Тысячелетняя ночь

      Две недели прошли незаметно, и если бы каждый вечер я не вычерчивала острым осколком речного камня очередную чёрточку на стене своей каморки, отмечая прошедший день, то я бы скорее всего и не заметила, как быстро пролетало время за насущными хлопотами.       В первую неделю я успела частично исследовать восточное крыло Александрийской библиотеки, в котором по большей части располагались жилые комнаты, купальни, а также — к моей безмерной радости — там же обнаружились кухня и погреб.       В тёмном холодном даже в полдень погребе нашлись корзины и амфоры для хранения зерна, ягод, фруктов и напитков. Ряды вбитых в глине полок создавали одновременно мрачное и восхищающее своим мастерством зрелище — кто бы ни отвечал за проектирование и постройку погреба, силач, выбивавший в камне крупные ниши, был монструозно могуч, должно быть. На небольшой кухне с одним крупным окном, прикрытым ситцевой занавесью я отыскала длинную верёвку для сушения трав, спутанные рыбацкие сети, различную утварь для готовки, небольшой очаг и жаровню. Также там имелись громоздкие стулья и комфортный дубовый стол, за которым можно было как готовить, так и трапезничать. Я была в полном восторге и в тот же вечер робко уточнила у Сонхва о возможности пользоваться кухней. За что была награждена очень недовольным взглядом и едкими комментариями.       — Я всерьёз начинаю беспокоиться об интеллекте нынешнего поколения людей. — высокомерно-чванливо проговорил своим бархатистым голосом демон, и, если бы не очевидное оскорбление, я бы посчитала его интонацию в некотором роде чарующей. — Я уже дал тебе разрешение. Первый этаж библиотеки в твоём распоряжении.       — Прошу прощения, господин Сонхва. — заученно поклонилась я. — Забывчивость — моя оплошность.       — Что я считаю особенно забавным, учитывая отмеренный смертным срок. — со злой иронией усмехнулся Сонхва, возвращаясь к чтению очередного трактата, пока я послушно принялась мыть полы у окна. — Зная, как мало вы вообще живёте — следовало бы каждый миг хранить как драгоценность...       Я невольно вскинула взгляд, удивлённо рассматривая великолепный профиль мужчины: в тот вечер он лежал на клинии напротив широкого окна и персиковый свет уходящего за горизонт солнца придавал его идеально-гладкой коже жемчужно-розовый восхитительный оттенок, словно создавая мягкий ореол вокруг скул и щёк. Я так засмотрелась на демона, размышляя над его последней фразой, что опомнилась лишь когда мой взгляд бескомпромиссно перехватили два чёрных горящих уголька.       — Что? — въедливая чуть раздражённая интонация и вскинутая бровь уже предъявляли претензию в ненадлежащем использовании глаз, и я поспешила оправдаться, дабы их не лишиться.       — Простите, но вы так рассуждаете о времени. Просто это… — я запнулась, подбирая наиболее точное слово для передачи внутреннего сумбура моих эмоций. — ... восхищает. Ведь у вас есть всё время мира, господин Сонхва.       — Бессмертие — не глупая блажь. — внезапно размеренно, точно по слогам, отчеканил Сонхва, бросая на трактат в своих руках беглый оценивающий взор. — Это великий дар лишь достойному. Возможно, именно потому люди и не имеют его.       Раньше, чем прикусить кончик языка, я всё же не удержала собственного любопытства:       — Неужели вы никогда не сожалели о чём-то, что осталось в прошлом?       Взгляд, который Сонхва в меня вонзил, прямо подсказал, что последний вопрос демону задавать всё же не следовало.       Ведро рядом со мной вдруг задрожало, быстро застучав донышком об каменный пол, а затем резко взорвалось. Я не вскрикнула, лишь успев прикрыть лицо руками и зажмуриться: меня с головы до ног окатило брызгами грязной воды. Остальное мерзкой гротескной лужей растеклось по вымытому мной минут пятнадцать назад блестевшему полу.       — До заката остаётся час. — Сонхва резко, но элегантно поднялся с клинии, смеривая меня уничижительным взглядом сверху-вниз. — И всё здесь должно быть идеально чисто. — и через паузу демон, вперивший в меня леденящий душу взор, добавил вкрадчиво, спокойно, но оттого лишь более угрожающе его слова прозвучали в огромной пустой зале Александрийской библиотеки. — Ещё кое-что: это — моё первое и последнее предупреждение тебе. В следующий раз, придётся столкнуться с последствиями своих действий.       С того вечера я всегда заранее старалась прикинуть, что из моих мыслей могло покинуть голову через рот, а чему следовало никогда не быть озвученным. А вот времени подумать у меня было предостаточно.       Первая неделя была самой трудной. Именно в те дни мне больше всего хотелось сдаться — первый смешной успех авантюриста сменили жуткие неудачи: нет, ничего непоправимого не было и перед Сонхва я выступала в лучшем — ну, из возможных, — свете.       Просто после того, как я нашла погреб и кухню, вопрос с едой не решился сам собой, но мне казалось, что выживать в странном магическом мире станет чуточку проще. Я знала, где можно было собрать инжир, лаванду и розмарин; отыскала апельсиновое дерево — или какого-то его предка, — с яркими, пусть и очень кислыми плодами; догадывалась, где добыть себе немного рыбы на первое время. Однако мои кривые попытки поставить сети в ручье не привели по сути ни к чему путному — за ночь течение из раза в раз сносило их, и по утру, я обнаруживала их огромный мокрый комок на краю ущелья — спутанные нити без намёка на рыбу, конечно. Я прокипятила в конце первой недели несколько галлонов морской воды и получила приличное количество крупной соли, которую теперь с лёгкостью могла использовать в готовке. Вот только, для чего мне было её использовать?       Меня настиг голод — пугающий и неприятный: я подтачивала запасы конфет и сушек вдвое быстрее, чем рассчитывала изначально, пила много чая из лаванды, ела аккурат инжир и апельсины, но понимала — мне нужно перестраивать график и исследовать мир, в который я попала, иначе скоро будет хуже. Скоро, самым простым вариантом будет либо шагнуть за грань земель Сонхва, либо… прийти к нему и попросить избавить меня от дара его спасения.       Перенеся задания по уборке от моего "работодателя" в основном на первую половину дня, после полудня я теперь была предоставлена самой себе вплоть до захода солнца. Я воспользовалась этим временем, дабы изучить окрестности Александрийской библиотеки. И в первую очередь наведалась я, разумеется, в тихий миловидный городок в долине.       Городские домики оказались ближе, чем казалось мне с холма в тот первый день, когда я рассматривала их. Белоснежные, квадратные, совсем небольшие — они казались кукольными, но это пока я не преодолела большое поле с охровыми колосками, покачивающимися на ветру: проходя мимо, я невольно подумала, подцепив один из стеблей — пушистый, толстый с крупными зернами наверху, — а были ли они съедобными?       Исследовательский интерес не угас окончательно, но значительно притупился: в первую очередь в городке меня сейчас интересовало то, что поможет мне добыть пищу. Что не помешало мне восхититься, стоило перейти миловидный из крупных валунов слепленный мост через явно рукотворный канал, который очевидно впадал в мифический океан.       Архитектура города была именно такой, какой я видела её на зарисовках учёных нашего мира: сбитые из камня, вымазанные глиной дома, "ласково улыбались" проплешинами окон, кое-где в фасады были вбиты крупные балки — не то для навесов, не то для сушки белья. Повсюду виднелись следы людей: где-то приоткрытая покосившаяся от времени бочка, где-то брошенная телега с инструментами, куча корзин на шесте…       Под огромной крытой черепицей крышей в зале, похожем на кузню, горела гончарная печь, а рядом на верстаке стояли рядком будто только что обожжённые формы: лекифы, лутрофоры, аскосы, амфоры, гидрии, диносы несториды. В этой гончарной могли работать разом с десяток мастеров. За тонкими полупрозрачными льняными занавесями виднелись столы иных ремесленников — с кистями и баночками.       Я нахмурилась, ощущая, как защемило у меня в груди болезненно сердце: всё здесь, в этом пустынном городе-призраке выглядело так, словно люди исчезли из него все одновременно и совсем… недавно.       Будто с того мгновения не прошли столетия.       Горела печь, краски на палитрах были влажными, на мотыгах, плугах и колёсах телег виднелась свежая земля. Это казалось неправильным, фальшивым… противоестественным.       Точно само это измерение пыталось исказить человеческую историю. Исказить время. Обмануть меня.       "Смотри" смеялось измерение-ловушка, "Разве здесь так уж плохо? Разве это не достаточно похоже на твою реальность? Здесь есть всё, чем когда-то жили люди. Здесь всё, как у людей".       Я прикрыла глаза, глубоко вдыхая и откладывая тонкий инструмент для вырезания узоров в глине ровно на то место, откуда взяла его.       Мысли — тяжёлые и мрачные — особенно на фоне подвывающего желудка, кажется, собирались одолеть меня, взять измором (иронично!). Но вот только, я сдаваться не буду. Да, всё в этом месте похоже на мир людей — такой родной и в тоже время далёкий. Мир людей, да, само собой, исключая, конечно, факт того, что в десятках метров от меня плескался волшебный Океан, а в цитадели Александрийской библиотеки притаился беспощадный демон в обличье одного из самых красивых — что уж там! — мужчин, которых я когда-либо встречала.       Выйдя из гончарной я, немного помявшись, завернула в первую открытую дверь — юркнула в чужой дом, мысленно извиняясь перед его уже давно почившими хозяевами. Выдохнула от сравнительной прохлады и принялась изучать его.       Ничего примечательного в целом здесь не было: обычное жилище не какого-то зажиточного эллина, а скорее мелкого писчего. Но именно это и сыграло мне на руку: побродив по немногочисленным комнатам дома и поперебирав разные бесполезные для меня вещи, я нашла на столе отца семейства настоящий Святой Грааль — для меня! — баночку чернил и тонкое перо.       Преисполненная радостью от первого душевного подъёма, я немедля разложила на столе рядом поверх нелепых списков свою карту и принялась аккуратно наносить пометки: лавандовый холмик, апельсиновые деревья, инжир в ущелье. Подумав ещё немного, также прочертила тонкую чуть кривоватую линию и подписала примерное по моим расчётам расстояние от холма до городка.       Внезапно, откуда-то из-за задней двери раздался какой-то шум — вроде упавшего ведра или корзины. Я вздрогнула, судорожно оглядываясь и нелепо хватаясь за первый попавшийся мне под руку предмет — костяную погремушку. Замерев, я с напряжением начала прислушиваться к происходящему и параллельно принялась засовывать карту себе в суму. Выглянув украдкой в коридор, я обнаружила дверь, ведущую на задний двор: она была слегка приоткрыта и покачивалась от ветра. Отложив прочь погремушку и подхватив возле очага крупную увесистую кочергу, я, медленно-тихо ступая, направилась на задний двор, уже занося своё оружие над головой.       На миг замерев у двери, я резко распахнула её, невольно щурясь от яркого ударившего по глазам света и тут же ошарашенно замерла, неверяще пялясь перед собой, а затем… рассмеялась — счастливая и умилённая, — впервые за долгие дни в этом загадочном мире.       В небольшом загоне с низкой оградкой с десяток кроликов нежно щипали траву, глупо глазея своими округлыми сверкающими глазками. Они были раза в два крупнее знакомых мне декоративных питомцев, да и уши у них были слегка длиннее, и шерсть… но в остальном это были самые настоящие кролики!       Хлоп! Я резко обернулась на звук, замечая, как ведро на голове старого пугала у грядки неподалёку дёрнулось назад из-за ветра, видимо ударяясь о палку. И как я не заметила стройных рядков огородов при подходе к городу? Ответом послужили высокие деревянные оградки, окружавшие задние дворы буквально каждого домика бывших жителей.       Отставив в сторону кочергу, я подошла к загону, невольно любуясь своей находкой, а затем, недолго думая, перелезла через загородку, опускаясь в чистое покрытое травой место. Кролики не испугались и, кажется, вообще никак не отреагировали на моё появление, продолжая мирно трапезничать. И на секунду я от чистого сердца белой завистью позавидовала им. Прислонив ноющую уже много дней из-за неудобной кровати спину к нагретому солнцем забору, я, с неким азартом, ловко подхватила ближайшего мне упитанного зверька, тут же предлагая ему пучок сочной зелени. Вначале возмутившийся кролик, норовящий сбежать с моих колен, подношение с опаской всё же принял и занялся целью успешно его сжевать. Я же погладила этого особенно крупного пушистого милашку, ощущая, как от тепла его меха на своих бёдрах медленно успокаиваюсь.       Не знаю, почему это так на меня повлияло, но… видеть знакомые виды — а не просто следы человеческой цивилизации! — в огромном пустом мире магии и демонов было… умиротворяюще.       Я подняла крупного серо-белого кролика, с усмешкой глядя в откровенно не наделённую интеллектом морду и раскосые глаза: кролик жевать не перестал и признаков недовольства никак не выказал.       — Знаешь, как легко я могла бы вас съесть, например? — риторически спросила я его.       Зверёк прижал небольшие ушки с гладким мехом к макушке, на миг перестал жевать, но затем сразу же возобновил движения лениво моргнув.       Конечно, он не понимал меня.       Я вздохнула, возвращая его тёплую тушку к остальным мирно пасущимся кроликам, и с тихим стоном принялась выбираться из загона: обгоревшие в первые дни плечи под слоем не самой нежной ткани чесались и ныли. Стёсанные о мраморные плиты колени вторили им, но чувствовала я теперь себя значительно лучше. Едкая тревога ослабила тугие колючие цепи на моём сердце и дышать стало немного легче.       Конечно, я не собиралась есть этих пушистых милах. По крайней мере, пока голод не станет совсем безумным, и это не будет последним вариантом.       Я не росла в деревне, и не считая опыта восхождения в горы с отцом, была типичной "городской девочкой", для которой отрубить голову курице или забить овцу не составляло ни обыденность, ни развлечение. Я не считала себя вегетарианцем, спокойно употребляя мясо в пищу, но то было мясо с прилавка магазина — добытое не мной. Я не видела это мясо живым в перьях или шерсти, не ухаживала, не растила. Возможно, кто-то сказал бы, что это наивно, но… я не могла себе представить каково это: растить кого-то, заботиться, кормить, холить и лелеять, чтобы затем в один день хладнокровно лишить этого кого-то жизни.       Проследив взглядом за пощипывающими травку кроликами, я невольно удивилась чистоте загона и открытым зевам домиков-клетей. А также воде в продолговатом корытце, выступающем в роли поилки.       Как долго они вот так существуют? Почему ни один из них не умер? Почему время застыло для них без изменений будто бы в тот миг, когда их хозяин ненадолго ушёл?       Вопросов с каждым часом становилось всё больше, а вот ответов у меня пока что не было.       Сделав пометку на карте, я двинулась было дальше, но тут вернулась взглядом к пугалу и грядкам возле него, на которых зеленела буйная растительность. Приблизившись, я рассмотрела множество аккуратно высаженных кустарников, с удивлением замечая в густой листве крупный плод бледно-зелёного цвета, весь усеянный тонкими полосками. Протянув руку, я с почти неверящей радостью сорвала достаточно крупный кабачок, тут же обтирая его о край рубахи, но прежде чем сунуть его в суму, всё же додумалась вернуться в дом за корзиной, которую я взяла на всякий случай для сбора фруктов. Полазив же по грядке ещё минуты три, я в конце концов осталась с тремя увесистыми кабачками, ужасно довольная собой. Напоследок я нарвала пучков укропа, мяты, зелёные стрелки молодого лука и петрушку.       Меня даже почти не расстроил факт того, что на соседней грядке, где была высажена клубника не было ни одного плода.       Уходя я обернулась, наблюдая за всё ещё жующими кроликами, а затем со вздохом, всё же вернулась к загону с помощью длинного шеста принявшись загонять зверьков в их домики. Убедившись, что в их поилках и кормушках есть свежие вода и трава, я неспешно прикрыла клети, закрывая незамысловатые крючки на дверцах. Теперь можно было не опасаться, что моих новоиспечённых пушистых приятелей заберёт какая-нибудь хищная птица, решившая поохотиться в этом опустелом городе.       Пройдя через чужое жилище обратно и выйдя на улицу, я прикрыла за собой неплотно дверь и зашагала дальше, иногда проверяя остальные дома: тщетно — закрытые двери не поддавались, так что я просто следовала всё дальше и дальше. Узкая улочка быстро сменилась на широкую центральную. Ориентироваться было достаточно просто, благодаря каменной громадной башне, возвышавшейся в заливе за городом.       Александрийский маяк буквально сам вёл меня к себе.       Ненадолго я задержалась у крупного дома напротив небольшого здания, более всего похожего на школу: здесь возможно жил когда-то некий зажиточный учитель — за высокой каменной стеной в саду виднелись пышные кроны яблонь с яркими зеленовато-желтоватыми плодами. То, что мне было надо. Так что засучив рукава, я ловко вскарабкалась наверх по резным уступам и уже вскоре перелезла с верхушки ограды на ближайшее дерево, ныряя в сочную зелень листвы и учиняя чужому саду акт хищения и вандализма в одной форме. Выбравшись обратно, я пополнила свою котомку сразу двумя десятками некрупных свежих яблок и решила продолжить путь.       В тот день уборку, заданную Сонхва, я уже успела сделать с утра, а теперь послеобеденное — для того, у кого обед, конечно, был, — солнце беспощадно клонилось к горизонту, прокатываясь огненным жарким шаром по небосводу.       Облизав пересохшие покрытые неприятной корочкой губы, я сделала пару жадных глотков из своего бурдюка и зашагала дальше. Вообще, мне повезло, что ультрафиолет моя кожа переносила достаточно хорошо: солнцезащитного крема у меня не было, а обычный увлажняющий в небольшом тюбике надо было экономить и тратить только по большой нужде. По той же причине я спустя почти неделю пребывания в этом иллюзорном мире скорее была рада отсутствию зеркал: облупившийся нос был тем минимумом, который я сейчас знала о своём лице, и, наверное, максимумом, который знать хотелось. Карманное зеркальце мирно лежало в рюкзаке, извлекаемое разве что вечером, дабы я украдкой поглядела на темнеющие под глазами круги и свалявшиеся просоленные волосы, расчёсывать которые с каждым днём было всё труднее.       Конечно, Сонхва говорил, что весь первый этаж Александрийской библиотеки, а, стало быть, и купальни, был в моём полном распоряжении, однако пользоваться ими… я пока не решилась. Слишком тревожила мысль неудачно столкнуться с демоном в самый, так сказать, интимный момент. Так что, помывка головы от соли для меня пока заканчивалась походом к ручью, чья ледяная вода к целям купания подходила слабо.       Выбрасывая из головы вернувшиеся невесёлые мысли, я наконец добралась до пристани: белокаменный порт Александрии тянулся вдоль всего берега, чистый, сияющий в лучах жаркого солнца. И хотя в волшебном измерении оказался лишь небольшой фрагмент, насколько я помнила, достаточно крупного учёного городка, красота и великолепие гавани всё равно впечатляли. Заметив длинную ветвистую дорогу на крупных каменных колоннах с литыми стальными поручнями, я направилась к ней, дабы перейти к небольшому острову неподалёку, на котором собственно и возвышался главный объект моего восторга и научного интереса.       Остров Фарос. Фаросский маяк. Имя в честь острова.       Александрийский маяк. Имя в честь города. Имя, которое дали много лет спустя.       Лазурно-синие относительно спокойные воды порта вскоре сменились по мере моего продвижения всё дальше от берега иссиня-чёрными перекатывающимися с шипением бурунами с пенистыми белыми гребнями. Я шагала и шагала, едва успевая поворачивать голову из стороны в сторону, дабы наблюдать величественность океана: за неделю пребывания в резиденции Сонхва он всё также впечатлял меня, несмотря на утверждения демона о его иллюзорности. Прохладный сильный бриз налетал с морского простора и ласкал мою разгорячённую кожу солоноватыми влажными прикосновениями. И вот уж он после палящей жары казался мне истинно-настоящим.       Вблизи Александрийский маяк выглядел едва ли не величественнее, чем издалека. Я, задрав голову до боли в шее, несколько минут просто пялилась на белокаменную монументальную башню в восхищении. Белые чайки прыткими крошечными точечками облетали его не достигая вершины купола с бронзовой статуей — огромного Посейдона было видно даже с земли. Рассматривая, как косые солнечные лучи, рассекаемые верхней ротондой на безумной высоте, проходят сквозь резные, кажущиеся совсем крохотными с земли арки, я невольно затаила дыхание. Однако затем, с трудом подавив ком волнения, вставший в горле, я решительно направилась ко входу на маяк.       Он был почти такой, каким его любили изображать на современных реконструкциях: крупное прямоугольное основание с множеством колонн — в конце концов во времена Цезаря тут располагался целый военный гарнизон, а не только многочисленные комнаты рабочих; в просторном квадратном дворе располагалась непосредственно сама трёхступенчатая башня из белого чудного мрамора. Я поспешила пройти внутрь двора к спиральным крупным пандусам, сделанным из гранита: подточенные временем плиты даже сохранили следы колёс от многочисленных тяжеленых повозок с маслом, которые мулы таскали к вершине башни, дабы свет маяка не гас всю ночь. Зайдя внутрь я невольно ахнула — вот где маяк разительно отличался от чертежей современников! И действительно — учитывая и без того скудные сведения, сохранившиеся о нём, даже самого яркого воображения навряд ли бы хватило, чтобы изобразить его таким.       Двойные несущие стены были вычерчены барельефами со сценами морских сражений, где неизменные фигуры Посейдона и Ареса благоволили победителям на ярких галерах. В центре башни вокруг огромного монолитного пилона располагалась спиральная лестница с резкими углами — ровно очерченный квадрат идеально-выстроенных пандусов, по которым телеги с маслом поднимали наверх. У стен находились многочисленные шкафы с оружием и доспехами, со свитками, наверняка, мореходных карт. На столах тут же рядом остались писчие принадлежности: тёмные пятна чернил соседствовали с выщерблинами от клинков. Вкруг центральной стелы помимо широкой лестницы для телег и рабочих шла и более тонкая, уже совсем округлая по краям, спиральная лестница с коваными перилами. Она явно была для надсмотрщиков или особых гостей маяка.       Именно к ней я и направилась, решительно начиная восхождение: первые неуверенные шаги, когда я немного сомневалась в крепости конструкции, быстро сменились предвкушением прекрасного вида. Подъём, однако, дался мне гораздо труднее, чем я изначально предполагала.       Ещё бы: я лишь пройдя около четверти пути и знатно устав, вспомнила, что по самым скромным оценками современности Александрийский маяк был высотой около ста двадцати метров. А это, на минуточку, все сорок этажей!       Однако я не сдалась и с несколькими перерывами всё же поднялась наверх. Прежде чем выйти на площадку я ещё раз перевела дух, с опаской поглядев вниз — от высоты у меня чуть закружилась голова и я поспешила выйти наверх.       Огромная ротонда встретила меня яркими лучами солнечного света после полумрака, царящего внутри маяка: косые проблески падали в арки меж широкими пилонами, живописно вычерчивая пол и стоящую на постаменте посреди огромную конструкцию, состоящую из бронзовых пластин — собственно говоря, "сердце" маяка, его спасительный свет. Я невольно запрокинула голову, замечая наверху под куполом очередные росписи, которые сложно было разобрать то ли из-за специфического освещения в это время суток, то ли из-за высоты сводов.       Нерешительно подойдя к перилам, я задержала дыхание, выглядывая наружу. Сердце застучало в груди от масштаба увиденной красоты и одновременно лёгкого испуга.       Бесконечный простор беспокойного лазурь-ляписа, прерываемый лишь одинокими чернеющими на солнечном свету скалами. Везде, вплоть до самого горизонта, покуда хватает глаз. Стоило посмотреть вниз, и голова кругом шла от безумной почти нереальной высоты маяка — от дерзости строителей, готовых потягаться с бушующим океаном и грозным небом, захватывало дух, и в тоже время одолевал торжествующий ужас. Снизу к маяку ежесекундно мчались крошечные — из-за оглушительной высоты — буруны, с плеском разбивающиеся о каменные скалы крохотного острова, но стоило поднять взгляд — как сверху обрушивалось бескрайнее голубое небо, чистое, всеобъемлющее, придавливающее. Ветер засвистел на безоблачной высоте, зешелестел, приветствуя песней, когда я неуверенно коснулась ладонями перил крошечного балкона, невесомо поглаживая нагретый солнцем мрамор.       Зрелище было за гранью чего-то, что способен был осмыслить человек. Такая красота… такой размах…       Я невольно улыбнулась, ощущая, как все тревоги последних дней растворяются, как по мановению волшебной палочки. Александрийский маяк считался одним из Чудес Света, пределом человеческих возможностей на все времена… Но теперь я одна знала, за что его можно было считать чудом. Я одна владела в тот миг этим незабываемым видом.       Белоснежные чайки проносились где-то внизу, волны бушевали где-то внизу, шумели леса, лежал внизу опрокинутый, опустошённый, покинутый людьми город, но здесь… на безумной почти невообразимой высоте, где казалось перехватывало дыхание ежесекундно, со мной делил пространство лишь ветер, свободный, неукротимый. С бестелесными крыльями и волей лететь куда он пожелает.       На миг — всего на миг, — мне и самой хотелось стать такой же: сделать шаг в пустоту и обратиться свободной, быстрокрылой, не знающей тревог и страха. Захотелось лететь сквозь сотни лиг прочь, в родные края, к друзьям, к своему старому псу, к маме… Вздохнув, я отступила, готовясь начать долгий спуск вниз, и бросила последний долгий взгляд на океанский простор. В часы заката синие воды наверное вспыхивали золотом, пожарищем всех оттенков алого, рыжего и жёлтого... Мысленно я пообещала себе ещё хоть раз посетить маяк, но уже ночью или на заре, и вернулась к лестнице, начиная муторное схождение с древней реликвии.       К моменту, когда я покидала маяк, у меня заплетались ноги и сильно ныли натруженные колени. Усталость едва не валила меня с ног, однако она всё равно не притупила моей внимательности: уже уходя с пристани я заметила в низовьях канала знакомо выглядящие шесты, меж которыми были натянуты побуревшие от времени просоленные канаты.       Со смутной надеждой я приблизилась к ним, по ступеням спускаясь на уступ с деревянными огромными сваями. И сдержать радостного восклика мне не удалось.       В натянутых меж шестами сетях болтались десятки серебристых рыбин!       Не до конца веря своей удаче — за один лишь день исследований найти разом баклажаны, яблоки и рыбу, — я подвинула рядом стоящее чистое ведро и не долго мудрствуя тут же протянула руки, выхватывая одну из рыбин, — ту, что была ближе к поверхности.       Рыба оказалась крайне бодрой и скользкой, и несмотря на длительное пребывание в сетях погибать точно не была намерена, а потому уже через две секунды борьбы, она ловко выпрыгнула из рук ошарашенной меня, сигая в воду и исчезая на глубине. Разумеется, посчитав, что дело тут в недостатке опыта и крепости хватки, в бока второй рыбы, я, засучив рукава, уже вцепилась сильнее, и… снова тот же эффект, лишь наша битва продлилась на секунды дольше. Окатив меня на прощание брызгами солёной воды, недавняя добыча унеслась прочь, сверкая серебристым хвостом.       М-да... такой знатной идиоткой я себя давно не ощущала.       Всё же решившись осмотреться, я обнаружила, что непонятное нагромождение деревянных свай и шестерней на самом деле вблизи оказалось довольно-таки хитроумно-собранным краном: осознав это, я не очень ловко перегнулась через край каменного уступа, цепляя крюк за край сети, а затем подошла к механизму. Осмотрев его я пришла к выводу, что несмотря на то, что в теории подъёмник запускали двое, я, в целом, благодаря большому рычагу могу справиться и одна. Оставалось только найти нечто, что позволит мне заклинить аппарат.       Крупная балка была взята с рыбацких доков неподалёку у груды старых изломанных ящиков, и я начала свои нелепые попытки приподнять немного сеть, а затем всунуть меж шестернями деревяшку. Счёт попыткам быстро сошёл на "нет", когда первые раз пять я потерпела неудачу. Благо, там, где я не могла справиться с помощью опыта, оставалось уповать на своё упрямство.       Когда у меня наконец получилось немного приподнять сети, я присела отдохнуть, разминая пальцы и с тревогой слушая натужные возмущённые скрипы старого механизма. Потянувшись за третьей рыбиной, почти задыхающейся наверху сетей без воды, я решительно вцепилась в неё, извлекая на пристань: пальцы незамедлительно заскользили, рыба забилась отчаяннее явно предвкушая свободу, и я… выронила её на камни. Бросившись было к ней, я промахнулась — рыбина подпрыгнула, на удивление мощно отталкиваясь хвостом и упругим телом от камней и в пару не очень аккуратных, но явно менее неуклюжих, чем мои, попыток сумела достичь края пристани и… с громким победным плеском нырнуть в воду. Я чертыхнулась, в раздражении стукнув по камням, и тут же повторно чертыхнулась от боли в руке.       Отец бы посмеялся надо мной сейчас, это точно.       Отец…       Ну, да. Я распахнула глаза, уставившись на рыбин в сети так, словно впервые увидела их.       В памяти всплыло такое далекое воспоминание, в котором папа подхватывал рыбу с прилавка, просовывая пальцы под жабры, и осматривал её. Как хмурил густые брови, но потом подмигивал мне, украдкой протягивая чупа-чупс, — у него всегда были полные карманы леденцов для единственной самой любимой дочурки…       Решительно поднявшись я подошла ближе к сетям, протянула пальцы и... уверенно повторила трюк отца. Теперь сколько рыба ни билась, соскользнуть с импровизированного "крючка" у неё не получалось. Я отстранённо заметила, что ощущение биения чужой жизни на кончиках пальцев по-прежнему вызывало только омерзение. Я вытащила одну за другой пять рыбин из сетей, и, стоило им затихнуть в моих руках, сложила их в ведро. Заслышав гвалт чаек неподалёку, я отодвинула ведро со своей добычей под навес, а после вернулась к механизму, с трудом вырывая деревянную балку из заклиненных шестерней. Лебёдка с крюком незамедлительно качнулась, обрушивая сети в воду. Я немного помялась, но затем нажала на рычаг, позволяя оставшейся рыбе хлынуть из ловушки прочь, на волю. Вернув сети в исходное положение, я подхватила свои ведро и корзину и наконец направилась дом… обратно в библиотеку.       То был долгий день, и я очень устала, а мне ещё предстояло приготовить ужин, который грозился стать настоящим пиром для меня. По крайней мере, в сравнении с тем, что я ела последнюю неделю.       Закат наступал мне на пятки, сменяясь пурпурными красочными сумерками, когда я достигла порога своей кухни. В хлопотах принести воды, помыть овощи и умыться самой, а потом развести огонь я провозилась почти до ночи. Сделала перерыв дабы показать вычищенное до блеска святилище Аполлона (как непривычно было не называть его Фебом!) Сонхва: более хмурый, чем обычно, в тот вечер демон раздражённо отослал меня прочь едва ли не с шипением. Я, впрочем, и сама не желала задерживаться рядом с мужчиной дольше необходимого.       Яркое весёлое пламя уютно потрескивало в очаге, отбрасывая пляшущие желтоватые блики на стены. Ароматный чай стыл в кружке, а на длинной верёвке повисли новые пучки трав. Я, стоя у стола, нарезала рыбу тонкими ломтями и складывала слой за слоем в горшочек, не забывая подкладывать внутрь розмарин и постоянно посыпать солью. В крупной кастрюле на очаге с шипением жарились кругляшки кабачков: их семечки, заблаговременно извлечённые мной теперь лежащие чуть утопленные во влаге в чашке петри на подоконнике, накрытые марлей. Нарезав одну рыбу небольшими кусочками я добавила её к овощам, посыпая сверху солью и зелёным луком. Перемешала и подлила немного чистой воды, дабы дать своей импровизированной похлёбке потушиться.       За окном угукала сова, в саду порхали крохотные золотые светлячки, а Александрийский маяк чудесным образом вспыхнул в ночном небе: первые часы я постоянно глядела на него, ощущая одновременно грусть и восхищение. Покинутый людьми столетия назад, разрушенный и возрождённый, он по-прежнему горел. Возможно по воле своего нынешнего хозяина.       А возможно, как и всё в этом мире, он тоже был окутан магией.       Несмотря на отторжение и страх перед этим загадочным измерением, несмотря на тревожные мысли о других девочках, щемящие грудь, я не могла не признать, что совсем чуть-чуть — этот мир был похож на Страну Чудес. Просто вместо замка Красной королевы, Гонки и Чаепития были Александрийский маяк, Александрийская библиотека и город-призрак, навеки канувший в забвение для всех людей, кроме меня. А вместо добрых, пусть и немного безумных героев английского математика, со мной тут оказались сумасшедшие непредсказуемые демоны. И всё же… расклад был не так плох, как мне казалось ещё неделю назад, когда я едва-едва попала сюда.       В тот вечер я впервые легла спать абсолютно сытой и наверняка потому спала относительно спокойно, не вздрагивая от каждого шороха.       У Сонхва не было ко мне претензий, пусть и на следующий день развлечения ради он дал мне на уборку помещение втрое больше предыдущего.       Однако. К концу второй недели, как уже говорилось выше, я более-менее чувствовала себя уверенно: по крайней мере, мрачные мысли о скорой смерти от голода перестали преследовать меня. Выматывающая усталость отошла на второй план и настало время заняться, собственно говоря, изучением записей в библиотеке. А в первую очередь — языка.       — Говорила мне бабушка, что кроме латыни неплохо бы и греческим заняться… — бурчала я, ещё до завтрака бродя меж рядами стеллажей.       Одна роскошная зала сменяла другую, проходы ветвились меж собой, сотни тетрадей и свитков проносились перед глазами. Я неотрывно изучала полустёртые надписи на древних указателях, с трудом узнавая греческий алфавит, но практически не понимая значения надписей и, как следствие, нужного мне направления.       Вконец отчаявшись найти буквари или нечто подобное, я наткнулась на табличку с более-менее знакомым словом.

«Ἀφηγήσεις».

      Я узнала его лишь оттого, что на курсах латыни было похожее слово. Кажется, оно переводилась как "сказания" или "мифы". Что же… за неимением чего-то более простого, следовало начать хотя бы со сказок. Лексика там должна была подойти даже для такого профана как я.       Взяв из комнаты пузырёк найденных чернил и своё перо-палочку с пачкой чистых пергаментов, я засела на кухне, одной рукой направляя ложку ко рту, а второй — надписывая греческий алфавит по памяти. Рядом в стройный ряд квадратных скобок я записала звучание каждой буквы и сочетания букв, что помнила. "Фонетика идёт бок о бок с лексикой" — так говаривала моя бабушка. Да, и моему мозгу после двух недель чистого выживания в отсутствии интеллектуального труда неплохо было бы размять парочку извилин. Так, в мой ежедневный график между уборками зал библиотеки и походов в город, а также готовки и плавания в океане, теперь добавились занятия по древне-греческому.       Получалось у меня… я бы сказала плачевно, из ряда вон плохо. Несмотря на родство латыни и древне-греческого, и множество общих, похоже звучащих слов, имелись также и разительные отличия. Достраивание предложений по смыслу у меня получалось лишь, когда мне было неизвестно одно слово.       Но что же делать, когда неизвестны, например, все слова, кроме артиклей и предлогов?       Я выписывала неизвестные слова из одной тетради и искала их в другой. Сравнивала и иногда понимала смысл слова скорее интуитивно. Параллельно искала словари и обходила огромные, воистину бесконечные залы Александрийской библиотеки.       Земли Сонхва я также не прекращала изучать, чередуя обходы знакомых территорий с исследованием незнакомых доселе мест.       В один из таких походов по лесу, я довольно сильно отклонилась к западу, собирая крупную голубику и лакомясь ею, а потому не сразу заметила, как наполненная солнцем роща с множеством высоких редких деревьев и светлыми стволами сменилась густым темнеющим лесом. Пахнуло сыростью, а яркие голубые ягоды сменились алыми каплями брусники, которая была рассыпана почти повсюду. Внезапно впереди показалась последняя группа уже знакомых молодых сливовых деревьев с только-только созревающими плодами (несколько из них я нашла ранее, но в совершенно другой части территории Сонхва) и одинокое апельсиновое дерево с небольшими красноватыми плодами.       Напрягшись было, я заприметила сразу за пологим склоном небольшого холма упомянутые демоном чёрные гротескные обелиски — границу его территории. Напрягая память, я нахмурилась, задумчиво срывая с ветки первый апельсин и опуская его в корзину.       Странно. Я никак не могла вспомнить, с кем у Сонхва проходит граница на западе.       Решив поразмышлять над этим позже, я отметила место на карте, внимательно огляделась и затем принялась за дело: собирая апельсины в корзинку я ощущала, что конец второй недели даётся мне уже гораздо проще. Даже несмотря на неизменно-возникавшие трудности с питанием, отдыхом и гигиеной. Неловкое движение ввиду задумчивости, и один спелый апельсин выскользнул из моих рук: я рефлекторно дёрнулась было за ним, но коварный фрукт всё равно убежал от меня, покатившись по траве. Я аккуратно бросила корзину у корней дерева и кинулась за беглецом следом, вниз по холму. Однако, как бы я ни старалась — миг! — и апельсин вальяжно, почти издевательски ловко выкатился за невидимую границу, очерченную каменными обелисками с витиеватыми вырезанными в чёрной породе узорами. Я резко затормозила, неловко взмахивая руками и не рискуя высунуться за стелу, обозначающую край территории Сонхва. Апельсин лежал буквально в десяти-пятнадцати сантиметрах от заветной черты — так близко!..       В голове мелькнула шальная мысль — это ведь даже меньше секунды, меньше половины секунды займёт, если я протяну руку. Я могу зацепить его самыми кончиками пальцев — рыжий спелый бок так и манил к себе. Нигде в лесу поблизости не читалось и намёка на присутствие кого-то, кроме меня: я огляделась, внимательно изучая шуршащие на ветру кроны деревьев, неподвижные заросли кустарников с синими ягодами, просветы меж стволами деревьев, где танцевал солнечный свет.       Сплошное умиротворение пейзажа. Одиночество. Обманчивый, но такой желанный покой.       Однако, я закусила губу, последний раз глянула на соблазнительно близко-лежащий оранжевый плод, а после решительно развернулась, уже делая шаг обратно к корзине, как вдруг...       — Не хочешь забрать фруктик?       Я резво обернулась: на валуне в трёх шагах от меня умастился вольготно собственной персоной демон Сан, с коварной ухмылкой покручивая в пальцах тот самый апельсин.       — Нет. — поджав губы, я насторожено нахмурилась и, на всякий случай, даже сделала шаг назад. — Спасибо. — подумав, добавила я в ответ на чужую неуместную доброту.       — Отчего-ж? — картинно изумился Сан, улыбнувшись, но по ставшему колким, как битое стекло, взгляду стало ясно, что удовольствия от глумления и этого спектакля демон получал не так много, как хотел показать.       — Потому что стоит мне сделать шаг — и вы сразу же схватите меня. — незамедлительно отозвалась я.       Сан тяжело вздохнул, склонив голову набок и патетично покачал ею, не сводя с меня проницательного мерцающего взгляда; я едва удержалась от того, чтобы отступить ещё на шаг.       — Ты говоришь это так, будто в это есть что-то плохое… — протянул Сан, переводя взгляд на апельсин, танцующий на кончиках его изящных пальцев. — Но это не так. Я не желаю тебе зла, Виорика. — его прямой взгляд вновь мне в глаза призывал довериться, а следом лицо Сана исказила всеобъемлющая жалость. — Только посмотри на себя: исхудавшая, чумазая, исцарапанная… и такая уставшая.       Я неловко переступила с ноги на ногу, опуская взгляд и рассматривая пятна грязи под коленями, многочисленные царапины на сухой загоревшей коже. Заныли вновь шелушащиеся обгорелые плечи под тканью. Кожа головы под просоленными спутанными в пакли волосами зачесалась. Мне самой внезапно стало себя жаль.       — Сонхва вообще не заботится о тебе. — продолжал тем временем Сан, тут же вопрошая: — Скажи мне, где ты спишь, Виорика? Что ты ешь и чем занимаешься с утра до ночи в великолепных залах Александрийской библиотеки? — я закусила щёку изнутри, ощущая, как от его хлёстких искусных фраз внутри действительно вскипает обида. — Сонхва всё равно на тебя — он взял тебя лишь из прихоти насолить мне, не более… — Сан на мгновения отвёл взгляд, небрежно взмахивая рукой с апельсином — точно пылинки невидимые стряхивая. — И когда в один день ты наскучишь ему одним своим присутствием, знаешь, что он с тобой сделает?       Острый внимательный прищур нагнал меня, когда Сан чуть склонил голову, точно исподлобья изучая мою реакцию.       "Мне не сбежать отсюда" подумала я обречённо, стараясь не думать о том, что же произойдёт со мной, если Сонхва действительно в один день решит, что бесполезная глупая девчонка больше не должна топтать земли его цветущего заколдованного края...       — Да, наш мир — клетка, — словно прочитав мои мысли, мягко-поддерживающе улыбнулся Сан, смотря на меня с теплотой в удивительно-подобревших глазах. — Но даже темницы бывают разными, ведьмочка. Ты могла бы спать сейчас на самых мягких перинах и шёлковых простынях, могла бы вкушать самые диковинные и прекрасные блюда, вина, настойки, сыры, десерты, мёд, могла бы ходить в легчайших хлопковых платьях по залам древнейшей усыпальницы знаний людского мира… — всё перечисленное вспыхнуло в голове сладким видением из-за бархатистого нежного голоса, точно готового мне всё это предложить. — ...выбирать любую тетрадь или свиток и наслаждаться чтением и приятной беседой. Знаешь, чего это стоит устроить для таких, как мы?       Я невольно сделала крохотный шажок вперёд, ближе к жестикулирующему мужчине.       — Ни-че-го. — по слогам произнёс Сан и чарующе-негромко рассмеялся, кивая мне с заботливой улыбкой на лучащемся доброжелательностью лице. — Это даже легче, чем дышать. Вот только Сонхва лишает тебя этого, игнорирует, бросает одну на истязание, бросает одну, чтобы ты выживала на его территории...       Что-то больно кольнуло меня в грудь, чуть ниже солнечного сплетения, вновь вызывая отголоски обиды, желание как-нибудь насолить высокомерному хладнокровному демону, столь несправедливо относящемуся ко мне, ко всем смертным…       — Чтобы билась и цеплялась за жалкие подачки, как мелкий бесполезный зверёныш. Я же, — Сан элегантным движением приложил руку к груди, открыто заглядывая мне в лицо. — Предлагаю тебе совсем иное, потому что могу и хочу. Тебе всего-то лишь и нужно, что… — я невольно наклонилась вперёд, желая услышать окончание фразы. — … сделать шаг.       Сан бережно протянул мне руку и улыбнулся ещё мягче и слаще, и от его добросердечного переживающего за меня тона, мне действительно захотелось сделать это — довериться ему. Первое впечатление бывает обманчивым, возможно он совсем не такой плохой…       Я посмотрела недоумевающе на свои испачканные ступни, размышляя почему так сложно сделать всего один шаг вперёд.       — И больше никаких сломанных ногтей и стёртых в кровь коленей и ладошек, никакого испепеляющего солнца, назойливых жуков, никакой боли в спине и суставах по утрам… — продолжил Сан перечислять столь желанные мной вещи. — Всего один маленький шажок мне навстречу, ведьмочка. — и я аккуратно шагнула вперёд, а затем ещё раз. — Никакого голода, сводящего желудок, никаких тревог и забот, никакой боли… — напевал Сан нежным голосом, и я, правда, хотела сделать ещё один шаг, глядя ему в глаза. — Просто шагнуть за черту, Виорика. — голос мужчины неуловимо стал ниже, и чёрные глаза блеснули ярче, точно две червоточины на бледном вытянувшемся в оскале лице. — А дальше — я обещаю, — тебя будут ждать только блаженство и темнота…       Я резко замерла, моргнув, и словно только что пришла в себя, резко отступая разом на пять шагов назад и глядя на не дрогнувшего, всё ещё мягко улыбающегося и протягивающего мне раскрытую ладонь Сана.       — Нет. — едва совладав со своим голосом сипло откликнулась я, переводя дыхание. — Боюсь, что цена, которую я заплачу вам за "блаженство", господин Сан, окажется для меня непомерной.       Всё напускное радушие разом слетело с его лица, когда демон небрежным жестом заставил апельсин в своей руке вмиг скукожиться и рассыпаться чёрным пеплом.       — Ох, ну как знаешь! — капризно хмыкнул он, деланно взмахивая руками и кривя губы в злой ухмылке. — Помяни мои слова — ты ещё взмолишься, чтобы твоим палачом был Я.       — Всего доброго, господин Сан. — крепче стиснув ладонь на ремне своей сумки, вежливо произнесла я и слегка поклонилась, уже развернувшись, чтобы уйти из-под буравящего меня раздражённого взгляда.       — Ведьмочка… — вдруг донеслось мне вдогонку, и я невольно обернулась, замечая плотоядный блеск в глазах и бесстыжую многообещающую ухмылку на тонких змеиных губах. — Если передумаешь — помни, что тебе нужен будет всего лишь шаг. И там уж… я позабочусь о тебе.       Эта внезапная и в тоже время ожидаемая встреча невольно запала мне в память, и последующие дни я прокручивала её, вдвое чаще нервничая рядом с Сонхва. Словно он мог догадаться о моих разговорах с другим демоном за его спиной, точно он мог догадаться, что я едва не поддалась на его уловки...       Тогда же в конце второй недели своего пребывания в этом волшебном мире я и обнаружила очередную странность. И вышло это совершенно случайно.       Тем вечером я возвращалась позже обычного и проходя с корзинкой спелых фруктов мимо собственного окна внезапно заметила… едва уловимое жёлтое свечение, пробивающееся сквозь живую ограду зелёного сада-лабиринта. Мерцающее, неровное — оно было тёплым, точно кто-то забыл свечку в сумерках. Поразмыслив не более мгновения, я, ведомая любопытством, неспешно направилась по дорожкам живого лабиринта к источнику странного света. Путанные дорожки привели меня в итоге в один из "тупичков" сада: зелёная опушка, со всех сторон окружённая изгородью стриженных кустов гибискуса, с одним входом-выходом, через который я как раз-таки и зашла. И увиденное заставило меня замереть на месте, раскрыв от удивления рот.       На коротко-стриженной траве у дальней оградки лежала сплетённая из гибких прутьев округлая сфера-клетка, внутри которой слабо мерцал, практически затухая, крошечный шарик… чистого света.       Существо, — несмотря на удивительный внешний вид, первой моей инстинктивной мыслью было, что это живое создание, — выглядело невероятно, парадоксально, но не было похоже на чьё-то заклинание, да и в клетки обычно ловят не заклинания, верно? Хотя, что я об этом могла знать... Невольно я робко шагнула ближе, распахнутыми глазами рассматривая крошечный сгусток, внутри которого слабо, дрожаще, пульсировал яркий завиток: края светлого шарика размывались, были мягкими — как рассеивающийся свет. Я не смогла увидеть ни глаз, ни рта, ничего, что показало бы, что существо слышит меня, видит, но я могла поклясться, что вижу как бьётся нечто внутри него, пытаясь продолжать светить: я видела, как оно дышит. И это было что-то за гранью моего разума.       Я понятия не имела, что это такое. В голове крутились десятки разных вопросов, большая часть которых собиралась из слов как?, зачем?, откуда?, почему?, какого чёрта?..       Но главным вопросом, меня в тот миг донимавшим было: зачем кому-то ловить это крохотное создание?       Я нерешительно шагнула ещё ближе, присаживаясь рядом с клеткой на корточки, намереваясь открыть дверцу и выпустить крошечный шар на волю, однако только протянув руку к замочку, замерла, силясь раздавить собственные интерес и сочувствие на корню...       "Напомнить куда тебя в прошлый раз привело твоё любопытство, Виорика?" пронеслось в моей голове, вынуждая засомневаться.       Что если..?       При мысли о Сонхва, я зябко передёрнула плечами: после двух недель совместного проживания, я стала в разы меньше бояться демона, постепенно привыкая к его странностям и признавая, что жестокость, мной ему приписанная в ночь нашего знакомства, всё же большей частью была надуманной — демон был существом иного порядка, малопонятным для человека, соответственно, с нечеловеческими реакциями, переполненный гордыней, высокомерием, безразличием ко всему, что было слабее и проще него…       Да, Сонхва был склонен к угрозам и непредсказуемым выходкам, и я справедливо полагала, что он способен на великую жестокость, но отчего-то мне слабо верилось, что маленький светящийся комок, кажется, умирающий, в клетку из прутков заточил он. Я рассуждала так: если существо было безобидным — зачем бы Сонхва вообще было тратить на него время, запирая столь нелепым образом? Если же существо было могущественным и опасным, разве Сонхва не придумал бы для него тюрьму… пострашнее?       С этими мыслями я решительно, не давая себе передумать, потянулась к защёлке и перекинула крючок, аккуратно и медленно открывая дверцу. Однако стояло мне с опаской протянуть руку загадочному светящемуся шарику, как тот молниеносно бросился из клетки прочь, по дуге улетая вдаль. Я испуганно отшатнуться только успела, не очень приятно приземлившись на мягкое место и застыв так, некоторое время пялилась в сгущающийся мрак, но в итоге просто мотнула головой, мысленно отмечая эту удивительную встречу, как уже сотую, наверное, по счёту странность.       "Разберусь позже" так решила я, и в последующие дни усиленно занималась изучением древнегреческого. Помимо попыток перевода, я, для лучшего усвоения информации решила ещё и читать найденные сказки вслух. Получалось коряво и в половине случаев я даже не была уверена, что произношу слова правильно.       Ну, то есть не была уверена до того момента, пока мне прямо не указали спустя несколько дней занятий, что произношу я неправильно.       — Ударение на второй слог и более мягкое л' в конце. — в один момент вдруг раздался за моей спиной беспредельно раздражённый, холодный, мужской голос.       Я резко обернулась, чтобы взглядом встретиться с вышедшим из прохода меж книжными стеллажами Сонхва.       В тот солнечный полдень мужчина был облачён в белоснежный хитон и насыщенного — почти багряного — винного цвета паллий, а с плеч у него буквально стекала накидка, сплошь вышитая из золотых нитей. В сочетании с множеством золотых колец и браслетов, крупным литым ожерельем, обнимавшем длинную изящную шею и золотым обручем в чёрных волосах, который весь был усеян крупными рубинами и гранатами, Сонхва в этих одеяниях был похож на Аполлона, сошедшего с неба на своей божественной колеснице с четвёркой пылающих коней.       — Кто учил тебя греческому? — взгляд мерцающих тёмных глаз, направленных на меня был уничижительным, а тон так и сочился ядом. — У тебя отвратительное произношение.       Несмотря на то, что выражение его лица выражало крайнюю степень презрения ко мне, я не могла не потерять дар речи на мгновение, когда Сонхва шагнул ближе, и вся его фигура оказалась в лучах падающего солнца.       Он вспыхнул, вмиг окружённый ослепительным золотым ореолом.       Совершенно не похожий на человека.       Дар речи вернулся ко мне столь же быстро, сколь и пропал — испытывать терпение демона, как и почувствовать его гнев на себе, мне не хотелось.       — Никто не учил меня древнегреческому, господин Сонхва. — спокойно ответствовала я, кратко поклонившись. — Я училась последние недели сама, по тетрадям.       Сонхва замер в двух шагах от меня и сощурился, придирчиво оглядывая моё лицо — точно пытался считать малейший намёк на ложь в выражении, но я смотрела открыто. Если он и хотел поймать меня — пусть ловит на правде.       — Неужели? — наконец выдохнул мужчина, дёрнув щекой в тщетной попытке скрыть сварливое пренебрежение.       — Да. — также ровно подтвердила я, неотрывно наблюдая за тем, как демон задумчиво нахмурился, но потом всё же неспешно, с достоинством, опустился на стул рядом со мной, элегантно подпирая голову рукой.       Сонхва кивнул мне, взглядом указывая на тетрадь и веля продолжать. Я не посмела ослушаться, хоть и очень хотела.       Читала я всё ещё по слогам, неуверенно и делая крупные паузы, когда приходилось переводить прочитанное предложение и осмыслять его. Сонхва резко поправлял меня на каждой ошибке, фыркая и морщась, но корректировал произношение, больше не отпуская унижающих ремарок относительно моего интеллекта или скорости обучения. Возможно так повлиял наколдованный им очередной раз кубок вина, которое после каждого моего промаха он, морщась отпивал. В любом случае, — мои изначальные опасения и нежелание "компании" быстро сменились скорее тихой благодарностью, которую я благоразумно держала при себе не зная, как демон отреагирует на неё: с правками Сонхва чтение пошло увереннее, а когда в ответ на мои робкие вопросы, демон пусть и нехотя принялся переводить указываемые мною слова, учиться стало ещё увлекательнее. Наше медитативное занятие по моим ощущениям длилось не менее двух часов, и прогресс для меня был налицо: Сонхва сколько угодно мог фыркать и глядеть с пренебрежением, но для меня исписанные черновики с переводом слов и мудрёных языковых конструкций, не существующих в современном лаконичном греческом, были предметом искренних гордости и радости.       Всё же робко поблагодарив демона я сослалась на голод, покидая его общество, дабы успеть поесть и затем прибрать небольшую залу с резной аркой, которая была моим заданием в тот день. И уже вечером, когда я "сдавала" исполненную работу привычно "вплывшему" в вымытое помещение невесомой походкой мужчине, я почувствовала крохотную перемену, которая на деле показалась мне титаническим сдвигом в том хрупком нашем взаимодействии, которое до этого выстраивалось в практически одностороннем порядке.       Сонхва, в лазурной тоге, обнимавшей его острые плечи, весь, — от тонких изящных сандалий до венца с крыльями, наподобие того, что был у Меркурия, — усыпанный крупными сапфирами и лазуритами в многочисленных кольцах на тонких длинных пальцах очередной раз обходил вычищенную мною залу и особенно надолго задержался у бережно отмытой мною мозаике: на выложенной сотней крошечных осколков картине была запечатлена одна из сцен плавания Одиссея. А именно — мрачное противостояние героев Сцилле и Харибде: с одной стороны от крошечного корабля разверзлась жуткая воронка подводного рта гигантского монстра, с другой к несчастным мореплавателям тянулись многочисленные пасти ненасытного чудовища, зловеще замершего на скале за миг до атаки. В это мгновение я почти что кожей ощутила тяжёлый проницательный взгляд Сонхва, направленный не на картину, а на меня, — и от этого взгляда у меня внутри закопошилось нечто среднее между волнением и тревогой. До сего вечера демон смотрел как бы сквозь меня — незаинтересованно, снисходительно, скучающе.       А теперь я словно впервые привлекла его внимание. И от этого мне стало очень не по себе.       — Виорика, верно? — медленно, вкрадчиво, почти что по слогам произнёс Сонхва.       Ни единый мускул не дрогнул на его лице, тон голоса остался бесцветным, но от моего имени, впервые слетевшего с его губ, да ещё и так непринуждённо, по моему позвоночнику прошлась крупная дрожь.       Взгляд человека на муравья, сытой кошки на мышь. Привлекать внимание существа, чьё могущество и мысли находятся от тебя на недосягаемой высоте — опасно. Но и выбора у меня уже не было.       — Да, господин Сонхва. — я поклонилась, опуская взгляд и избегая смотреть в морионовые сверкающие крупными иссиня-чёрными авантюринами глаза, будто пронзающие моё нутро насквозь.       Молчание — тягостное, липкое, удушающее, — упало меж нами, и тогда я рискнула, как можно более безразлично вопрошая:       — Прошу прощения… — я ещё раз слегка поклонилась. — Я могу идти?       Сонхва моргнул, наконец отворачиваясь и вновь принимаясь любоваться мозаичной стеной.       — Да. — через паузу небрежно ответил он, более не уделяя мне и толики внимания. — Покинь меня.