Попался

Из хороших новостей: Рита Скитер пропала с хвоста Гарри. Еще совсем недавно она строчила свои омерзительные статьи о наполненных слезами изумрудных глазах, о нелегкой судьбе самого юного участника Турнира, о его первых романтических переживаниях и утратах… От них Поттеру хотелось добежать до ближайшего туалета и немедленно опустошить желудок, а еще они вызывали смешки среди однокурсников и язвительные комментарии среди слизеринцев. И причиняли боль всем, кого касались лишь косвенно, как это случилось с Гермионой. А теперь все затихло. Правда, попыталась разразиться волна статеек о Сириусе, и Гарри, прочитав первую из них, едва не отправился на поиски Риты Скитер, чтобы самолично закопать ее в хогвартском дворе, но все стихло, не успев начаться. Помня о волне безудержного гнева, о застившей глаза пелене, Гарри первым делом написал Блэку коротенькое, но пропитанное вопросами и эмоциями письмо, но в ответ получил лишь еще более краткую записку: «Мой мальчик, я все-таки Блэк, не переживай, эта писака не достанет ни тебя, ни кого-либо из твоих друзей». Поначалу Поттеру стало не по себе. Он не ожидал от Сириуса такой твердости, такой решительности. Гарри никогда прежде не встречался с тем, чтобы подобные проблемы хоть как-то решались, чтобы кто-то вступался за него, еще и столь резко. Он представлял себе, как Сириус кидается на Скитер, как обхватывает ее горло, как из груди журналистки вырываются лишь сдавленные жалобные всхлипы, и боялся. Смешно сказать, боялся не Сириуса, а наказания для него. Думал о дементорах и Азкабане, думал о том, что скоро снова останется совсем один… Профессор Макгонагалл назначила ему немало взысканий, когда пыталась привести в чувство и заставить внимательно работать на уроках. Впрочем, время шло, никто не спешил возвращать крестного в Азкабан, и Гарри расслабился. Вернулся к подготовке к третьему этапу Турнира, к занятиям, к беспечным прогулкам с Роном и Гермионой и веселому наблюдению за их романтическими ужимками. Из хороших новостей: вместо профессора Снейпа, который так и не вернулся, в Хогвартс прибыл профессор Слизнорт. Упитанный, очень похожий на моржа, обладатель нарочито добродушной и лукавой ухмылки, он взялся за зельеварение без лишней подготовки. Дамблдор сказал, что профессор преподавал в Хогвартсе и ранее, пока не устал от своих трудов, а теперь согласился выручить школу, и Гарри был склонен ему верить. По крайней мере, быстро выяснилось, что Слизнорт преподавал еще у родителей юноши и очень хвалил способности Лили Эванс. Профессор и в самом деле был неплох. Он не унижал гриффиндорцев и не устраивал из занятий показательную порку. Гарри скривился, когда Слизнорт преувеличенно любезно улыбнулся Малфою и сообщил, что его батюшка совершил для министерства магии немало полезных дел, но он все же не требовал от остального класса всеобщего поклонения. И не хвалил Малфоя лишь за то, что тот, такой распрекрасный, существует на белом свете. Слизнорт и в самом деле учил, на ошибки указывал мягко, под руку оскорблениями не сыпал. Устраивал из занятий настоящие соревнования, потворствовал своим любимчикам — да, но, с одной стороны, Гарри и сам теперь ходил в любимчиках, а с другой… Ту же Гермиону, которая родословной и деяниями родителей привлечь внимание Слизнорта никак не могла, искренне хвалил и ставил ей высокие отметки. Из хороших новостей: на пасхальных каникулах чемпионам объявили, что утром перед началом Турнира в замок прибудут их семьи. От экзаменов участники все равно были освобождены, но теперь им не приходилось слоняться в одиночестве по пустому замку и переживать о том, что должно произойти несколькими частями позже. И глаза Гарри наполнились искренним счастьем, когда он понял, что эта новость не причиняет ему боли. Подумать только, еще пару месяцев назад, услышав о «родительском дне», Гарри сошел бы с ума от тоски и отчаяния, от острого чувства потери и горькой неизбежности, а теперь… Теперь он не сомневался в том, что вновь увидит Сириуса, сумеет выспросить его обо всех новостях, а заодно снова обойти весь Хогвартс, чтобы расстаться только перед началом состязания. А еще Сириус будет смотреть на него, болеть за него, и это чувство… Оно так сильно походило на то, что охватывало его перед вторым этапом, и вместе с тем столь разительно отличалось… Гарри никак не мог уловить суть различий, и это пугало его, заставляло искать что-то, копаться в себе и, разочарованным, возвращаться прочь. Из плохих новостей: Гарри было паршиво. Так паршиво, что временами он застывал на середине слова, движения, порыва, замирал, молчаливый, недоступный для всего остального мира. Он и сам не мог сказать, куда устремлялся в такие моменты его взор, что он пытался различить в неровных стежках, скрепляющих саму вечность. Рон и Гермиона пытались его тормошить, ребята из Гриффиндора по-доброму посмеивались над незадачливым однокурсником. Профессора поначалу пытались сердиться и лишать баллов, а затем махнули рукой и либо игнорировали полное молчание Гарри, либо перемещали в Больничное крыло. Мадам Помфри пичкала Поттера горькими зельями, всплескивала руками и причитала над юношей, но ничего особенного сделать не могла. Точнее, Гарри возвращался к миру, к жизни, но он не мог сказать, что с ним происходило, а через какое-то время приступ повторялся. Зелья приводили Поттера в чувства, но каждый раз, чувствуя на губах горькие капли, сам юноша был готов разорваться от безумного крика, раствориться в отчаянном вопле, потому что в миг пробуждения он отчетливо ясно ощущал потерю, которую ничем нельзя было восполнить. Гарри провел несколько вечеров в кабинете Дамблдора, и директор ласково поглаживал его по волосам, прижимал к своей мантии. Биение его сердца почему-то успокаивало юношу, но лишь до тех пор, пока не приходилось убираться из кабинета прочь. Поттер спрашивал, он искал ответы, но директор лишь качал головой, печально улыбался и говорил, что этот злосчастный год навалил на юношу слишком много ответственности, слишком много страхов, впечатлений и недобрых предчувствий. Расспрашивал о том, не снился ли Гарри еще раз Волдеморт, и прикрывал усталые глаза, когда Поттер отрицательно мотал головой. Приходил Сириус. Несколько часов он просидел вместе с Гарри в хогвартской беседке. Прочие студенты с любопытством глазели на них издалека, но близко подходить опасались, и иллюзия уединения целительным бальзамом пролилась на сердце юноши. Сириус молчал, лишь крепко-крепко прижимал Гарри к себе, показывал жестами на медленно оттаивающий хогвартский двор, на первую пробившуюся из-под снега зелень, на маленькие лужицы талой воды, собравшиеся на каменных ступенях беседки. Гарри смотрел на то, как мир постепенно окутывался весной, слабо улыбался и едва удерживал себя от того, чтобы накрыть ладонью сердце, крепко стиснуть пальцы и попытаться вырвать свихнувшийся орган из груди. Позднее до Поттера дошли слухи, что после Сириус поднялся в кабинет Дамблдора, и кричал так, что было слышно даже за пределами директорской башенки. Никто не разгадал брошенных слов, но поговаривали, что Блэк вылетел с тайной лесенки так, словно бы ему отвесили пинок под зад. Удивительно, но выяснять подробности, писать Сириусу вопросительные письма и даже интересоваться у Дамблдора произошедшим Гарри почему-то не хотелось. Из плохих новостей: Поттеру снились кошмары. Это были вовсе не те запутанные, ужасные сны, когда ты бродишь в полной темноте, а чудовища пытаются разорвать тебя на куски. Нет, после таких Гарри просыпался весь в поту, перепуганный, раздавленный, но совершенно счастливый. Выглядывал из-за полога, осматривал укутанную сумерками башенку, облегченно выдыхал, переворачивался на другой бок и засыпал снова, чтобы утром даже не вспомнить содержание кошмара. И Волдеморт Поттеру действительно больше не снился. С лета, с гибели несчастного Фрэнка Брайса, кажется, Гарри больше ни разу в кошмарах не видел своего злейшего врага. Тот затевал нечто невообразимое, и юноша должен был бы думать, рассуждать, рассчитывать на эту тему, но ему внезапно стало почти все равно. Волдеморт перестал быть основным страхом Гарри, потерял свое центральное место, уступил в гонке волнений, только Поттер никак не мог вспомнить, что за таинственный лидер появился на его горизонте тревог. Гарри снились темницы. Мрачные, сырые, со свисающими с потолка ржавыми цепями, голыми каменными полками вместо кроватей. Темные, освещаемые лишь время от времени вспыхивающими в коридорах факелами. Поттер видел скорчившуюся на полке фигуру. Лишенный сил человек лежал лицом к стене и изредка вздрагивал: от боли, слабости или холода, а быть может, и от всего вместе. Время от времени он начинал неразборчиво шептать невнятные заклинания, и тогда пространство темницы вспыхивало ослепительным белым светом, ударная волна придавливала беднягу к койке, он вскрикивал. Изящные, но сильные белоснежные кисти безвольно опускались, надрывный кашель сотрясал фигуру. Поттер еще ни разу не видел его лица, но отчего-то знал: незнакомец очень важен для него. Рваться, метаться, продираться сквозь густое пространство сна оказывалось невыносимо тяжело. Каждый шаг заставлял Гарри кричать от боли и отчаяния, но отступить он не мог. Нечеловеческими усилиями он доходил до незнакомца, протягивал к нему руку и просыпался от резкой, острой, существующей на самом деле боли в висках. Это не был шрам, но голова юноши взрывалась от режущей муки. Он катался по кровати, стискивал голову руками, почти ослепший, обессилевший, никчемный и ничтожный. Боль отступала через несколько минут, но отчаяние никуда не уходило, равно как и твердая уверенность: о происходящем не должен знать никто. А иногда Гарри снились двое. Их лиц он тоже никогда не видел, но сплетенные в отчаянии руки заставляли его ронять едкие слезы прямо во сне. К ним он тоже никак не мог приблизиться, и их страдания причиняли отчаянную боль и почему-то горькое сожаление. Словно бы Поттер завидовал, словно бы он хотел оказаться на их месте. Чтобы не было ничего, чтобы низкие сырые стены нависали над головой, но едва теплые пальцы сжимали друг друга, и даже полная безнадежность утрачивала свою страшную власть. Гарри вымотался. Почти перестал интересоваться тем, что происходило вокруг него. Вяло отбрыкивался от вопросов. И ничуть не удивился, когда уснул в душном, пропитанном благовониями классе прямо посреди урока прорицания.