В пределах шёпота

Антон огляделся: это было помещение, захламлённое своеобразным реквизитом и музыкальными инструментами, по-видимому, уже отслужившими свой срок. В одном таком углу притаилось чёрное пианино. По центру в два ряда стояло несколько столов и стульев, электрический чайник, у стены рядом — несколько шкафчиков. Антон присел за стол, Арсений расположился напротив него и протянул свой телефон. «Хотите чего-нибудь? Чай? Кофе?» Прочитав это с экрана, тот улыбнулся и возразил: — Нет, спасибо, я уже перехватил кофейку. Пальцы Арсения быстро забегали по экрану телефона — точно как по клавишам рояля, и он снова повернул экран к собеседнику. «Не ожидал Вас здесь увидеть» — Да, — согласился Антон, — я и правда редко бываю на таких мероприятиях. Но открывать для себя новые вещи вообще-то люблю, — рассудил он и перешёл к делу: — Вы посмотрели выпуск? Что-то не понравилось? Всё это время, пока Антон говорил, Арсений внимательно смотрел на него, после чего снова ненадолго уткнулся в телефон. «Я заметил, что Вы кое-что вырезали. Почему?» — А, это… — растерялся Антон и попытался скрыть свои мотивы, задав ответный вопрос: — А Вы хотели бы, чтобы это осталось? Арсений прищурился, словно пытаясь разгадать собеседника, после чего отрицательно покачал головой. — Вот и я так подумал. Поэтому попросил вырезать, — улыбнулся Антон и уточнил: — А кроме этого? Всё остальное в порядке? Несколько секунд на него смотрели с каким-то смятением и растерянной недосказанностью, после чего последовал кивок. — Хорошо, тогда утверждаем и будем планировать дату. Это тоже Вам потом сообщим. Снова неуверенный кивок — едва заметный, с остатками непонимания и странным послевкусием. Очевидно, Арсений был озадачен тем, что они оба сошлись в решении вырезать конкретный отрывок интервью. Настолько же очевидно было и то, что ни тот, ни другой не желает озвучивать причину такого решения. И теперь, пианист, видимо, пытался разгадать, что у того на уме. — Извините, — осторожно разбавил тишину Антон, — а можно?.. Он указал на пианино в углу помещения. После того, как ему кивнули, он встал из-за стола и направился к инструменту. Осторожно подняв тяжёлую деревянную крышку, Антон мысленно сравнил пианино с крутой тачкой — чёрный, покрытый лаком и бликующий в свете ламп зверь. Он опустил пальцы на клавиши, и инструмент обронил несколько высоких нот. Словно в поисках нужного звука Антон шагнул влево и опустил пальцы на противоположный край. Ответом на этот раз ему были низкие ноты. Тогда он решил попробовать середину. Сам по себе инструмент, который казался таким удивительным и грациозным, показался ему совершенно другим: то ли уступал в качестве звука роялю с главной сцены, то ли был хуже настроен, то ли его собственные пальцы просто не могли вызвать той мистичной, звучной изящности, на какую был способен Арсений. Антон обернулся. Пианист налил в одноразовый стаканчик кипятка и размешивал — судя по запаху, повисшему в воздухе — кофе. Заметив на себе чужой взгляд, он отхлебнул и слабо улыбнулся. — Нет, ну правда, как это у Вас получается? — озвучил свои мысли Антон и кивнул на пианино. — Каждый раз, когда смотрю на то, как Вы играете, не понимаю, как это вообще возможно. В ответ на это его немой собеседник лишь легко пожал плечами: его лицо выражало такую искреннюю, как будто даже детскую непосредственность и беззаботное притворство, что разозлиться на такое как будто даже были законные основания. Вместо этого Антон лишь легко, без тени зависти улыбнулся, обернулся к инструменту и произвольно нажал на несколько срединных клавиш, решив вставить другой рукой несколько высоких, отчего его музыкальная импровизация показалась совершенной какофонией. Антон повернул голову, когда почувствовал аромат кофе совсем рядом. Арсений решил вмешаться в его какофонию, однако, абсолютно не серьёзно. Пока тот опускал пальцы на клавиши, пианист вставлял несколько своих нот, причём, так же — совершенно невпопад, держа при это стаканчик с кофе в левой. Антон усмехнулся и поинтересовался: — А он вообще настроен? Пианист поднял руку и покрутил кистью: «Более или менее». — Значит, он всё-таки способен на что-то достойное? Задумавшись, Арсений слегка прищурился и снова отпил кофе, после чего утвердительно кивнул. А потом, будто решив объяснить причину недостаточной благозвучности, сморщил лицо, ссутулился и изобразил старичка с палочкой. — А! — догадался Антон. — Он старенький? Кивок. — Значит, ему уже ничего не поможет? Арсений запрокинул голову, допив кофе, и бросил стаканчик в мусорку. Невесомо коснулся рукой чужого локтя и собирался было снова встать на цыпочки, но Антон, будто жаждущий этого с самого начала разговора, слаженно наклонил голову к нему. — Хотите, кое-что сыграю? — шепнули ему на ухо. Тот устремил на пианиста весёлый взгляд. — Конечно! Арсений наклонился за банкеткой, стоявшей у инструмента, и поставил её посередине. Присел и поправил рукава своей белой рубашки так, словно хотел закатать их до локтя, но вовремя спохватился и передумал. Странное движение. Так обычно выходят из дома, остановившись на полпути и вспомнив, что забыл телефон. Его пальцы невесомо легли на клавиши и прошло ещё несколько молчаливых секунд, прежде чем он начал играть. Присев на ближайший стул, Антон смотрел на чужую спину и слушал. Это была медленная в начале, лёгкая, незамысловатая мелодия, лишённая той стройности и слаженности, которые звучали на сцене. Это было что-то в корне иное. Арсений напоминал художника, впервые на глазах Антона рисующего что-то своё, отличное от тех картин, которые приходилось писать на заказ. Его пальцы то пробегались по клавишам с немыслимой скоростью, то ненадолго оставляли инструмент молчащим. Антон пытался определить, что это за жанр, что за мелодия, но это было что-то непривычное, кардинально другое, совсем не то, что приходилось слышать раньше. Словно ему довелось дегустировать вино, которое в одну секунду казалось нестерпимо кислым, в другую вязало, а в третью уже было лучшим, что посчастливилось попробовать. Это была долгая композиция и оставалось только гадать, как Арсений мог выучить её от начала и до конца. Или он всё-таки импровизировал? Антон терялся в догадках. Пианист с силой зажимал ту или иную клавишу по несколько раз, словно звук ему не нравился, и таким образом он заставлял инструмент играть лучше; а может так, будто не мог услышать ни единого звука. С каждой секундой звучание казалось Антону всё более тревожным, он настороженно встал со стула и подошёл ближе. Только теперь он разглядел, как напряжены были руки пианиста: на них выступили вены, пальцы нервно и остро прыгали по клавишам, ударяли по ним, метались из стороны в сторону и кривились как лапки паука, кем-то раздавленного. Ставшие нестерпимо громкими звуки сотрясали воздух в каком-то немыслимом хаосе, тревоге, обиде и как будто даже злости. Антон не мог это больше слушать. Перехватив чужие запястья, он оторвал их от клавиш, и пианист вскочил с банкетки в таком порыве, будто собирался накричать за то, что его прервали. Но он оставался таким же безмолвным — лишь смотрел на Антона глазами, горящими сотней эмоций. — Что это? — озвучил смятение и непонимание Антон. — Что Вы делаете? Но тот молчал. И Антон наконец понял: это не злость, а эмоции, выход которым пианист не давал, пожалуй, очень давно. А мелодия наверняка была своеобразной сублимацией этих эмоций. За мыслями он совсем не замечал, как продолжает сжимать чужие запястья. Арсений снова потянулся к нему и прошептал: — Это Билл Эванс. — Билл Эванс? — переспросил тот. — Джазовый пианист, — пояснили ему. Антон чувствовал тёплое дыхание говорящего на виске. — А… Так это джаз, — сообразил он. — Тогда понятно, почему звучало так… сумбурно. Словно опомнившись, Антон наконец отпустил руки пианиста и извинился: — Простите, я не сильно? Собственный голос казался невозможно громким, хоть он и пытался поравняться с чужим шёпотом, говоря тише. — Могли бы и поосторожнее, — шепнули ему. — Простите! — снова выпалил Антон. Он выпрямился и виновато взглянул в лицо стоящего перед ним, как вдруг заметил лукавую улыбку и понял, что над ним шутят. В подтверждение своих великолепных мимических способностей, Арсений снова потянулся к уху собеседника, и Антон даже невольно закрыл глаза, словно это помогло бы ему лучше расслышать тихий шёпот, который прозвучал на удивление довольно чётко: — Ничего страшного, я пошутил. Пианист и правда прекрасно владел всеми средствами выражения мысли: мимикой, движениями рук, игрой на фортепиано, говорящим взглядом. Словно отсутствие голоса обостряло и совершенствовало другие его скрытые способности.  — Арсений, — решил озвучить свои мысли Антон, — мне часто кажется, что даже без голоса Вы можете сказать намного больше, чем любой говорящий. И этим он, казалось, поселил в голове пианиста ещё одну новую мысль, требующую осмысления — тот недолго смотрел в чужие глаза, потом опустил взгляд и шепнул, что ему пора идти.