Любовь такая странная

      Эндрю помнил всё, что она с ними делала и что не делала. Как она оставляла его и Аарона подолгу одних. Крик Аарона до сих пор звенел в его снах — крик мольбы о помощи. Он помнил, как эта сука неделями не просыхала и имела право поднимать руку на невинного Аарона, помнил руки её очередного ёбыря. Он также прекрасно помнил, как она кричала на Аарона, когда тот невинными глазами, в которых читалась лишь жажда ласки, приносил ей свои рисунки, нарисованные на газетах, бумажных пакетах, и то как она ругала его после этого, кричала на него, виня его во всех своих бедах, и даже в тех, в которых он просто не мог быть виновен.       Эндрю Тильда почти не замечала, он был как тень, с презрением смотря на нее из-за спины брата. Он ненавидел её всей душой и сердцем.       Он знал, что она накачивала Аарона наркотиками, когда он по долгу орал по ночам, срывая свою глотку. Иногда она вела себя как нормальная мать. По несколько недель не пила, ходила в магазин, шутила и даже играла с ними. В такие дни Аарон с мольбой смотрел в глаза Эндрю еле шепча: «Она стала хорошей, правда, правда! Пожалуйста, дай ей ещё шанс, она ведь так старается!». Но это всегда заканчивалось с появлением очередных ёбырей в её жизни. Она заставляла глотать Аарона таблетки, не важно от чего, иногда она заставляла его глотать наркоту, после чего у Аарона расширялись зрачки, и тот лежал рядом с Эндрю с открытым ртом, из которого текла слюна вперемешку с растворившимися таблетками и рвотой, а маленькое тельце тряслось крупной дрожью. Иногда она могла их неделями не кормить. Тогда Эндрю выбирался ночью или вечером на улицу, ища что-то ещё возможно съедобное. К счастью, появлялись хорошие люди как бабушка, чье лицо Эндрю мог бы узнать даже сейчас. Она часто их кормила и даже помогала вымыться и расчесать их волосы. Иногда та находила в своём слабом теле силу и ходила с ними гулять или играла. Такие дни для них были сродни праздникам. Аарон очень любил такие дни из-за проявлений любви и внимания, а Эндрю из-за радости своего младшего брата. Он с самого начала чувствовал, что обязан защищать его, такое мечтательного и верующего дитя.       Но вскоре их жизнь стала гораздо хуже. Добрая бабуля умерла от инфаркта. Они тогда были рядом с ней в её последние минуты. К счастью, она умерла быстро и почти без боли. Аарон тогда сильно плакал и кричал, как в младенчестве. Эндрю мог в деталях описать всё происходящее. Хриплый голос Аарона, как он продолжал всхлипывать, лицо же стало пунцовым, пока он терял кислород. Это было очень страшно. Эндрю боялся, что его братишка последует вслед за старушкой на небеса. Но, к счастью, его брат не оставил его одного. Но только до сих пор всхлипывающему Аарону ещё больше досталось от Тильды. Называть ее матерью язык не поворачивался.       Эндрю просто больше спускать Тильде это с рук.       Он собирается приготовить главное блюдо.

Тильда в пене.

      Это произошло в её следующую пьянку, которую она устроила на следующий день. Надо было действовать быстро и решительно.       Его план был довольно прост.       1 шаг. Не выпускать Аарона из их комнаты, чтобы Тильда подумала, что Эндрю, который будет вертеться рядом, это Аарон. Это было легко подстроить: заварить Аарону чаю перед сном и добавить туда снотворное. Ничего сложного. Аароном же притворятся надо было потому, что Эндрю Тильда к своей выпивке не подпускала. Вот и правильно делала, знала ведь, что он может причинить ей боль.       2 шаг. Подождать момента, когда она напьётся так, что перестанет смотреть в глаза. Она в принципе никуда не смотрит, лишь в пол. Именно в такие моменты она требует Аарона открывать бутылки. Самой ей делать это трудно.       3 шаг. Подкинуть ей в алкоголь таблетки и дать этому чуду настояться. На самом деле это месиво он подготовил заранее. В таких моментах убийцы надевают перчатки, чтобы их отпечатки не остались на бутылках, но кто будет расследовать это дело? К тому же у него и так отличное алиби: «Он лишь подал своей любимой маме бутылку». И кто вообще обвинит шестилетнего ребёнка в убийстве?       И последний — 4 шаг. Утром позвонить в скорую, убедившись, что она сдохла.       Так и произошло. Через пару часов таблетки, а именно её старые просроченные антидепрессанты, подействовали вкупе с алкоголем и куревом. Из её рта полилась пена в перемешку со всем содержанием её желудка. Она кричала, а Эндрю стоял на входе в кухню и смотрел, как останки жизни покидают это ненужное тело. Оно содрогалось ещё пару минут после смерти, глаза закатились, а язык перекрыл доступ кислорода.       Когда на утро Аарон обнаружил её холодное и бледное тело, то сразу же позвонил по домашнему телефону в скорую. Его рыдания и хныканья в трубку прервал Эндрю, забирая её себе. Он холодным тоном всё рассказал.       В его голосе не было ни сожаления, ни раскаянья.       Скорая приехала примерно через полчаса. По мнению Эндрю она ехала слишком медленно, учитывая тот факт, что они едут к двум маленьким детям, у которых умерла мать. За это время Аарон успел успокоиться, но его лицо и глаза были всё равно красными, а на щеках были не высохшие дорожки слез, которые щипали. Аарон отказался говорить с медиками, забиваясь под своё одеяло так, что показывать всё пришлось Эндрю. Они и так сразу поняли, кто им объяснял. Лицо Эндрю ничего не выражало, а в глазах был многолетний лёд.       — Ты совсем ничего не чувствуешь? — всё же спросил Эндрю один медик. Он посмотрел на мужчину своим холодным взглядом.

Он надеялся, что после этого в их жизни всё наладится.

Но стало только хуже.

Надежда это ничто.

      Первой семьёй оказалась семья наркоманов, у которых было ещё семеро детей. Трое из которых уже были подростками. Самому старшему — Стивенсу — было семнадцать, он торговал травкой, а также уже два года сидел в детской колонии. Часто приходил в дом совсем угашенным, кидался на других людей, чуть ли не с пеной из рта, бесил опекунов, за что почти всегда получал от Остальва. Эндрю ненавидел его всей душой. Не за недавно перечисленное, а за его тягу к причинению другим вреда. Тот часто ради веселья подсыпал Аарону травку, из-за чего тот потом лежал рядом с Эндрю на плитке в ванной и нес сумасшедший бред. Самой страшной была последняя встреча Аарона с наркотой. Близнец лежал на холодной плитке, слабо сдавливая дрожащую руку Эндрю. Из открытого рта младшего стекала слюна, а туманный взгляд был направлен куда-то вне человеческого понимания. И тогда он выдал: «Мамочка говорит, что мы с ней скоро встретимся. Я и она, и тётушка Марисса. Мама говорит, что приготовит мне мои любимые макарошки с сыром, но ты не сможешь пойти с нами… Я не хочу без тебя».       После этого Стивенс наконец отстал. Стивенс вообще перестал трогать других, разве что иногда шпынял малышню.       Эндрю же Стивенс вообще не трогал, даже побаивался этого тёмного взгляда, глубже чем Марианская впадина.       Следующей была шестнадцатилетняя Кассандра. В их районе она была знаменита, как несостоявшаяся трёхразовая мамаша. К тому же пока они были в этой семье, она успела сделать ещё два аборта. Впрочем она была просто районной проституткой, разрушившей несколько семей, даже закадрила копа, который собирался арестовать её за хранение наркоты.       Третьим из старших был тринадцатилетний пацан — Эван, психопат, которого по хорошему надо было отправить в психушку на пожизненное. Особенно после того, как тот почти зарезал собственного отца. Впрочем, оказалось, что кукуха у него поехала при младенчестве, когда тот смотрел, как его папаша избивал его мать. Эван был способным мальчиком, когда у него не было припадков. Он строил для них, младших, кораблики из старых кусков железа, чинил поломанную технику в их доме, утешал Кассандру, таскал ей шоколадки, как и другим детям. Эван мог быть нормальным по нескольку недель, а после у него срывало крышу. Он нарывался то на Остальва, то на Стивенса. На других он не нарывался, видимо они его триггерили. Ещё, когда у него протекала крыша, он истерил, орал на весь дом и пытался навредить себе — душил, царапал руки ногтями, таскал ножи, чтобы потом вскрыть себе вены. В такие дни с ним всегда сидела Кассандра. Пока он плакал, она придерживала и бережно гладила по голове. Тогда Эндрю вспоминал, что также сидел с Аароном, и его уважение к этой девушке росло.       Как потом оказалось, Кас и Эван были родными братом и сестрой, а их отец тогда бил не их мать, а Кас.       Она говорила, что у Эвана скорее всего биполярное расстройство.       Остальными четырьмя детьми были трёхлетняя малышка, две девятилетние близняшки и мальчишка-пухляш.       Самую младшую звали Люси, и многие подозревали, что она была дочерью Кас от их приёмного отца. По крайней мере возилась с малышкой лишь она. Их приёмной мамаше была до лампочки маленькая девчонка.       Следующим по возрасту был Пухляш с именем Кларк. Правда его так никто и не звал, да и он своё имя не любил. Прозвище же ему придумали как раз Эван, Стивенс и некий первый. Об этом первом в их «семье» было строго-настрого запрещено говорить. Как проболтался самый старший, тот был самым первым усыновленным ребёнком, но он вскрыл себе вены. Взрослые чувствовали вину за это, так что ненавидели каждый раз, когда о нём заходила речь или его хоть как-то вспоминали.       Пухляш был радостным пятилетним ребёнком, чудом сохранившим свой оптимизм. Не сказать, что Эндрю с ним общался, но с ним дружил Аарон, так что воле-неволей, Эндрю часто проводил своё время с этими двумя.       Близняшки были старше их с Аароном на три года, и, к удивлению Эндрю, были почти не похожи друг на друга. Старшая была темненькой, кудрявой, высокой и даже немного пухленькой, а вот её младшая сестра была очень бледной, слабенькой и тощей, а волосы больше напоминали воду. Синти — старшая — часто присоединилась к мальчишкам и дралась с ними, а Гэби попискивала и держалась тени. Эндрю считал, что ей больше подойдёт имя Минни.

В прочем эта семья была не так уж и плоха.

До одного момента.

      Спустя полгода проживания в ночь, когда женщина, которая отвечала за них, как обычно отправилась на ночную смену, за ними остался следить мужчина. Одна из близняшек — Гэби — очень боялась его, и в какой-то момент она со своей сестрой пропала вдвоём с ним из комнаты близняшек, а минут через двадцать из хозяйской спальни послышались мужские крики боли, а за ними детские крики. Первый ворвался в эту комнату Эван. Он всегда чутко спал или вообще не спал. За ним и все остальные, кроме малышки Люси. Перед глазами Эндрю предстало кровавое побоище. К счастью, он успел закрыть глаза Пухляшу и Аарону.       На полу около кровати лежал хозяин. Его спущенные штаны были залиты кровью, а на пивном животе было пару проколов. Гэби, которая обычно тише своей сестры, кричала во всё горло. Из её глаз текли крупные слёзы, её ночных шорт на ней не было, лишь её футболка. По её ногам скатывалась кровь и что-то склизкое и белое.

Эндрю тогда полностью разочаровался в боге.

Он разочаровался в людях.

      Оказалось, что этот мужик и до этого трогал Габи, когда не было жены. А последнюю свою ночь он возжелал чем-то большим, чем прикосновением. В ту ночь старшая заметила пропажу сестры и вооружилась ножом из страха, что её сестру похитили. Когда она услышала тихие вскрики из хозяйской спальни, она ворвалась и увидела, что творит мужчина. От ярости она бросилась с ножом на него.

Она яростно била Остальва ножом пару раз попав ему в живот, а после и вовсе вскрыла его. Самым пострадавшим органом оказался пенис их бывшего приёмного отца. Она отрезала его, перед этим причинив ему невыносимую боль.

Он умер по пути в больницу от потери крови.

      Всех детей раздали по другим семьям.       Старшую же сестру посадили в детскую колонию за убийство.       Он не знал куда их распределили, да ему было плевать.       Следующая семья была лучше. Никто не бил Аарона и ему было весело. Хозяйка была очень милая с ними. Мыла их, играла с ними и читала книжки по ночам.

Не жизнь, а сказка.

Один минус.

Её муж точно такой же подонок как и Остальв.

      Вначале он поглядывал на него, а после осмелев, начал трогать волосы, оголённые участки тела, губы.       В итоге он сделал то же, что сделал прошлый отец с маленькой беззащитной Габи.       Когда это произошло Аарон был на занятиях, а их «мама», Эндрю её так ни разу так и не назвал, должна была приехать за Аароном, но она освободилась и приехала раньше, чем ожидал её муж.       Он осёкся.       Маленький Аарон так и не узнал причину своих ночных истерик. А Эндрю знал. Знал, что эта женщина судилась за него, а не за его младшего брата с полными глазами слез и повисшей фразой «Что я сделал такого, что она отказалась от меня?» на обкусаных до крови губах.

В следующих пяти семьях было не лучше. Всегда что-то случалось, в чём был виноват Эндрю.

Ему было невыносимо больно и жалко.

      Он винил себя за то, что он не смог остаться ни с Мэри, ни с Амандой, ни с Катариной, ни с Джейси, ни с Кейтлин, ни с Софи, ни с Жаклин. Ни с одной приёмной матерью. Самой лучшей была Кейтлин. Она была отличной хозяйкой и спортсменкой, но ни её муж.

Да он был хорошим преподавателем физики, но не отцом.

Он был ужасным фетишистом.

      Эндрю всегда будет помнить те руки на своей восьмилетней шее, то как они его душили и тянули вниз, то как он задыхался и будет вспоминать отвратительно горький вкус на губах, а потом его будет долго рвать в унитаз.       Последней каплей оказалась семья Кэсс.       Поначалу всё было хорошо, даже замечательно. Он называл её мамой, и она почти усыновила их. Они с Аароном наконец отпраздновали свой первый день рождения.

Но потом всё испортил Дрейк.

Он захотел попробовать с близнецами.

Но Эндрю бы никогда не отдал Аарона, даже ценой своей жизни.

      Пока никто не видел, Дрейк приставал к Эндрю, он кусал его за плечи, грудь и бёдра. Этот монстр манипулировал им: «малыш ЭйДжей, либо ты сделаешь приятно, либо же я пойду к Аарону и грубо попрошу, очень грубо». Он любил говорить Эндрю на ушко мерзкие вещи. «Я так жажду вас двоих», «как же я мечтаю оттрахать твой маленький ротик, глупенький ЭйДжей».       Конечно Эндрю соглашался. У него не было выбора.       Он пытался рассказать об этом полицейским, но они не поверили. Потом только больше досталось от Дрейка.

После стало только хуже. Только больнее.

      Когда все ушли, и оставили Эндрю с Дрейком, он заставил его остаться, иначе он бы навредил Аарону. Чудовище тогда входил на сухую, травмируя и так не до конца зажившую кожу. Эндрю плакал, вжатый в подушку, он не чувствовал ничего кроме адской боли и стекающей крови по бедрам. Он трахал его долго, Эндрю не помнил сколько. От боли он отключался пару раз. Так больно никогда не было. После этот ублюдок и вовсе пару раз кончал прямо в него, а после сувал свои мерзкие пальцы туда, чтобы потом размазать свою сперму по губам Эндрю. Того рвало от этого вонючего и горького вкуса. Так и хотелось выблевать свой желудок. В начале Эндрю конечно пытался сопротивляться, но после того как Дрейк скрутил ему больно руки однажды, он перестал сопротивляться. Да и что Дрейку его брыкания. Этому Чудищу. Эндрю смотрел в потолок стеклянными глазами, по щекам струились слезы. Этого Дрейку было мало. Он заставил отсасывать ему. Весь его член был покрыт его спермой и кровью Эндрю. У него не было выбора. Массивные руки в татуировках насаживали рот ослабевшего Эндрю. Его тело больше его не слушалось. Его тело было покрыто ссадинами, синяками, засосами и укусами. Дрейк никогда не упускал возможность «сделать маленькому ЭйДжею приятно».       Потоки воды не смывали грязь. Эндрю все равно чувствовал себя грязным.

Эндрю заметил лезвия для бритвы, которые по видимому забыл убрать Ричард. В ушах звенела вода. К упаковке протянулись чужие руки и воровато достали лезвие. Такие же чужие руки водили по предплечьям, оставляя кровавые линии. Постепенно к Эндрю возвращалось чувство его собственного тела. Руки неприятно покалывали, но боль снизу притупилась, перейдя в руки. Стало лучше, а чувство собственной грязности скрылось до следующего раза.

      Это продолжалось. Дрейк брал его силой, а Эндрю в ванной отмокал от произошедшего, режа себе предплечья. К счастью для Эндрю, Аарон ничего не замечал, продолжая мило беседовать с Дрейком за завтраками. Аарону вообще нравился Дрейк. Он часто говорил, что такие парни на вес золота. Ему нравилось после школы играть с Дрейком на заднем дворе, а Эндрю оставалось лишь, скрепя зубами, гневно прожигать мерзко ухмыляющегося Дрейка, пока тот, прикасался к Аарону «якобы для того, чтобы правильно поставить стойку».       После нескольких месяцев таких уроков Дрейку надоело ждать, так что он под прикрытием «для того чтобы лучше держать стойку, надо лучше тебя размять» начал более извращённые попытки достать вкусную вещицу. Он не торопился приставать к Аарону, ему нравилось растягивать удовольствие, ведь он еще не наигрался со старшим.

Ведь для того чтобы получить десерт, надо вначале разобраться с первым.

И он достиг желаемого.

Сломал свою игрушку.

      У Эндрю закончились силы. Он больше не мог терпеть. Он был слишком грязным, он не имел право жить. Он не хотел иметь право жить. Всю свою жизнь он умолял несуществующего мужчину дать ему шанс дожить эту жизнь, но ему лишь оставалось вгрызаться в это. Его челюсти устали, а руки беспомощно свисали вдоль тела.

По его телу разливалась только боль.

Он избавиться от нее, раз и на всегда.

      В своей руке он сжимал нож. Его ручка медленно покрывалась стекающей кровью Эндрю.       Он вскрыл свои вены, но этого не было достаточно. Она текла медленно. Эндрю не жаждал долгой смерти. Оставалось лишь вскрыть артерии, чтобы быстро умереть от потери крови. И он ее нашел!       — Эндрю… Ты там? Электричество отключили, а мы дома одни… Мне страшно, Эндрю, — в голосе Аарона был страх, надежда на то, что его брат разбёрется со страшными подкроватными монстрами.

У Аарона была надежда.

У Аарона надежда.

На кого?

На Эндрю.

Эндрю не мог уйти из жизни раньше Аарона.

Как он мог забыть ради чего кого он живет?

      — Эндрю? … У тебя опять кошмары? — Аарон стоял на пороге комнаты, почти не старше чем, тогда за дверью ванны, — можно я посплю с тобой?       — Да.

Так Эндрю будет спокойней,

так он сможет уснуть.