Союз времён: В поисках своего места.

──────⊹⊱✫⊰⊹──────

Глава 2.

«Шрамы»

Одна из главных проблем Антона заключалась в том, что он считал себя и свои проблемы ничтожными по сравнению с другими людьми. Он ужасно не хотел тратить время других людей своим «нытьём». Не хотел, чтобы люди думали, что он просто пытается привлечь внимание и жалость к себе. Поэтому, на вопрос «как дела?» он всегда отвечал «нормально», даже если прошлой ночью пытался вскрыть вены лезвием от бритвы. Нет, Антон не подросток которому не хватает внимания старших и драмы в жизни. Он взрослый человек с определенными психологическими проблемами. Он не кричит об этом на каждом шагу, не постит в интернете фото своих шрамов, не говорит о своём диагнозе с людьми — кроме него и его лечащего врача, про селфхарм не знал никто, даже Дима. Он тихо ненавидел себя. Каждое своё действие, слово. Каждый свой шрам. Ненавидел то, как выглядит. Ненавидел то, как говорит. Ненавидел то, как ходит. Ненавидел то, как ест. Ненавидел то, как живёт. Хотел ли он умереть? Нет. Но и жить так он тоже не хотел. Только вот и страха смерти не было. Он принял в своей голове то, что смерть идёт прямо параллельно жизни: оступишься — она подхватит. Это две чаши весов, одна из которых — все прекрасно понимают какая — в какой-то момент, обязательно перевесит другую. И это норма. Абсолютная. Антон думает, что людям пора начинать проще относится к смерти, но также, не забывать про ценность жизни. Некоторые забывают. Даже он сам. В возрасте десяти лет, Антон стал замкнутым, перестал интересоваться любимыми занятиями и всё чаще сидел один, погруженный в свои мысли. Сначала родители не придавали этому значения, списывая всё на переходный возраст. Но когда Антону исполнилось 11, его состояние ухудшилось. Он стал пропускать школу, говорить, что у него нет сил, и почти перестал общаться с друзьями. Родители заметили, что он начал худеть и перестал нормально есть. Антон вспоминает, как его маленького возят по разным больницам, осматривают куча врачей, много разговаривают с ним, а ему страшно. Он молчит практически на любой их вопрос. «Зачем они делают это всё? Мне же просто грустно… » — проносится в его детской головушке, сидя перед очередным психотерапевтом. На него сыпется много вопросов. Очень много разных вопросов: «… Почему ты хотел ранить себя?», «… Посещают ли тебя мысли о смерти и что ты чувствуешь, когда думаешь о ней?», «… Тебе грустно? Почему?», «… Расскажи нам, что ты чувствуешь». Все они хотят узнать разные, но, определенно, связанные между собой вещи. Но Антон знает, чувствует, в них нет желания помочь. Им всем глубоко плевать на очередного маленького мальчика с психологическими проблемами. Это их деньги и только. Первая его попытка нанесения себе увечий, состоялась в возрасте двенадцати лет. Антон не помнит этого. Помнит только пелену в глазах и гул в ушах из разных мыслей. Крики мамы, выпавшее из рук лезвие, скорая, врачи, вопросы… А дальше всё только хуже. — Антон? — парень дёргается, неожиданно слыша голос Арсения сквозь мысли. Нельзя ему позволять проваливаться в прошлое. Арсений наблюдает за ним уже минут десять, но за это время Антон даже не двигался. Признаться, это выглядело довольно жутко, он будто спал с открытыми глазами. Грудь плавно вздымалась при каждом новом вдохе, веки были расслаблены, закрывая часть глаза, а губы плотно сомкнуты. Поза была закрытая: сложенные на груди руки и закинутая нога на ногу. Да, Арсению нравилось наблюдать за любыми действиями этого человека. Он старался быть всегда рядом, чтобы лучше понимать поведение и повадки современных людей. Ну, хорошо, Антон в целом был привлекательной личностью. Антон переводит взгляд на графа, разнимает руки. — Всё в порядке. — на выдохе говорит он. Арсений щурится и подсаживается ближе, соприкасая их коленки. — Вы выглядите весьма… Напряжённо. — упирается ладонями в диван, слегка склоняет голову в бок. — Быть может, вас что-то тревожит? Выдохнув, Антон отворачивается, нервно кусает губы. Вместе они сосуществуют уже пять дней и Антону это всё напоминает жизнь с маленьким ребёнком. Нет, не подумайте, он не жалуется, не ноет, не злится. Просто ассоциация. Озвучивание мыслей — называйте как хотите. Арсений обо всём спрашивает, всё рассматривает, даже пугается чего-то, чему-то удивляется, радуется. Что-то ему вообще очень трудно понять, например: любая техника. Знакомство с телефоном это было нечто… Антон не представляет, как будет графу презентовать плазму, если для него обычный сенсорный телефон был чем-то в роде космического корабля. Кстати, мысли о том, что это может быть очень небезопасно — знакомство человека из прошлого с технологиями из двадцать первого века — настигали Шастуна. Но, как вы понимаете, не остановили. — Меня много что тревожит, граф. — спустя несколько минут тишины отвечает Антон. Потирает переносицу. — Я вхожу в число ваших переживаний? — негромко отзывается Арсений. Антон хмурится, убирает руку от лица. Решив, что это такой своеобразный знак «продолжай», Арсений говорит: — Не делайте вид, что я не прав. Я понимаю, что для вас это всё, то бишь я, очень трудно. Нежданно, пожалуй инда не нужно, не вовремя. — фыркает и отворачивается. Выпрямив спину, Шастун поворачивается к Арсению в пол-оборота. Смотрит серьёзно, даже будто раздраженный таким выводом. — Неожиданно — определённо. Да, я буквально попал в ловушку встретив вас, но я сам выбрал в ней погрязнуть. Никуда я уже всё равно Вас не дену. Неправильно это будет… — Почему? — перебивает граф. — Чисто по-человечески. Я понимаю, что для вас тоже я — самый привычный и близкий человек в этом настоящем. И, если я захочу, грубо говоря — избавиться от вас, это может сильно ранить. — ровным тоном объясняется Антон, почухивая руку чуть выше от браслетов. — Неужели вы ставите моё благо выше собственного? — Арсений смотрит серьезным, нечитаемым для Антона взглядом. Антон не отвечает на это. А что может ответить на это, человек, который про понятие «собственное благо» не знает ничего? Арсений опускает голову будто обессиленно. Привычно потирает большим пальцем часы на груди. Очевидно, что ему не особо лучше чем Антону, возможно, даже, сложнее в каком-то смысле. Он понимает, что чужой здесь. Чужой для Антона, чужой для любого человека из настоящего, чужой для двадцать первого века. Ещё и сам себя мучает мыслями о том, что есть шанс того, что он не сможет вернуться обратно. Но старается быть как можно сдержанее и спокойнее, не паниковать, держать при себе всю тревогу и просто не сильно докучать Антону. Он боится, правда боится и не хочет, стать обузой для него. — Арсений, — обращается Антон. Граф сразу же поднимает на него голову. — не задумывайтесь об этом. Не нужно. — последнюю фразу он практически шепчет, нежно улыбнувшись. Арсений тяжело вздыхает и откидывает голову на спинку дивана. Есть ощущение, что он забывает о своих «графских манерах», хотя, Антон всё ещё видит в каждом его действии непередаваемую елегантность. И, о Боже, как же это было по-особенному будоражаще. — Антон, это всё так… — рваный выдох. — Ужасно. Я не должен быть тут. Не должен мешать вам жить, и я боюсь, что не смогу найти способ как мне вернуться домой… И что же тогда делать? Где искать кого-то, кто может помочь? Где искать ответы на вопросы? А если, пока я найду выход, то уже привыкну к этому настоящему?.. — Арсений теряется в собственных мыслях, словах, и, кажется, даже в реальностях. Он с силой сжимает пальцы на переносице, морщась от собственных действий. Дёргается, когда чувствует на своем предплечье почти что невесомое касание. — Успокойтесь, граф. — ровным тоном просит Антон, убирая руку. — Чем глубже будете себя закапывать, тем хуже будет, поверьте. Арсений смотрит на него прямо, дышит тяжело. Антон вздыхает отвернувшись в сторону окна. — Я, конечно, не могу давать вам никаких обещаний или гарантий… Ответов, советов и прочего. Но и очень не хочу видеть Вас таким безнадёжным. — он поворачивается обратно, смотрит графу в глаза. — И ещё — попрошу использовать местоимение «мы» вместо «я». В этом настоящем, для вас, есть только «мы» как бы это жутко не звучало. Арсений, будто, буквально прижатый таким взглядом, покорно кивает головой пару раз. Между ними было около полуметра и, в целом, полная свобода действий, но графу казалось, что он заперт в клетке в виде болотных глаз. Он обнимает себя одной рукой, потирает предплечье. — Так… Каков ваш вердикт? — В плане? — Вы так ни к чему и не пришли. «Безнадёжным» и я сам, поверьте, не хочу быть, но что мне делать, чтобы избежать этого? — Нам. — поправляет его Шастун. — Что? — Арсений не понимающе хмурится, смотрит прямо на собеседника. — Что нам делать, граф. — мягкая полуулыбка. — Жить. — всё-таки, приходит к ответу Антон спустя несколько секунд тишины. — Предлагаете мне начать жизнь… Заново? — Именно. Недоверчивый взгляд голубых глаз сталкивается с, полным решимости и едва заметной тревогой, зелеными. Они оба до конца еще не помают всей масштабности ситуации.

***

Что больше всего не даёт покоя Арсению в настоящем? Ха, вы будете удивлены (ну или нет). Современна одежда. Да, из всех возможных аспектов жизни, именно одежда его невероятно выводила из себя. Почему? Да потому что, кажется, люди из двадцать первого века совершенно потерями смысл понятий «комфорт» и «удобство». Широченные мешки из-под картошки вместо красивых и приталенных брюк, какие-то " футболки " вместо элегантных блуз и сорочек. А с новомодной обуви вообще рыдать хотелось. Особенно с крокс, название которых, к слову, Арсений до сих пор не запомнил. Антону было забавно наблюдать за этим. Особенно за тем, как Арсений сдерживал своё недовольство, но на лице всё равно всё было четко написано. Вообще, с каждым новым днём Попов всё больше удивлял его. Даже не смотря на то, что эту неделю они очень мало разговаривали. Да, кажется, каждый из них был занят собой и своими мыслями. Что, Антона, кстати, удивляло. Арсений был тих и вовсе не заметен. Всё своё время он посвящал своим размышлениям, но выглядел он при этом совершенно спокойно и непоколебимо — не то что Антон, который перебывал в вечном напряжении. Разговаривали они, в основном, только когда граф допытывал Шастуна о каких-то бытовых вещах, и то, даже в те моменты, он терпеливо и молча выслушивал все пояснения и лишь после их окончания задавал дополнительные вопросы. Парень не понимал, Арсений вел себя так из-за своего и так очень спокойного и меланхоличного характера или ему было… Плевать? На своё прошлое. Нет, определенно хорошо, что мужчина не истерил и не паниковал — во всяком случае внешне — но, все равно, Антону это казалось очень странным. Ему ли о странностях говорить… — Блядство! — громко выругался Антон, щедро разлив на себя — и не только на себя — пиво, вновь перебывая где-то в недрах своего сознания. Он вымученно стонет опираясь руками в кухонную поверхность и роняет подбородок на грудь. Н-да, Шастун не изменяет себе и своей неуклюжести. А ещё своей сквернословости. Кстати, с момента появления в его квартире Арсения, он стал заметно меньше материться. — Антон? — приятный низкий голос где-то около уха заставляет резко поднять голову и стукнуться затылком о навесной шкафчик. Классно. Круто. Спасибо, граф. Он хватается руками за ушибленное место болезненно зашипев. — Ох, простите! Я… Я не хотел напугать вас. — не менее испуганно и взволнованно говорит Арсений, подлетая к Антону. — Мм-м… Всё в порядке, — хмуро мямлит шатен в ответ. — Эх, не быть вам актёром, господин Шастун. — вдруг добро усмехается Арсений, прикладывая руку к месту ушиба на Антонову макушку. Парень поднимает на него удивлённый взгляд. Удивили ни столько действия графа, сколько такая резкая смена настроения. Арсений легко улыбается — одними лишь уголками губ. В глаза Антону не смотрит, рассматривает столешницу по которой продолжала растекаться алкогольная лужа, пол, на который стекала эта самая лужа тоненькой струйкой, и футболку и шорты шастуна, что явно неприятно прилипали к телу. Антон опускает левую руку на столешницу, едва не задевая большим пальцем лужу, а правую перемещает на графское предплечье, чуть выше кисти. — Не претендовал, знаете. — на его лице расцветает легкая полуулыбка, показывая ямочку с правой стороны щеки. — И славно, — на выдохе улыбается брюнет и поднимает взгляд на лицо Антона. — С вами всё в порядке? — мужчина вновь серьезничает, теперь уже с уловимым волнением заглядывая в глаза напротив. — В полном. — полушепотом отвечает Антон, искоса поглядывая на все ещё покоющуюся руку графа на своем затылке. Арсений, видимо подумав, что Шастун таким образом показывает своё недовольство к этому действу, резко одергивает руку. Однако, Антон продолжает легко сжимать её. — Вероятно, это было не очень уместно. Прошу прощения. — конечно, Антон мог бы сейчас запротестовать, говорить, что всё в порядке и всё тому подобное, но он молча кивает просто чтобы дать какую-нибудь реакцию на фразу графа. Арсений уводит взгляд в столешницу с разлитым на нее пивом и поджимает губы в улыбке. Его почему-то очень умилила сложившаяся ситуация. Выпустив из своей хватки чужую руку, Антон выпрямляет сутулую спину, разминая шею и лопатки. Липкая и мокрая футболка тянется вслед за каждым движением и это, мягко говоря, не очень приятно. Не долго думая, он стягивает её с себя и ёжиться от накрывшей вдруг прохлады. Встряхнув головой, комкает в руках вещ и направляется в ванную, дабы забросить её в стирку, а заодно и шорты. Граф молча проводит его внимательным взглядом. Не сказать, что у Антона было какое-то прям секси-невероятное тело — у того же Арсения оно было более подтянутым — но до этого момента Шастун ни разу не показывался нагим (хоть и не полностью), так что взгляд приковывал хотя бы из любопытства. Арсений в жизни видел не мало голых людей. Что женщин, что мужчин и, даже, детей — не подумайте ничего лишнего, все в рамках доступного. И Антон мало чем отличался от остальных— у него был небольшой живот, разные высыпания и раздражения на коже, волосы, родинки, кажется, даже шрамы кое-где. В общем — самое обычное тело. Но шрамы, все же, бросались в глаза. Было интересно — откуда? Арсений ловит выходящего из ванной Антона за запястье, тут же притягивая его к себе. Ошеломленный парень едва сохраняет равновесие, покачнувшись, полубоком становится рядом с графом. Белые полосы молниями расходились по коже. Длинные — от запястья до локтя, практически не прерываясь. Когда-то глубокие и болючие — тут даже сомнений нет. Антону уже не сложно смотреть на них, не больно, не торкает. Всё равно. Он понимает, что это навсегда с ним. Это часть его самого. Вечно уводить взгляд от них не выйдет, а, значит, остаётся только принять. Да вот только посторонним «принимать» их точно необязательно. — Поведаете историю их появления? Арсений как всегда молча и внимательно смотрит прямо в глаза, как самый преданный пёс, ожидая слов, но в ответ получает лишь лёгкое мотание головы из стороны в сторону. В это же мгновение его лицо сменяется на недовольно-вопросительное, а пальцы сильнее впиваются в чужую руку. — Почему? — резко, властно, совершенно бестактно и вообще не по-графски. Антон прикрывает глаза на пару секунд, еле заметно вздыхая. — Есть вещи которыми я бы не хотел вас освящать, граф. — его, на самом деле, удивила такая напористость мужчины, он даже внутренне стушевался, слегка напрягшись. Ранее тот казался полностью безмятежным, хоть Антон и понимал, что такое невозможно. Арсений щурит глаза — всё ещё недовольно. Молчит. Однако, его такой ответ явно не устраивает. Но что он может? Требовать ответ? Бред. Истерить? Бред в квадрате. Обидеться? Бред Вселенского масштаба! Это и злит на самом деле. Интересно, но, опять же — что он может? Шастун рвано выдыхает и, мотнув головой, начинает движение к спальне, только вот чужие пальцы с руки не исчезают, как это было запланировано. Арсений продолжает держать его, упрямо шагая чуть поодаль. Антон прыскает в нервном смешке. — Вам так хочется узнать о шрамах или просто нравится трогать меня? — вопрошает он, глянув на идущего мужчину через плечо. — А какой ответ Вам больше по душе? — В данном случае — второй. — Тогда считайте, что так. — Но это же не правда. — С чего Вы взяли? Антон резко останавливается, оборачиваясь к графу всем корпусом. Последний, дёргаясь от неожиданности, опирается о стену ладонью едва сохраняя равновесие. — Что за игры? — теперь очередь Шастуна быть грубым. Он щурится и скалится, вглядываясь в голубые глаза. — Отнюдь не так. Я абсолютно серьёзен. — а он… Правда максимально серьезно и спокойно выглядит. Это даже пугает. Повисает тишина. Такая давящая и удушающая. Сопровождаемая переглядками и тяжелым дыханием Шастуна. — Попрошу отпустить меня. И пальцы с запястья правда пропадают. А следом и Антон за дверью спальни.

***

У Арсения беспокойный сон. Антон заметил это ещё с самой первой их «совместной» ночи в одной квартире. Стены тонкие, слышно каждый неосторожный шорох и вздох. В их же случае это были мычания, короткие стоны — явно вызванные чем-то не приятным, всхлипы, скрипы дивана. Шастун, конечно, допускал мысль, что граф просто самоудовлетворяется, но уже на третью такую ночь он отбросил их в сторону. Пару раз порывался встать и посмотреть: что же с ним? Однако, каждый раз всё равно оставался на месте. Должно же быть какое-то личное пространство у человека. Да и, если честно, неловко было, вот так, бесцеремонно врываться к нему посреди ночи. Да, начало звуков варьировалось от часу до четырёх ночи, поэтому, именно " посреди ночи «. А почему же не спал Антон? Вопрос хороший, но четкого ответа на него не имелось. Это были и мысли, и размышления, и бессонница, что часто мучила парня. Он старательно обходил в своей голове, мысли о «глобальном» то бишь — об Арсении. Забавно получается. Они живут в одной квартире, бок о бок, общаются, касаются, но думать о графе Антон боялся. Не в смысле, что мужчина был для него отвратилен, а, скорее, вовсе наоборот. Боялся привязаться, ведь, рано или поздно, Арсений вернется в прошлое, к себе домой, к семье, к любимой и что тогда останется Антону? Останется снова один, только теперь с никому ненужными чувствами. Врядли граф вообще вспомнит о нем вернувшись в своё настоящее. Ему стоит быть аккуратнее, ведь, намеки на флирт уже проскакивают в их взаимоотношениях, о которых, Арсений скорее всего даже не задумывается. После вечернего инцидента они практически не общались больше, а эту тему и подавно не затрагивали. Будто ничего и не произошло, но… Изменения произошли. Это хорошо чувствовалось даже в общей атмосфере. Возможно, это чувствовалось только для Шастуна. Арсений, кажется, остался совершенно таким же непреклонным и не поменялось в нем ровным счетом ничего. Возможно, всё это звучит как оправдание уже появившихся чувств, но как бы не так. Понимаете, Антон такой человек — он должен продумать в своей голове все возможные развития событий, придумать к ним всем пути отступления в случае чего, решения возможных проблем и прочее, прочее. Вообще, об Арсении было сложно думать. Потому что не было понятно — что именно о нём думать и как помочь. Он всё ещё являлся одной огромной загадкой для Антона. При чём, той самой тупой и самой очевидной загадкой на внимательность. Именно с ними у Антона всегда были проблемы, не обессудьте. Он не понимал, понимал ли графа. Как правильно трактовать его слова и действия? И нужно ли вообще понимать его. Ладно, сейчас, на самом деле, Антона больше заботили такие резкие и внезапные перепады настроения в их с графом взаимоотношениях. Эти приступы раздражённости, гнева… Плохо. Очень плохо. А ещё стыдно. Не хотелось ни коим образом срываться на Арсении, а, получается, так и происходило. Конечно, очевидно, что такое поведение у обоих вызванно именно моральной нагруженостью, стрессом и банальной усталостью, от тех самых навязчивых мыслей и тревоги. Но как всегда сам себя учил Антон: " если плохо кому-то, тебе хуже быть не может. Соберись. Помоги. Убедись. Ломайся. «. Потому, в этой ситуации он должен был взять себя, и состояние Арсения, под контроль. Это всегда сложно. И, вообще, не правильно. Только Антон не понимал этого. И ставить в приоритет своё состояние никогда не смел. И даже в мыслях такого не было, увы. — Что же вы, граф, такое. — выдыхает Шастун, спрятав глаза в изгибе локтя. Из приоткрытого окна веет прохлада, лунный свет лежит на поверхности мебели, красиво очерчивая и подсвечивая её. С улицы слышатся проезжающие мимо машины и рёв мотоциклов, изрядно подбешивая спящих уставших людей. Антон никогда не был сильно восприимчив к внешним раздражителям в виде шума или звуков. Он даже считал это… Своим преимуществом? Да, именно. Пока другие люди раздраженно кривились при звуке мела о доску или, там, скрежету по стеклу ногтями, Шастун, спокойненько себе продолжал заниматься своими делами, даже не обращая внимания на это. И ни на что другое в принципе. Только если обращались целенаправленно к нему. До момента появления графа. Удивительно, но последние дни и только и делает, что вслушивается в звуки за стеной, невольно про себя отмечая, что это мешает. Не хотелось. До последнего не хотелось вставать и идти туда. Резко поднявшись на месте, Антон свешивает ноги на пол, снова замирая и вслушиваясь в звуки. Убедившись, что они не стихли, осторожно поднимается, захватывает с собой телефон, накидывает халат и выходит из комнаты, предварительно приоткрыв дверь и осмотревшись. — Тихо… — еле слышно, на выдохе комментирует он, но вдруг снова слышит звуки из комнаты. — сук. — сдавленно выругивается, продолжив свой путь. Осторожными, тихими движениями, Антон шагает к нужной комнате. Звуки вдруг резко стихают, как и Антон вместе с ними, застывает на месте. Выругавшись благим матом в голове, тяжело вздыхает, возобновляет свой путь, решив, что если не сделает это сейчас, не решится уже никогда. Дойдя до нужной комнаты, снова стопорится, кладёт руку на дверную ручку, чуть оттягивая её вниз. Слышится тихий щелчок, оповещающий о том, что дверной механизм сработал. Приоткрыв дверь, Антон сразу юркает внутрь, осторожно переступая разделяющий от коридора порожек комнаты. Первое, что бросается во внимание, это неимоверная душнота, стоящая в помещении. Сразу захотелось выйти, но Шастун, напротив, проходил всё дальше. За счёт кромешной темноты, с определенного расстояния, казалось, что граф беззаботно спит, но подходя ближе, отчетливо можно было слышать его частое и тяжелое дыхание. Антон хмурится, делает пару шагов вперед, оказываясь практически вплотную к дивану на котором спал мужчина. Пока представляется такая возможность, оглядывает оценивает внешнюю обстановку: одеяло сбитым комком лежит где-то в ногах, простынь примерно там же; сам Арсений лежит на боку скрутившись калачиком и подобрав под себя ноги. Брови сведены к переносице, глаза сильно зажмурены, а пересохшие губы сильно сжаты между собой. Изящные пальцы крепко сжимают подушку, всё тело напряжено как натянутая струна. Антон присаживается на корточки, прямо напротив его лица. Пытается вглядеться в мимику. Понять что-то, сам не зная что. В какой-то момент, Арсений начинает дышать ещё чаще, и начинает активно метаться по кровати с надрывными стонами. Действуя чисто по инерции, Антон, быстро спохватившись, пересаживается на край кровати и стопарит его за плечи, сильно сжав на них пальцы. Чужое тело содрогается в ответ на касание, Антон даже чувствует его учащенный пульс и бешенное сердцебиение. Арсений распахивает веки, сверкая синими глазами и страхом даже в темноте. Резко садится на месте, вцепившись в плечи Антона, будто находя в нем опору, и, заглянув в глаза, дрожащим голосом, сипло вскрикивает: — Он ищет меня.