обернуть мои слова против меня, как и мою силу, потому что он не знает, как остановиться.»

      — И я стану учить его. — Сказала она после того как остановила запись. — Чему?       Ему наследовать этот мир. Ему править рабской и бесчеловечной планетой, которой он принадлежит сам. Ему ступать в этом мире, встречать на своем пути врагов среди доверенных лиц и он знает это сам. Она наблюдала за ним достаточно, чтобы примерить его шкуру на себя, отследить его чувства. Жизнь, полная недоверия ко всему, что может думать. Он знает это и всегда стремиться стоять на шаг впереди, потому что обратное сулит ему самому смерть. Ни отвернуть его с этого пути, ни остановить, опыт его жизни — это нечто, что сделало его таким и это то, с чем ей и кому бы то ни было никогда не совладать.       И в итоге…       — Я сделаю его более опасным, чем он есть сейчас.       Это не обещание и не план, это осознание последствий ее обучения. Любые знания могут и станут его оружием, а ее вклад может быть радикальным.

***

      Когда он вошел в библиотеку у нее по коже пробежал холодок. Его шаги глухо раздавались за ее спиной, он дошел до середины комнаты, когда Ирис поприветствовала его прежде чем развернуться и встать. — О чем будет этот урок?       Он садится напротив, отгоняя скуку с глаз и повторяя за ней позу лотоса. На его губах разрастается ухмылка, когда он видит в чем она.       Черные ненатуральные ткани бронёй оплетают ее шею, словно сделаны из доспехов, под оплечьем темная кожа, она отражает каждый луч и повторяет очертания окружающих предметов, волосы убраны назад. Другими словами, образ вольно, но интерпретирует стиль этого мира. — О чем бы ты хотел чтобы он был?       Она наклонилась чтобы снять перчатки и убрать их в сторону. Подняв глиняный сосуд она разлила источающую пар жидкость в две чаши. Ее методичные и плавные движения приковали его взгляд. Он обдумал ее вопрос, как и многое прочее, враждебно, как возможную уловку и ответил как на вызов. — Расскажи мне о Рходоне. — Спокойный густой голос звучал почти как шепот. — Они похожи, не так ли? — Кто? — Ирис посмотрела на него с недоумением, поднося чашу к губам. — Каладан.       Она захотела сглотнуть, словно не смогла пережевать твердую пищу. В ее голове до этого играла тихая древняя мелодия из флейт и колокольчиков и сейчас звуки заскрипели и растворились в тишине. — Я знаю. — Кивнула она. — У вас долгая и насыщенная история с Домом Атрейдесов. — Верно. — Его лицо выглядело улыбающимся, но ни губы, ни глаза, ничего это не подтверждало, кроме острой искры в темных зрачках. Он тоже поднял напиток и сделал маленький глоток с такой же хитростью, с какой она привыкла сталкиваться у себя дома. — Ты знаешь, — Она облизнула губы и продолжила осторожно. — Почему… так? — Я знаю, что это так. — Его ответ звучал так, словно он всеобъемлющий, из чего она сделала вывод, что ему, а может и всем Харконеннам, все равно, по крайней мере сейчас, почему и как все это началось. Сейчас важно лишь то, что так оно есть и вражда есть нечто конечное.       Его позабавило, какое у нее сложилось лицо и он напомнил. — И я спросил не об этом. — Хорошо. Но если хочешь, я расскажу тебе, что знаю. — Думаешь, я плохо знаю историю своего дома? — Фейд поднял на нее глаза смотря решительно и звуча более отчетливо, от легкого шепота не осталось и следа. Он дал ей понять, что подобное рассмотрит как прямое оскорбление.       Ирис улыбнулась. — Да, Каладан и Рходон похожи. За некоторыми исключениями наш быт манеры, наша культура и сами планеты родственны. — Начала она рассказывать. — Что ты хочешь знать?       Фейд слегка пожал плечами и сказал как само собой разумеющееся: — Все. — Хорошо. — Ирис всмотрелась в него и запомнила это мгновение и его любопытство. Говорить же она стала непринужденно. — Наши географии похожи. Вода, скалы, хвоя. Яркая живность, здесь ничего из этого нет, но, уверена в книгах полно изображений. — Не стоит. — Опередил он ее предложение и сделал еще один глоток. — Во многом мы разнимся. Их культура боя, хм… Ну с этим ты и сам ознакомился, не сомневаюсь. — Он никак не отреагировал на ее улыбку, ожидая продолжения.       Потому она говорит ему все, что он хочет знать. В конце концов, они все-таки приникают к книгам и говорят не только о Каладане и давно ушли от Рходона, но она видит, что он еще не раз о нем спросит. Фейд в какой-то момент перестает обращать на нее внимание, он сфокусирован на теме и, когда урок кончается, она замечает в его глазах мгновение удивления, а значит, он в целом остался доволен, хотя ушел он не сказав ничего кроме прощальных слов.       Пока она убирала книги, свитки и прочие документы, она обдумывала что запишет в отчет.       Первое — он к ней привык. Хоть он и не из тех, кто перестанет потому присматриваться к ней как к угрозе, тем не менее, он привык. Она испытала какое благоговейное удовольствие от того, что приютилась в таком враждебном месте, что достигла неплохого дипломатического уровня.       Этот урок она провела больше для себя — чтобы узнать, какой он, на-барон Харконнен, как учится и что его интересует. Пока еще только призрачно, но она убедилась, что он совсем не такой, каким кажется на первый взгляд, а именно — не поверхностный. Его усидчивость и тяжелый вдумчивый взгляд в древние страницы истории, все это говорит об уме скрытым за мрачной жестокой натурой, возможно, об уме остром и опасном не менее, чем его клинки.       Возвращаясь в свое крыло она думала о том, что избрала неплохую тактику — расширять его кругозор без определенной цели, пока эта цель не намечется сама.       Едва она прошла в последний длинный и просторный коридор перед своими покоями она подняла глаза, почувствовав присутствие кого-то еще и в подтверждение тому разглядела тонкую фигуру в маленьком белом платье в конце зала. Когда Ирис приблизилась она заметила как еле содрогаются плечи у этой служанки, хотя Ирис никогда даже не повышала голоса.       Девушка опустила голову, когда Ирис встала напротив нее, она заговорила отчетливо, но тихо и голос ее был высоким, как если бы она старалась вдыхать меньше воздуха. — Барон желает Вас видеть, леди.       Ирис прошла за ней, радуясь, что ничего не прихватила с собой из библиотеки. Наконец, они оказались в противоположной части жилого корпуса, но это точно был не зал и не спальня. Пространство, которое занимало это место можно было назвать отдельным домом, после чего девушка напомнила себе, что Харконнены один из самых богатых домов Империи.       Арки разных форм собирали сквозь пустое пространство определенную изломанную фигуру, а само место похоже на завод. Трубы шире ее туловища неисчислимо окружали гостью на стенах, на потолке и исчезали, заворачиваясь, в других помещениях. Впереди начал вырисовываться туман и соотвественные звуки выхлопов пара и журчащей воды коснулись ее ушей.       Она поняла по грузной фигуре что это барон, он едва различимо смотрел на нее прямо из тумана, она остановилась, когда поняла что гола не только его шея, но и плечи. Он сидел в чем-то, напоминающем пьедестал, но углубленном, как ванная. Девушка с любопытством осмотрела эту роскошную парилку, избегая любого не аккуратного взгляда вниз.       Служанка уже давно ушла вперед, теперь она не могла найти ее глазами, и поначалу ей казалось, что она наедине с бароном. — Ирис, это ментат, Питер де Врие. Познакомься.       Она посмотрела туда, куда ленивым движением махнул барон. Справа от нее, в некотором отдалении, стояла высокая и худая фигура мужчины, его маленькие черные глаза внимательно ее разглядывали, но Ирис спокойно ему кивнула, что он сделал ей в ответ. — Питер, ты можешь проанализировать нашу гостью? — Голос Барона звучал тепло и не без забавы, к чему Ирис уже привыкла и ответила сама. — Нет.       Но сразу же после ее ответа последовал ответ ментата: — Могу, хоть это и не просто.       Ирис с удивлением обернулась к Питеру, от чего даже пропустила заданный ей вопрос бароном. В ее взгляде теперь закралось любопытство, но она отложила это на следующий раз, произнеся как бы невзначай: — Сочувствую.       Фейд Раута, выступивший слева, не менее удивился ее словам и внимательно посмотрел на нее, затем на ментата, заинтригованный существующей неоднозначностью в просчитывании будущего девушки. Барон уже упоминал ему, что ментаты не совершенны, но таких исключений он не знал.       Ирис же придала этому ничтожное значение и попросила у барона уточнить повод для этой встречи. Ей было жарко, эту температуру она не была готова выносить в коже. — Мой ментат заметил, что тебе понадобиться больше рук… в твоей работе. Потому я хочу, чтобы ты пересмотрела свое решение и взяла себе слуг. Я настаиваю. — Что-нибудь еще, барон?       Владимир посмотрел на нее острым и цепким взглядом. — Мне приступить к какой-либо еще работе? — уточнила она. Он отрицательно качнул головой, возвращаясь к рассматриванию пустоты перед собой. — Когда будешь готова… И приступишь. Не бойся брать слуг, — сказал он с призрачной нотой заботы. — Ты отнесешься к ним много лучше, чем мы. Возьми столько сколько потребуется, станешь укрывать их под своим крылом. Ступай.       Ирис ощутила огонь в груди и быстро покинула эти длиннющие залы. Только оказавшись вновь в холодной и сухой комнате она в полной мере поразилась предложению или даже приказу. То, насколько он был прямолинеен и в то же время прав ее смущало. С некоторым сомнением она обдумывала каждую сторону этого вопроса, боясь ошибиться, но все лучше и лучше понимала, что это хороший вариант, за исключением того, что к ней могут приставить шпионов.