(не) один

Жизнь – борьба. И справляться с каждой подножкой, которую она может тебе поставить, ты должен в одиночку. Эту истину Баллистер усваивает с того самого момента, как начинает осознавать окружающий мир. Никто не заступится, не спрячет за широкой надежной спиной и не подует ласково на разбитую коленку в попытке унять боль. Никто не поможет согреться, не скажет слова нежной заботы и не даст понять, каково это – быть любимым. Выжить здесь самое главное. Продолжать дышать, смотреть запавшими усталыми глазами на окружающий серый мир и пытаться достать тот минимум пропитания, с которым хотя бы не сводит от голода живот. Жизнь здесь – это не красивые картинки на огромных таблоидах центра города, где от яркой зелени лужайки рябит в глазах и чистенько одетые дети бегают вокруг молодых родителей. Нет, тут только грязь, яростная порой злоба на все подряд и слепая вера в перемены, которые никогда не случатся. Нужно выживать, нужно бороться каждый день. Значит, ты сам должен быть себе опорой и не искать её в других. Да у Баллистера и не было никогда тех, кого можно было бы назвать не семьей даже, а хотя бы близкими. Не повезло. Все, что осталось ему от семьи, умещается в один пересекающий лицо шрам, происхождение которого он не помнит. Как клеймо, по которому пастух всегда найдет нужную ему овечку. Ни длинные волосы, ни постоянно опущенная голова не помогают – уж слишком заметное место. Однажды пожилая воспитательница, чьи руки насквозь пропахли дешевым табаком, говорит Баллистеру о везении. Мол, удивительно, что глаз остался цел. У старухи скрипучий голос и чуть подернутый пеленой начинающей слепоты правый глаз. Она говорит совсем не мягко, но Баллистер чувствует в чужом тоне слабую попытку неловкой поддержки и ненавидеть шрам так сильно перестает. Жить в толпе таких же брошенных и одиноких мальчишек, как и он сам, тяжело, но для него, не знавшего иной жизни, это привычно. В попытках избежать драк и криков, Баллистер убегает из приюта на улицы прямо после уроков, чтобы вернуться уже к ночи. Бродит в одиночестве по злачным закоулкам окраин и подолгу смотрит на далекую, игрушечную с такого ракурса статую Глориет вдалеке. Она красивая и смелая. Сияющая в ярком свете прожекторов. Полноценное воплощение благородства и силы. Вот бы и ему таким стать. Грязные и темные улицы трущоб на окраине города не располагают к иллюзиям и мечтам, но дети в них все равно находятся под чарами всеобщей картинки добра и зла. Хоть оборвыш в чужих обносках, хоть разодетый в самое лучшее наследник знатной фамилии – все малыши хотят быть бравыми героями, победившими монстров. Баллистер, конечно, не исключение. Подглядывая из темных углов на главную площадь, где тренируются будущие рыцари, он представляет себя тем самым героем, спасшим королевство. Видит себя рядом с улыбающейся ему королевой. Почти чувствует вес огромного и тяжелого меча на поясе. Пока вместо настоящего оружия за веревку, служащую слишком большой мешковатой одежде поясом, заткнута простая палка. Баллистер размахивает ей, пытаясь подражать тренирующимся мальчишкам. Когда те уходят в красивое большое здание, наверняка чтобы отдохнуть или заняться уроками, он долго смотрит им вслед, чувствуя, как что-то сжимается тоскливо внутри. Ему идти некуда. В попытках убежать от серых грязных улиц в сияющий мир грёз и фантазий, с каждым разом он подбирается все ближе и сам не понимает, в какой момент увлекается настолько, что без проблем проникает на территорию – слишком худенькому, ему не составляет труда пролезть через прутья ограды. А затем все очень круто и сильно меняется. Крики, вспышки камер, длинные коридоры и куча непонятных и незнакомых взрослых вокруг. Он испуганно сжимает руки в кулаки, готовясь принять наказание, но получает то, чего совсем не ожидал. Месяц спустя у Баллистера есть новая форма, пошитая специально для него, и даже своя комната – никто из учеников не захотел жить с ним в одном помещении, поэтому новенькому выделяют отдельную каморку с едва втиснувшимися туда кроватью и тумбочкой. Баллистер в восторге. У него никогда не было ничего своего, а теперь – так много! Ему обязательно нужно много стараться. Он должен остаться здесь. Вцепиться в это место всеми конечностями и ни за что не возвращаться назад. Несмотря на мнение всех одноклассников, окинувших его презрительным взглядом при первом же знакомстве, Баллистер не глупый. Он понимает прекрасно, что дети древних знаменитых фамилий, чьи предки были отобраны самой Глориет, не примут его. Он всегда будет здесь чужим. Это закономерно. Именно поэтому все сказанные в спину или прямиком в лицо обидные слова остаются проигнорированными. “Крысёныш из канавы” “Отброс” “Позорище” Баллистер говорит себе, что ему все равно. Он не друзей заводить сюда пришел, а сделать свою жизнь достойной рыцаря королевы. Быть может, он сумеет упорным трудом показать другим, таким же, как и он, что не стоит опускать руки. Что нужно продолжать бороться и мечтать, не смотря ни на что. Любые попытки высокородных мальчишек вывести его на драку проваливаются, пока Тодд, один из самых постоянных задир, просто не бьет первым. Несколько минут и пропущенных ударов спустя Баллистер с тяжелым выдохом садится на высоком балконе над главным залом Академии. Может быть, когда-нибудь там внизу он станет рыцарем. Если Тодд или кто-то еще не выживет его отсюда. Правый бок немного побаливает, щека и запястье саднят после ударов. Баллистер обнимает себя за колени, прижав ноги к груди, и прикрывает глаза. Он должен продолжать бороться. Один, как делал это всегда. Он справится. – Привет. Тут же напрягшись от раздавшегося совсем рядом голоса, Баллистер поднимает голову, чтобы увидеть севшего неподалеку мальчишку. Он и не заметил, как тот подошел. Наверное, задумался слишком сильно. У мальчика рядом светлые волосы, открытая улыбка и прямой взгляд. Голденлойн. Потомок Глориет. Той самой. Честно говоря, увидев его впервые в классе, Баллистеру захотелось ткнуть в этого человека пальцем. Не верится, что вполне обычный на вид мальчишка несет в себе величие такой фамилии. Конечно, Амброзиус любимчик учителей с этой своей улыбкой и звонким голосом, ровной осанкой и формой из самых роскошных и дорогих материалов. Привыкший к камерам и вниманию, должно быть, с рождения, он чувствует себя отвратительно спокойно в окружении толпы. В отличие от Баллистера, который каждый раз заставляет себя не убегать или хотя бы не краснеть от излишнего внимания. В первый день Голденлойн только бросает на новенького взгляд, тут же сосредотачиваясь на уроке. Несколько раз Баллистер чувствует на себе внимание чужих глаз, но издеваться, как Тодд, наследник Глориет не пытается, и на том спасибо. Баллистер рад быть в стороне от внимания этого “лучика надежды для будущего всего Королевства”. По крайней мере, был рад. Судя по тому, что тот сидит сейчас рядом, удача на сегодня растрачена. Насупившись, Баллистер сжимает плечи, отвечая подозрительно и тихо: – …пришел добавить? Открытое лицо омрачается непониманием, когда Амброзиус хмурится в ответ. Он выглядит немного неловко, переспрашивая: – Добавить чего? – Учти, то, что ты золотой мальчик, не значит, что я не дам сдачи. Конечно, Баллистер врет. Попробуй он тронуть золотого наследника хоть пальцем, его наверняка тут же выгонят. Именно поэтому сегодня он больше закрывался, чем бил в ответ. Опыт уличных драк, в которых он вынужден был участвовать, мог бы помочь хорошенько дать сдачи, но Баллистер не может рисковать вылететь из Академии из-за пары синяков на наследниках гордых фамилий. Но отвязаться от Голденлойна угрозами можно хотя бы попытаться. Между ними после сказанных слов повисает странная тишина и, когда Баллистер готовится уже встать, чтобы уйти, Амброзиус проговаривает встревоженно мягко: – Они побили тебя? Это звучит так, словно Баллистер какой-то хилый и слабый. Кто-то, кого можно с легкостью обидеть и причинить боль, а это не так. Поэтому он упрямо качает головой в ответ, отвечая вопросом на вопрос: – Чего ты хочешь? Амброзиус неожиданно мнется, принимаясь рассматривать собственную обувь так, будто видит её впервые. Новенькие и отполированные ботинки, сверкающие от случайно попадающего на балкон света. Наверняка они стоят как месячное жалование местных уборщиц. Баллистер не должен думать о таком, смотря на всех этих разодетых в самое лучшее детей, но он все равно думает. Не может избавиться от этих мыслей, потому что одни только запонки на рубашках некоторых студентов могли бы обеспечить жителя трущоб едой на месяцы, если не годы. Это так странно осознавать. И это совершенно не то, о чем должен думать Баллистер прямо сейчас. Облокотившись на ладони, Амброзиус, наконец, говорит нетипично для себя неуверенным тоном: – Я хотел предложить тебе потренироваться вместе. Или сделать домашку в библиотеке. – Зачем? Вопрос вылетает изо рта быстрее, чем Баллистер успевает обдумать его. Но ведь и правда – зачем? Это подозрительно. – В смысле? – хмурится Амброзиус, прекрасно изображая недоумение, – потому что мне хочется провести с тобой время. Баллистер молча смотрит на него в ответ недоверчивым взглядом. Может, это такой розыгрыш? Сейчас он согласится, а за дверью будут ждать одноклассники, готовые посмеяться над тем, какой он тупой, раз поверил в чье-то искреннее желание пообщаться с отбросом. Просто новый способ напомнить ему, где его место – обычно говорят про помойку или плантации, хотя сам Баллистер не видит ничего плохого в ручном труде, дающем им хлеб и другую еду. Чуть отодвинувшись в сторону, Баллистер снова утыкается лицом в свои колени, закрывается от чужого взгляда. Амброзиус почти не говорил с ним первые недели и вот так внезапно предлагает общение? Ничего хорошего от такого внезапного всплеска чужого интереса ждать не стоит. Баллистер бурчит тихо: – Я не поведусь на это. Уходи. – Но я-... – Найди себе другое развлечение. Напрягшись, Баллистер слушает, как человек рядом шумно и будто бы расстроенно вздыхает. Актерские способности у Голденлойна, конечно, хорошие. Не даром он любимчик аудитории. Пошуршав рядом еще какое-то время своими начищенными ботинками, Амброзиус, наконец, уходит. Баллистер слушает его затихающие шаги и, снова расслабляется в привычном и спокойном одиночестве. Придя в свою комнатушку какое-то время спустя, он находит на тумбочке у кровати небольшой тюбик мази от ушибов. Берет его в ладонь, удивленно рассматривая. Баллистер после стычек с одноклассниками к медсестре не ходит, а из его обидчиков и подавно никто бы такого не сделал. О драке знает еще только один человек. Неужели?.. Выданный Академией телефон пиликает, оповещая о пришедшем сообщении. Баллистер, не привыкший еще как следует пользоваться первым в своей жизни подобным устройством, неуклюже достает тонкий корпус из кармана обычных серых брюк. “Хотя бы обработай синяки, вредина” от контакта со знакомым улыбающимся лицом в профиле. Баллистер не знает, какие эмоции испытывать по этому поводу, но мазь оставляет. Пригодится. На этом странности не кончаются. Светловолосый мальчишка с того дня теперь постоянно попадается на глаза. Занимаясь любым практически делом, Баллистер чувствует на себе или чужой взгляд, или немое присутствие рядом. На тренировках, когда никто не хочет вставать с новеньким в пару, Амброзиус вызывается сам. Улыбается открыто, не обращая внимания на неодобрительные взгляды одноклассников, и, когда выясняется, что навыков у Баллистера не так уж и много, предлагает тренироваться вне учебы, чтобы подтянуть основы. Все же видеть издалека и подражать легкой палочкой не похоже на реальные тренировки с пусть и ненастоящим пока, но вполне ощутимым тяжелым мечом. Баллистер соглашается только потому, что понимает – ему это нужно. Не имевший того же старта, что и остальные, худой и не тренированный, не знающий самых простых основ, он сильно отстает. И если по какой-то неведомой причине золотой мальчик хочет помочь, нужно выжать из этого пользу. Они встречаются в тренировочном зале после занятий, когда все студенты разошлись по своим делам и тишина опускается на длинные прохладные коридоры учебного крыла. Баллистеру немного неловко, пока Амброзиус, напротив, ведет себя так, будто они уже друзья. – Ты слишком напрягаешь запястье, – раздается рядом спокойный тон и секунду спустя чужие пальцы касаются его руки, показывая, как нужно, – просто возьми немного выше, вот так. Удобнее? В ответ кивок с осознанием – так и правда лучше. Баллистер поднимает голову, чтобы поблагодарить, и с удивлением обнаруживает, насколько близко они стоят. Так, что можно разглядеть маленькие веснушки на чужих щеках, забавно рассыпанные по светлой коже. Он моргает оторопело, отводя взгляд, и отворачивается снова. Для Баллистера физический контакт без угрозы – редкость. Обычно касание несет за собой или грубый толчок, или невесомое случайное взаимодействие, после которого человек брезгливо морщится. Чувствовать кого-то настолько близко непривычно, из-за чего лицо принимается гореть. Баллистер безуспешно пытается не показывать этого, делая шаг в сторону. Благодарность, которую хотелось произнести, тает под другими эмоциями, и он просто становится в стойку, показывая свою готовность к тренировке. Амброзиус, к облегчению, никак это не комментирует, принимаясь объяснять самые основы. Это оказывается приятным. В чужом тоне нет снисходительности или скрытой издевки, в отточенных движениях желание не покрасоваться, а просто показать, как правильно встать, повернуться, двигаться. Через некоторое время Баллистер расслабляется настолько, что перестает искать подвох, просто концентрируясь на тренировке. Начинает отвечать чаще и свободнее, действовать легче и свободнее. Когда они возвращают мечи на место, заканчивая, Баллистер, преодолевая себя, все же проговаривает тихо: – Спасибо, – улыбается коротко и несмело, – и за мазь тоже. – Всегда пожалуйста, – лицо Амброзиуса светится довольством, когда он легко пожимает плечами в ответ, – пообедаем завтра вместе? Баллистер не находит ни одной причины для отказа. Точнее, не хочет её находить. Ну ладно, если по-честному, то причин много. Он все еще не знает, почему Амброзиус хочет подружиться с ним, да и реакция окружающих может быть разной: от недоумения до раздражения на то, что такой перспективный мальчик тратит свое время на простолюдинское отродье. Баллистеру бы и дальше находиться где-то в незаметной тени, не заходя в ореол света, которым постоянно окружен наследник Глориет, но Амброзиус – первый, кто отнесся к нему хорошо в этом огромном замке. Баллистер просто хочет хотя бы немного нормального общения. Те крохи, которые он получил сегодня на тренировке, оказались лучшим опытом, что он испытывал за последние годы. Может быть, даже за жизнь. Ведь впервые с ним общались не из желания отобрать что-то или унизить. Именно поэтому, когда на следующий день светловолосый мальчишка машет ему с другого конца столовой, зовя к себе, Баллистер все же идет к его столу. Это не остается без внимания. Как и то, что на занятиях в классе Амброзиус пересаживается за последнюю парту к новому приятелю. Как и их повторяющиеся вечерами тренировки. Отовсюду слышатся шепотки, ощущаются взгляды, от которых Баллистеру хочется сжаться в неприглядный комок и стать совсем незаметным. Одно хорошо – в лицо Голденлойну никто ничего сказать не решается, да и выглядит тот совершенно безразличным к чужой реакции. Как будто происходящее вокруг вообще его не касается. Либо привык уже к разговорам вокруг себя, либо очень хорошо притворяется, что ему все равно. Иногда Баллистер смотрит пристально на его лицо, пытаясь поймать в чужих глазах отблеск неловкости или раздражения, но так ни разу ничего подобного и не находит. – Знаешь, – однажды все же решается сказать Баллистер, пока они сидят в библиотеке и корпят над домашним заданием по истории, – может, нам стоит перестать. Он еле выдавливает из себя эти слова. Впервые познавшему дружбу, ему, конечно, не хочется терять её, но и вредить имиджу перспективного наследника своим присутствием рядом не хочется тоже. Баллистер не выдержит, если из-за него у Амброзиуса начнутся какие-то проблемы. Пока они только на первом курсе, но чем дальше, тем будет сложнее. Сейчас быть смелым и сильным еще не значит быть хорошим рыцарем. Многое стали решать рейтинги и одобрение горожан в социальных опросах. Общение с таким, как Баллистер, может повлиять на это в плохом и негативном смысле. Амброзиус, рассеянно листающий на планшете нужный для конспекта текст, спрашивает, не отвлекаясь от дела: – Перестать что? – Общаться, – опустив руки и зажав ладони между своих колен, продолжает Баллистер, – дружить. Расслабленно сидящий на стуле Амброзиус замирает на мгновение, после чего отрывается от задания. Поднимает взгляд на собеседника и смотрит недоуменно, вопросительно. – Это ещё почему? – Ну, ты же знаешь, что обо мне говорят. Людям не нравится-... – Я должен делать то, что нравится мне, – прямо отвечает Амброзиус удивительно взрослым тоном, не подходящим двенадцатилетнему парнишке, – а мне нравишься ты, так что людям придется с этим смириться. Закончив, он возвращается к чтению, пока Баллистер продолжает молча пялиться на него. “а мне нравишься ты” Лицо снова принимается гореть и приходится спрятать его за планшетом в имитации бурной деятельности. Слабую улыбку, появившуюся на губах, все равно никто не увидит. Что-то, напоминающее тихое счастье и радость, медленно расцветает к груди. Не верится, что кто-то выбирает Баллистера, когда есть другие, более легкие и удобные варианты. Это…удивительно для него. Не удержавшись, он бросает короткий взгляд поверх планшета на мальчишку напротив, увлеченно покусывающего щеку в поиске нужного абзаца для эссе. Думает со странно расширяющимся сердцем внутри “спасибо” и тоже возвращается к заданию. Несколько недель затишья, наполненного тренировками, учебой и долгими разговорами на балконе, где они поговорили впервые, нарушается неприятным вторжением. Баллистер привычно ждет в зале, переодевшись в форму для физических занятий. С мечом он стал управляться гораздо лучше после стольких тренировок, так что временами уже может дать ощутимый отпор и показать себя в классе с лучшей стороны. Учителя даже хвалили его несколько раз за старание и усердие. Заслышав шаги, Баллистер хочет было обернуться, думая, что это Амброзиус, но не успевает. Быстро подбежав, кто-то сильно толкает его в спину так, что удержать равновесие не получается. Споткнувшись, он падает на колени, вспыхнувшие тут же болью, и оборачивается, чтобы увидеть над собой знакомую компанию Тодда с несколькими его постоянными прихвостнями. В последнее время они что-то притихли и Баллистер понадеялся, что им просто надоело приставать к нему, не получая нужной реакции. Видимо, он ошибся. – Ты такой тупой, Балли, – протянув неприятно искаверканную форму имени, Тодд замахивается ногой, чтобы пнуть хорошенько, – может, покажешь, чему наш золотой мальчик научил тебя? Увернувшись от чужого ботинка, Баллистер пытается поднять на ноги, но его снова пихают в плечи, отчего он приземляется уже на спину. Ладони сжимаются в кулаки в бессильной злости, когда он понимает – снова придется молча выслушивать потоки оскорблений и грубых тычков. Потому что отвечать им смысла нет. Баллистер пытался в первые разы – бесполезно, становится только хуже. Да и сама мысль, что из-за глупой драки его могут выгнать влиятельные родители местной шпаны, посылает волны страха по телу. Ему нельзя обратно после всего, что произошло. Он ответит ударом только в крайнем случае. Опять открывшего рот для очередной гадости Тодда неожиданно что-то тянет в сторону. Как котенка за шкирку оттаскивает разозленная кошка. В следующее мгновение обзор загораживает знакомая спина со светловолосой макушкой. Слышится резкое: – Отвали, Тодд. Баллистер не видит, что там происходит, продолжая лежать в том же положении. Слышит только, как недовольно Тодд пыхтит, спрашивая: – Да зачем он тебе сдался? – Не твоё дело. Проваливайте. И действительно, слышатся через пару мгновений шаркающие уходящие шаги. Баллистер же почти не обращает на это внимания, продолжая смотреть снизу-вверх на обернувшегося к нему лицом друга. Смотрит во все глаза молча, пытаясь переварить тот факт, что за него кто-то заступился. – Ты в порядке? – спрашивает Амброзиус, подавая руку, чтобы помочь встать, – болит что-нибудь? Баллистер качает рассеянно головой, касаясь чужой ладони, и поднимается. Продолжает смотреть на друга, не в силах пока выплеснуть наружу клубок из привязанности, благодарности и нежного восторга, кипящий сейчас внутри. Где-то в глубине грудной клетки зажигается робко небольшой и слабый огонёк чего-то, что только продолжит расти в нем со временем. Баллистер не сразу замечает это в себе. Они заканчивают первый курс, переходят на второй, затем – на третий. Постепенно вытягиваются, становятся угловатыми подростками и познают новые техники боя, отрабатывая их в классе и дополнительно на своих тренировках. Теперь Баллистер знает любимую музыку Амброзиуса, фильмы и странные пристрастия в еде. Они остаются иногда ночевать в его все еще маленькой комнатке, теснясь на кровати, и шепотом могут болтать до самого утра о каких-нибудь глупостях и мечтах. С Амброзиусом легко и приятно. Они понимают друг друга и неловко пытаются поддерживать. Теперь Баллистер знает, что вес надежд и ожиданий такой знаменитой фамилии вовсе не приятный и легкий. Но у Амброзиуса есть еще братья, так что вес этот немного распределяется на всех троих. У него аллергия на оливки, ужасное пение и где-то после пятнадцати появляется гель для укладки волос, которым поначалу Голденлойн пользуется ужасно. К семнадцати Амброзиус вытягивается, чуть возвышаясь над другом, и за лето теряет припухлость щек, неуловимо меняясь в чертах лица. Увидев его в сентябре предпоследнего года обучения, Баллистер впервые настолько остро ощущает, как вспыхивает внутри давно засевший там огонёк. Ему хочется смотреть снова и снова. Хочется коснуться, провести пальцами по лицу, почувствовать чужое тепло своей кожей. Прижаться поближе, ткнуться лицом в шею и вдохнуть запах полной грудью. Едва осознав эти желания, Баллистер не может смотреть другу в глаза еще неделю. Это нелепо, он не должен хотеть такого. Это его лучший и единственный друг, в конце концов. Он не может вот так взять и-... – Эй, Бал? Чужой голос вырывает из мыслей неожиданно резко, и Баллистер поднимает взгляд, чтобы тут же упереться им в склонившееся близко лицо. Веснушек теперь меньше, только несколько небольших пятнышек осталось на висках, прикрытые прядями светлых волос. Это так мило. Пнув себя хорошенько за последнюю мысль, он отзывается немного запоздало: – Мм? – Да ничего, – улыбнувшись, Амброзиус устраивает свой подбородок на ладони, будто бы устраиваясь удобнее для рассматривания собеседника, – просто лицо у тебя было очень… задумчивое. О чем думал? О тебе. – Да так, ни о чем. – Бал, что на этот раз? – фыркает Голденлойн, явно намекая на способность Баллистера накручивать себя по любому поводу, – ты можешь рассказать мне, знаешь? Я всегда помогу. Детьми они и впрямь делились многим, рассказывая друг другу о страхах, но этот случай явно не такой. Он скорее умрет мучительной смертью, чем расскажет Амброзиусу об этом. – Ничего такого, правда. Он улыбается, пытаясь убедить в искренности своих слов, и поправляет рукава одежды, как делает всегда, когда нервничает. Окинув его взглядом еще разок, Амброзиус разговор не продолжает. Спасибо и на этом. С каждым разом становится труднее. Баллистер ничего не может с собой поделать. Он просто продолжает ловить себя на разных мыслях, которые обжигающим кипятком проходятся по нервам. Амброзиус улыбается – хочется протянуть руку и коснуться уголка этой улыбки, забрать себе на хранение где-то глубоко внутри, к самому сердцу. Амброзиус садится рядом – хочется чуть податься вбок, чтобы прислониться сильнее, почувствовать больше его тепла. Амброзиус вдумчиво занят учебой или другим важным делом – хочется просто смотреть на него, отслеживая черты лица, подсвечиваемые экраном устройства. Баллистер эти желания закапывает поглубже, чтобы в скором времени снова обнаружить их прямо перед носом. Это раздражает. То, как он не может просто вернуться к тому, что было раньше. Но он пытается, правда. Концентрируется на учебе, тренируется больше и усерднее. В один из дней Баллистер случайно ловит свое отражение в зеркале и впервые замечает, насколько раздались его плечи за последние пару месяцев. Теперь волосы, которые он привычно оставлял в одной длине, кажутся неуместными и какими-то… детскими. Нелепыми даже. В тот же вечер он впервые в жизни стрижется коротко. Это непривычно, когда нет возможности спрятать глаза за темными прядями волос, но, смотрясь в зеркало, он думает, что так выглядит старше. Это хорошо. Баллистер не придает этому много значения, входя в класс на следующее утро и усаживаясь рядом с другом. – Привет, – когда ответа не следует, он поворачивается к Амброзиусу, чтобы наткнуться на его странный взгляд, – что? – Твои волосы. Чужой голос тихий, с чудными какими-то интонациями. Друг смотрит широко раскрытыми глазами, словно Баллистер себе рога отрастил. Остановив собственную руку, метнувшуюся было привычно поправить пряди, которых больше нет, Баллистер отводит взгляд. – А, точно. Я подумал, что без них будет удобнее, – со слабой улыбкой, – мне не идет? – Нет. То есть да! В смысле, так хорошо, – Амброзиус принимается нехарактерно для себя частить, немного запинаясь, – лицо и, эм, глаза стали такими…выразительными. Это хорошо. Закончив, друг отворачивается, уделяя повышенное внимание планшету с открытой программой на нем. Чужие пальцы усиленно принимаются водить по экрану будто бы бессистемно и хаотично. Приглядевшись, Баллистер с удивлением замечает на светлой коже легкий румянец. Подумать о природе чужого смущения не получается из-за прихода учителя. Баллистер в конце концов решает, что такая реакция была просто от того, что друг не ожидал увидеть в нем перемены. Удивление, только и всего.

***

Баллистер должен был понимать, что рано или поздно это произойдет. Амброзиус всеобщий любимчик. Он красивый и сильный, умеющий общаться с людьми и находить с ними общий язык. Амброзиус становится объектом внимания везде, где бы ни появился, поэтому, когда на улице в очередной раз к ним подбегает несколько девушек с просьбой дать автограф, Баллистер привычно отходит чуть в сторону, чтобы не мешать и не натыкаться на косые взгляды прохожих, которые не хотят на заднем фоне своего фото увидеть мрачную хмурую тень. Баллистер просто с едва заметной улыбкой наблюдает за тем, как Амброзиус общается с людьми. Легко и непринужденно, открыто. Так, как никогда сам Баллистер не сможет. Улыбка быстро сходит с лица, когда одна из девушек, мило улыбнувшись, касается предплечья Амброзиуса ладонью и проговаривает что-то тихое и явно интересное. Расстояние в несколько шагов не позволяет услышать, о чем они говорят, но и по позам, и по выражениям лиц понятно – это флирт. Хорошее настроение тут же улетучивается, плечи каменеют. Последнее, чего Баллистер хочет, так это стоять и смотреть, как Амброзиус заигрывает с девушками. Он отводит взгляд и специально не смотрит больше в их сторону до момента, как девушки, наконец, уходят. Не посмотрев даже не подошедшего Голденлойна, Баллистер начинает идти в сторону Академии чуть более быстрым, чем нужно, шагом. Спустя пару минут тяжелой тишины Амброзиус спрашивает настороженно: – В чем дело? – О чем ты? – Ты злишься. – Не злюсь. Пройдя через главные ворота, они попадают во внутренний сад. Едва начавшаяся осень потихоньку окрашивает зелень в рыжие цвета. Приятный ветерок обдувает кожу, в тени деревьев прохладнее, чем в центре посреди камней и бетона. В такое время тут никого не бывает – все студенты уходят на выходные в город или уезжают домой. Это у Баллистера дома нет и он остается здесь на все каникулы и праздники с первого курса. Голденлойн часто остается вместе с ним. Баллистера всегда успокаивали растения в саду. Приятно касаться шершавых стволов деревьев и слушать шелест листьев. Ребенком он часто задавался вопросом, каково это – услышать шум огромного леса, а не небольшого садика посреди стен Академии. Сейчас растения успокаивают не особо, досада до сих пор кипит внутри, неприятно обжигая паром ревности, испытывать которую он не имеет права. Ему нужно быть благодарным уже за ту дружбу, что у них есть, а не хотеть большего. – Бал, – касание на запястье, из-за которого приходиться остановиться, мягкий тон, – ты чего? Прямо над ними шумит кроной большая ива, опустившая низко ветви. В её тени приятно пахнет свежестью. Баллистер выдыхает, заставляя себя успокоиться. Его реакции должны быть только его проблемой. Амброзиус имеет полное право встречаться с кем хочет. А Баллистер как хороший друг должен его в этом только поддерживать. Место, которого Амброзиус продолжает касаться, покалывает и теплеет от ощущения чужих пальцев на коже. Пожав плечом, Баллистер проговаривает, все еще не в силах поднять взгляд: – Позвал её на свидание? Амброзиус не отвечает, странно замерев, и Баллистер все-таки смотрит на него, чтобы увидеть недоумевающее выражение чужого лица. – Свидание?.. – Та девушка, – поясняет терпеливо, – ты ей явно понравился. – Я многим нравлюсь, – отвечает непонимающе, – это не повод звать их на свидания. Баллистер, не сдержавшись, согласно хмыкает. Да, что верно, то верно. Вариантов у Амброзиуса много. Выбор большой. – Знаешь, им ведь нравится мой образ, а не я, – продолжает Голденлойн тише, все еще держась за чужое запястье, – я бы позвал на свидание того, кто нравится мне. Это звучит разумно, пусть и достаточно тяжело для Баллистера. Конечно, Амброзиус заслуживает взаимности и хороших, искренних чувств. Он не знает, может ли одновременно быть больно и радостно за любимого человека. Возможно, в скором времени узнать доведется. Сглотнув тяжелый ком, из ниоткуда взявшийся в горле, Баллистер все же спрашивает: – И что, есть кандидатуры? – Всего одна, – сделав небольшой шаг вперед, проговаривает Амброзиус, и, не выдержав такого близкого и прямого взгляда темных глаз, Баллистер опускает голову, предпочитает смотреть на низко склонившиеся ветви ивы, почти скрывающие их от внешнего мира, – но я боюсь получить отказ. В груди против воли тут же расцветает ласковая потребность поддержать. Такая нерешительность для Амброзиуса нехарактерна. Видать, чувства и впрямь сильные, заставляющие переживать и нервничать. – Не беспокойся об этом, – с легкой улыбкой, – любой человек в этом Королевстве хотел бы сходить на свидание с тобой. – Но ты не любой. Тихий ответ, похожий на шелест листьев вокруг. В первое мгновение Баллистер думает, что ему послышалось. Принял желаемое за действительное, такое вполне возможно. Но, когда мозг обрабатывает услышанное в полной мере, сердце внутри замирает в неверии и страхе, что, может быть, он просто неправильно понял. Не так истолковал. Это же не может оказаться правдой, верно? Баллистер так же, как и в детстве, переживает все внутри. Может стоять с невыразительным лицом, пока эмоции в голове воют сиреной. А вот Амброзиус – нет. Едва сказав тихую фразу, он отпускает чужое запястье и зарывается ладонями в свои волосы с непередаваемым звуком досады. Делает шаг назад, затем в сторону и снова придвигается ближе с тихим: – Прости. Черт, прости, я не должен был делать это так тупо. Я просто не знал, как лучше сказать это и стоит ли говорить вообще, ведь мы так долг-... Не в силах больше слушать этот монолог, Баллистер сокращает оставшееся между ними расстояние в один шаг, обхватывает чужое лицо ладонями и тянет к себе, чтобы коснуться губами мягкого теплого рта. Амброзиус замолкает на полуслове, издавая удивленный звук, но уже через пару мгновений с энтузиазмом отвечает, скользнув руками по чужим теплым бокам. Это приятно. Очень. Почувствовать, наконец, эту кожу так близко. Коснуться, провести пальцами по щеке, зарыться в волосы. У них обоих не так много опыта, поэтому поцелуй выходит достаточно легким. Просто касания губ как обещание чего-то большего в будущем. Чуть отстранившись, Амброзиус улыбается. Смотрит теплым взглядом и, продолжая обнимать, проговаривает дразняще: – Так ты ревновал. К девушке. Баллистер хмурится тут же, чувствуя, как от неловкого стыда горячеет шея. Бурчит в ответ: – Что за бред. Амброзиус издает звук умиления, касается губами его нахмуренных бровей и лба, тихо посмеиваясь. – Это так мило. – Вовсе нет. – Ты очень милый, Бал, – все равно продолжает довольным тоном, коснувшись губами теперь скулы, затем шрама под глазом, – я так давно хотел этого. Ощущая, как медленно плавятся и таят от этих слов все кости внутри, Баллистер утыкается лицом в чужую шею, обнимает теснее и чувствует ответные касания. Отвечает тихо: – Я тоже. Ловить себя на мысли “больше не один” удивительно приятно и легко.