В пределах шёпота

Возвращение в Питер было приятным и отчасти болезненным. Всё равно что снова нырнуть в зону комфорта, но вместе с тем отмотать ход собственной жизни назад, к конкретной точке прошлого, оставив позади то, что хотелось бы вписать в настоящее, в своё «здесь и сейчас». Стены его просторной квартиры хранили боль, размышления, счастье, подъёмы и падения. И порой Арсению казалось, что он бежит по кругу. По крайней мере подолгу находиться в собственной квартире совершенно не хотелось, и, пожалуй, не удавалось, чему он был безмерно рад. Репетиции выдирали его из этих комфортно-болезненных стен, как занозу из пальца, и назойливые мысли о покалывании чего-то инородного в коже ненадолго стихали. Те несколько свободных дней после возвращения домой, что оставались до витка предстоящих репетиций и концертов, Арсений посвятил плановым обследованиям, о которых напоминал Дима. День на «возвращение в себя»: на отходняк с дороги и минувшей пьяной ночи, больно ему аукнувшейся. День — на поликлинику. День — на наконец живое посещение кабинета своего врача. Встречи с ним всегда предвещали ростки новых мыслей и неожиданных ответов на вопросы, которые казались подвешенными в воздухе. Дима встретил его с неподдельной, приятно располагавшей улыбкой. — С возвращением! — поприветствовал врач, едва раздался стук, и в кабинет вошёл его пациент. Арсений тепло пожал его руку. — Присаживайтесь. Ему указали на одно из кресел — они располагались друг напротив друга, между ними — стеклянный круглый столик. Побывав здесь впервые какой-то месяц назад, ещё до поездки в Москву, Арсений не мог не заметить, насколько в кабинете всё было продумано. В этих креслах можно было утонуть, просто-напросто сесть и заснуть — настолько они были комфортными. Настолько был ненавязчив и приятен свет жёлто-матовых ламп. Настолько был интересен и в то же время далёк вид из окна пятого этажа. Бороздя эту реку умиротворения, Арсений смотрел в окно, сидя в кресле, пока перед ним не поставили на столик две чашки чая. Он кивнул, как бы благодаря. — Так, секунду, — попросил Дима и пошёл за телефоном. Это был их метод коммуникации — без телефона у них не выйдет ничего толкового. Даже этот способ общения был, как думал Арсений, заранее спланирован и подобран именно для него. Чтобы не дёргаться ко врачу со своим телефоном каждый раз, когда захочет что-то напечатать, он просто отправлял ему сообщение. Тот же читал его на своём телефоне и отвечал вживую. — Я посмотрел результаты обследования, — начал врач, когда сел в кресло напротив. — Ситуация непростая. Дело в том, что в Вашем случае это недуг по двум фронтам. Обследование показывает, что есть определённые изменения в голосовых связках не в лучшую сторону. Напомню, что это отчасти профессиональное заболевание. У певцов такое встречается довольно часто. Тут сказалась длительная нагрузка на голосовые связки в прошлом и... продолжительные крики, усугубляющие ситуацию. Арсений понимающе кивал — он уже рассказывал Диме о том, как много кричал в те злополучные дни, проведённые в загородном доме.  — Это, к сожалению, не мой фронт. С голосовыми связками Вас подстрахует фониатр. Я могу помочь Вам только в одном, — Дима указал на свою голову. — В этом. Сейчас, пока физическая способность к речи у Вас есть, основная причина невозможности разговаривать кроется в голове. И по крайней мере за это я со своей стороны могу побороться. А затягивать с этим нельзя. Под чужим внимательным, выжидающим взглядом врач сделал паузу, отпил из своей чашки и вернул её на столик. Опершись о подлокотники, он сложил руки в замок и устремил серьёзный взгляд карих глаз на своего пациента. — Нам нужна тяжёлая артиллерия, Арсений. В той манере, с какой это было сказано, буквально звучала завязка боевика. Начало положено. Дима собирается вовлечь его в самый настоящий боевик, где Арсений сам себе и друг, и враг, и союзник, и противник, и третья сторона, безлико наблюдающая за действом. — Сейчас не спешите отвечать на мой вопрос. Подумайте. Арсений согласно кивнул — не без напряжения. Взгляд Димы обладал необыкновенной силой. Силой наставника, лидера, готового поставить на кон всё ради победы. — Вы хотели бы снова разговаривать?  Врач поднял ладонь, как бы пресекая скорый, необдуманный ответ. — В интервью, которое я посмотрел недавно, Вы дали понять, что, даже если сможете снова говорить, к карьере певца больше не вернётесь. А теперь подумайте над теми ситуациями, где голос Вам всё-таки пригодится. Арсений начал размышлять. Дима тем временем осторожно продолжал обрисовывать ситуацию и вводить своего игрока в правила игры. — И я сейчас не про элементарное взаимодействие с незнакомцами вне дома. Хотя и это, возможно, Вам необходимо. Вы должны поставить себе цель. Но обратите внимание, что цель в данном случае — это не возвращение голоса как таковое, а та ситуация, в которой голос Вам пригодится. Мы идём к чему-то более главному и важному, где восстановление голоса — всего лишь преграда на пути. Понимаете? Кивок. — Так что? Приходит что-то на ум?  За раздумьями Арсений незаметно покусывал губу со внутренней стороны и немного хмурился. Цель, на пути к которой ему пригодится голос? Если врач подходил к его проблеме со всем пониманием, и им удавалось общаться посредством переписки в чате, это вовсе не означало, что этого будет достаточно для общения с кем-то другим. С Антоном, например. Их разделяли сотни километров, а Арсений вот уже третий день грезил о том, как созвонится с ним и услышит его голос.   Вообразив себе этот разговор по телефону, он почти забыл о потере голоса. Арсений буквально видел, как они рассказывают друг другу какие-то глупости, делятся частностями и вспоминают минувшие дни. А потом вдруг опомнился, точно от ведра ледяной воды, вылитой на голову. Они не могут разговаривать по телефону. На Диму был обращён взгляд, полный нужной доли решимости. Врач улыбнулся так, словно ответ был ему очевиден, но вопрос всё-таки задал: — Вы хотите снова разговаривать? Уверенный кивок. — Отлично. Но Вы должны понимать, что ресурсов для этого потребуется немало. Снова кивок. Дима потянулся за своей чашкой и кивнул на чужую, как бы напоминая о чае. Оба отпили и откинулись в кресла обратно. — Итак, — начал врач. — Я знаю, что говорить о событиях тех дней, которые Вам тяжело вспоминать, Вы бы не хотели, но пока мы не распутаем этот клубок, дальше не продвинемся. Вы же наверняка и сами понимаете, что причина, по которой Вы не можете заговорить, кроется именно в этом? Ожидаемое напряжение во взгляде и кивок. — Если мои вопросы сейчас покажутся тяжёлыми, Вы вправе отказаться от ответа. Если захотите, мы можем перенести это на другой сеанс, когда будете готовы к разговору. Кивок. — Итак. Сначала мне хочется разобраться в основных моментах. Сколько времени прошло между знакомством с этим человеком и Вашей первой мыслью о том, что он не здоров? Арсений немного подумал, после чего набрал ответ в чате и отправил. Дима не шелохнулся: лишь спокойно, без лишних движений взял телефон с подлокотника и взглянул на дисплей. «Около трёх месяцев» — Первая догадка была отчётливой? Или это было лишь небольшое сомнение? Когда Вы чётко решили прекратить с ним всякие отношения? «Это продолжалось ещё несколько месяцев. Я не придавал этому серьёзного значения. Думал, что заскоки есть у любого, и воспринимал это как его нестандартное мышление. Я музыкант. Он хирург. Мы были разными во всём. Я не всегда понимал ход его мыслей и списывал недопонимания и разногласия на разницу в сферах деятельности, образах жизни, наших характерах. Прекратить отношения я решился только через полгода после знакомства с ним» Прочитав это, Дима уточнил: — То есть нехороших сигналов за это время было предостаточно? Кивок. — А Вы терпеливый… Что ж. Давайте поговорим о том, как Вы отказывали ему. Я правильно помню, что это было пятьдесят раз? Кивок. — Тогда попытайтесь вспомнить первый отказ. Как это было? «Я возвращался со студии звукозаписи поздно ночью. Он ждал меня у двери квартиры. При том, что за несколько часов до этого мы списывались и решили, что встретиться сегодня не получится. Я в тот день очень устал и попросил перенести встречу» Дима кивал, читая строчки с экрана своего телефона. «В ту ночь меня напугало в его поведении буквально всё. Он сидел на полу у самой двери, а, когда заметил меня, вскочил ко мне с какой-то нездоровой энергичностью. На мои недовольство и усталость он никак не отреагировал» Врач ждал продолжения. Очевидно, Арсений пытался быть предельно честным, не упуская из внимания ни одной детали, но такие признания и откровения давались ему нелегко. «Он накинулся на меня с поцелуями. И когда я напомнил ему о том, что мы договорились перенести встречу, он не послушал и пошёл в квартиру за мной. Когда мы зашли, он потащил меня к кровати. Это было последней каплей. Я сказал, что нам надо взять перерыв» — Перерыв? — переспросил врач, прищурившись. «Да. Я сказал, что мне пока не хватает энергии и сил на отношения с ним. Ведь в последнее время я уделял ему очень мало времени, будучи занятым записью нового альбома. Я чувствовал за это вину. Меня беспокоило то, как много он отдаёт мне и как мало получает от меня в ответ. В ту ночь он разозлился, разбил что-то из посуды и ушёл» После этого сообщения врач и пациент встретились взглядами. Дима глядел на него, как смотрел бы программист на замеченную в коде ошибку. — Вы тогда посчитали, что проблема в Вас? Кивок. — Ошибаетесь. Взгляд врача говорил только об одном: он собирается перезаписывать воспоминания и восприятие Арсения, как магнитную ленту кассеты. — Вот сейчас представьте себе человека, которого сильно хотели бы увидеть. И вот он пишет Вам, что очень устал на работе. Вы давно не виделись из-за этого, но Вы всё равно приходите к его квартире, внимание, ночью и к тому же ждёте под дверью несколько часов. А потом кидаетесь на него просто потому, что хотите взять этого человека здесь и сейчас. А ведь он говорил Вам о своей усталости. На лицо Арсения красочно легло отвращение. — Вот, — подтвердил Дима. — Вы бы так никогда не поступили с любимым человеком, согласны? Кивок. — Любящие никогда не ставят интересы партнёра ниже своих: либо наравне, либо выше. В той ситуации Вы поступили именно так: хотели потакать его желаниям в убыток собственным. Ваша так называемая «нехватка сил» не означала, что Вы отдавали меньше, чем получали от него. Это означало, что отдавали только Вы. Этот человек не отдавал Вам ничего. Просто к примеру, из того, что Вы мне уже рассказывали... Просидеть несколько часов под дверью, дарить дорогие подарки, которые даже не совсем Вам интересны, пускать на ветер часы ради встречи, о которой не договаривались — это не жертвы ради Вас. Отдавать — значит делать что-то во благо другого. Осознание отразилось на лице Арсения сведёнными к переносице бровями и нервно сжатыми губами. Дима осторожно продолжал: — А что было после? После этого первого отказа? Тот сглотнул и принялся печатать снова. «Он поджидал меня у работы, у дома, у магазина, в ресторанах и кафе, где я часто бывал. Даже завёл знакомства с некоторыми моими коллегами и знакомыми» — Как Вы отказывали ему все эти пятьдесят раз? В движениях Арсения засквозила какая-то растерянность, и его пальцы застыли над дисплеем на долгие секунды. — Нет, давайте по-другому, — остановил Дима. — Что он делал каждый раз, когда получал отказ? Ругался? Обзывал? Матерился? Кивок. — Вы говорили ему о том, что он кажется Вам нездоровым? Отрицание и быстрое сообщение вслед. «Разве нормально говорить об этом человеку в лицо?» — А разве нормально материть того, кого хочешь добиться? Он вот не постеснялся в выражениях. Почему бы и Вам не говорить с ним на том языке, на котором он говорил с Вами? «Воспитание не позволило. Я не готов сыпать матами на человека, который был мне дорог. Пускай и в прошлом. И не готов говорить ему в лицо, что он сумасшедший» — Повторюсь, терпения Вам не занимать. Вы интеллигентны, рассудительны и очень умны. Но Вы также слишком деликатный, слишком осторожный, слишком сдержанный, слишком мягкий. Безусловно, это лучшие из человеческих качеств. Но с таким человеком, как он, это не сработает. Вы не готовы были отказывать ему так, чтобы он это понял. Знаете почему? Потому что Вы не готовы были выйти за границы своих принципов и убеждений. А можно было встать с ним на один уровень и, сейчас не удивляйтесь, послать его. Думаете тот, кто стоит на несколько ступеней ниже, способен понять Вас, пока Вы наверху? Смятение во взгляде Арсения и тут же новый вопрос от врача — Дима шёл напролом. — В сложившейся ситуации Вы считали виноватым себя? «Да. Я чувствовал вину за то, что ответил ему взаимностью, дал ему надежду. За то, что всё ещё испытывал к нему слабые, но тёплые чувства, даже догадываясь о том, что он не здоров. За то, что всё-таки решил отказаться от него» — Возвращаемся, — подхватил Дима. — Почему Вы решили взять ответственность на себя? Учитывая то, что отсутствие выдержки и тормозов у этого человека даже близко не стояло рядом с тем терпением, которое проявили в этих отношениях Вы. Разве не должны быть жертвы двух близких людей соразмерны? О какой тогда соразмерности здесь может идти речь? Скажу Вам так... На то, чтобы прекратить отношения с таким человеком, Вы имели право ровно настолько, насколько он решил и в грош не ставить Вашу просьбу о расставании. Попытка осмысления. Растерянность. И злость — как будто снова на себя. На себя прошлого, который был не способен увидеть ситуацию под другим углом, в правильном свете, без искажений под давлением собственных сожалений и мыслей. — Вы говорили ему о том, что это его вина? Что решили прекратить отношения потому, что он пугает Вас?  Отрицание. — Знаете, в чём дело? Вы говорили с ним на языке, который он был просто не способен понять. Он был одержим Вами. И в Вашей деликатности, сдержанности и терпеливости он раз за разом видел надежду на то, что рано или поздно добьётся желаемого. Он не находил в Вас силы, которая была бы равна его собственной. Вы сильный по-другому. Совсем не так, как он. В его случае это грубая, слепая, искажённая эгоизмом сила, лишённая всякой морали, и желание идти напролом. Он столько раз пугал Вас. Почему бы и Вам было не припугнуть его? Полицией, например. Уверен, что такие, как он, боятся «решётки» как смерти. Он не увидел в Вас угрозы и опасности, которая могла бы отрезвить его. Вот и стачивал Вас, как карандаш, рассчитывая на раннюю или позднюю победу. Дима собирался сказать что-то ещё, но вовремя остановился. Арсений напоминал слепого человека, который спустя десяток лет наконец обрёл зрение, но был глубоко шокирован тем, что окружало его все эти годы. Наклонившись вперёд, он упирался локтями в колени и смотрел вниз с той абсолютной осмысленностью, в какой рисковал захлебнуться. Врач торопливо встал и прошёл к своему пациенту. Положил руку на его плечо и мягко похлопал: — Не корите себя. Даже не думайте. Посмотрите на меня. Арсений поднял голову и взглянул врачу в лицо — тот улыбался с какой-то затейливостью. — Помните, совсем недавно Вы так легко назвали себя мудаком? Во-первых, я убеждён, что это совершенно не так, а, во-вторых, уверен, что тот человек на такое точно не способен. Понимаете, да? Вы можете быть самокритичным, а он — нет. Знаете, что это значит? Это значит, что он даже не догадывается о том, что он мудак. То, с каким искренним весельем, каким заговорщическим, почти приятельским тоном это было сказано, вызвало у Арсения улыбку. — Как считаете, может он просто обязан знать это? Представляете? Живёт человек и не знает, что он мудак. Напишите всё, что думаете о нём. И в выражениях не стесняйтесь. Такое Вам задание. Вспомните все матерные слова, какие только знаете. И ни в чём себя не ограничивайте. Просто напишите то, что хотели бы сказать ему. Честно и без прикрас. А когда отправлять и отправлять ли вообще это сообщение, подумаете потом. Ведь может оказаться и так, что отправлять будет уже не нужно. Это Вы поймёте для себя сами, когда допишете. Кивок и пальцы, вновь пробежавшиеся по дисплею. «Всё, о чём Вы только что говорили, кажется теперь слишком очевидным. Я в ужасе от того, насколько был слеп» — Люди нередко оказываются в ловушке собственных мыслей. И как бы ни были умны и рассудительны, часто не могут из этой ловушки выбраться. Особенно, если речь идёт о тех, кто нам дорог. Поверьте, если я расскажу Вам о собственных переживаниях, Вы взглянете на ситуацию намного трезвее, чем я. Так уж мы устроены. Ни в коем случае не вините себя. В отличие от этого человека Вы не сделали ничего плохого. Вам не за что винить себя. 

***

Обратиться к Арсению на «ты» было всё равно, что бросить вызов. Вызов на общение более серьёзное, глубокое, близкое. Антон перечитывал записку, оставленную ему в отеле, и пытался прочитать нечто между строк. «В 12 ч. придёт горничная. Как проснёшься, уходи. Спасибо, что был рядом. Я очень благодарен тебе» В искренности этих слов сомневаться не приходилось. Но были ли они точкой отсчёта или завершения, было совершенно не ясно.  Вот таким и был Арсений: одной рукой давал, другой забирал. Выращивал надежду и подрезал её на корню. Загадывал загадки и не отвечал на них. Принимал самостоятельные решения ровно столько же раз, сколько оставлял выбор за кем-нибудь другим. Предсказать его отступления и наступления было просто невозможно. Антону оставалось разве что идти напролом. «Как ты? Нормально добрался?» — сообщение, отправленное на следующий день после того, как они видели друг друга в последний раз, после ночи, будто перевернувшей привычный ход жизни.  И, как ни странно, — довольно скорый ответ, будто опережающий чужие неуверенность и сомнение. Арсений: Серёга раскусил меня. Всю дорогу грозился разболтать о попойке моему врачу. Антон улыбнулся.  Антон: А с Серёгой как общаешься? Арсений: Если вживую, то на жестовом языке. Он знает его даже лучше меня. Антон: Давно ты не пил? Арсений: Около года. С тех пор, как всерьёз занялся лечением. Антон: Обалдеть. Вот это сила воли. Арсений: Моя сила воли оставляет желать лучшего, ты же видел. Антон: Не правда. Кто бы ещё смог после потери голоса так стойко держаться на сцене? Знаешь, есть такие… Сколько у них ни отнимай, они с пустыми руками никогда не останутся. Его собеседник ненадолго замолчал, видимо, обдумывая чужие слова. Арсений: Ты успел уйти до прихода горничной? Антон прищурился: кажется его выводили на разговор о записке, оставленной в номере отеля. Антон: Успел. Я ставил будильник на утро, съёмки... А во сколько ты ушёл? Арсений: В 6 утра. Ты спал как убитый. А говорил, бессонница. Антон прыснул со смеху и хотел было набрать что-то вроде «С тобой спалось отлично», но вовремя остановился. Задумавшись, он решил подступиться к нему с другой стороны. Антон: Если я выучу жестовый язык и махну в Питер, как насчёт поболтать на нём в какой-нибудь кафешке? Столько зрителей соберём, как думаешь? Будем как обезьяны в зоопарке. Арсений: Не боишься зря растратить силы? Вдруг я заговорю раньше, чем ты одолеешь ЖЯ? Антон: Тогда предлагаю заключить пари. Арсений: Ты хотел сказать, взять меня на слабо? Антон: Именно так. Оправдываю репутацию ловкого интервьюера, как считаешь? Арсений: На все сто. Арсений начинал узнавать в переписке того эффектного, смелого, уверенного в себе интервьюера, который привлёк его внимание в день их первой совместной съёмки. Но он также узнавал в строках сообщений и другого, более мягкого и доброго Антона, который, несмотря на малую долю природной робости, делал осторожные, но твёрдые шаги навстречу.