А в небе снова звезда взошла

«Что положено брахману, не положено рабу.

Но даже раба не сможет обмануть брахман, что не верует в истинное»

Знания не могут быть доступны каждому, знания не должны передаваться из уст в уста только по праву рождения или наследия. Право ведать, право знать — заслуживают лишь достойнейшие. Сколько Эрит себя помнил — он был отличным от других. Дети его возраста игрались друг с другом, сражались на кхандах сделанных из белых деревьев, резвились и со всей возможной нелюбовью отдавались учебе, когда ту пытались привить приставленные родителями учителя. Эрит же с раннего возраста приходил в храм, читал сказания в семейной библиотеке. Фрески и рукописи имели для него куда больший интерес, чем побег к дальней реке с другими детьми. Стены Калигхата неумолимо его манили, знания, сокрытые в танцах и тантрах казались ему немыслимы и неописуемыми. Всё что происходило в святыни Кали пробуждало в нём неподдельный и не детский интерес. Родителям Эрита нравилось замечать в нём стремление к божественному. Однажды мать, выслушав его мысли о ритуалах и пожертвованиях, всплеснула руками, посадила к себе на колени и запричитала: «Молвит самими богами!», а после повернулась к одной из нянек и зашептала: «Как можно быть правым и знающим в его года?» Отчего-то Эриту запомнились эти слова. Сдружиться в раннем возрасте у него почти ни с кем не выходило. Эрит не соглашался ни на какие зазывные игры, не участвовал в детских шалостях, на праздниках держался родителей. Единственными с кем он водил общение — были близняшки Басу. Тем отчего-то среди мальчиков-отпрысков дюжины он нравился больше прочих, и узнав однажды что детеныш семьи Тхакур умеет играть в шахматы, стали напористо проситься научить их науке настольных фигур. Эрит согласился с неохотой, больше из-за домашних разговоров о могуществе рода Басу. Обидит дочерей Видии, а та потом сыщет на него управу. Сара и Радха были капризными, неусидчивыми и ревнивыми на поражения. В начале Эрита раздражала последняя их черта: как можно научится играть в шахматы, если нет сил принимать проигрыши и учиться на них после? Скрипя раздражением, он вновь и вновь расставлял фигуры, натирал доску, думая о том, сколько пустого времени он отдает девицам, когда мог бы сидеть в прохладной библиотеке и вчитываться в зовущие тексты. Но вскоре Эрит стал находить в этом странное удовольствие: Басу проигрывали, сметали фигуры с доски, величали его всеми возможными грязными словами непригодными для детского слуха, а потом виновато понурив голову, приходили и просили об ещё одной партии. Ощущение власти знающего кольнуло его, заставляло вновь и вновь играть в кости, вновь и вновь обыгрывать сестер Басу, и вновь и вновь желать видеть, как они просят об еще одной попытке отыграться. Оказывается, удовольствие можно было найти не только в книгах… Вскоре Эриту стало привычно находиться в их обществе. Не сказать, что он считал Радху и Сару близкими сердцу людьми, но было в них что-то и вправду не от мира сего. Даже он — ничего не смыслящий пока в божественных тайнах, чувствовал в сестрах Басу что-то не поддающееся пытливому взору. Какая-та загадка крылась в хитрых взглядах, ухмылках и злобных речах, если те вырывались. Очарованный таинством крови Басу и слухами об их семейном безумии, Эрит всегда держался их рядом. Но общество других наследников ему претило всё так же неумолимо. Пока однажды случай не заставил Эрита заметить ещё одного человека, непохожего на прочих — Рама. Одним жарким днём, что не отличался бы и от прочих жарких дней, Госпожа Тхакур была приглашена в резиденцию Дубеев за надобностью решить какие-то дела, связанные со служениями. Та решила взять с собой сына, несмотря на протесты: — Свет тебя давно не видывал! Сколько можно сидеть тут и вянуть над книгами? Так и засохнешь тут! Эрит все-таки поехал: недовольно хмурясь от яркого солнца и того, что его отдернули от интересного занятия. Мысленно он сыпал мать неугодными словами, Дубеев и извозчика, что будто специально вел колесницу так, что тень на пути почти не попадалась. Жара есть жара, и будь ты простым человеком или господином, зной одолеет каждого, делая тебя усталым и раздражительным. Едва не сопя неудовольствием, ведомый под мамину руку, Эрит ступил в залу, где их уже дожидалась супружеская чета Дубеев. Госпожа Тхакур привычно ровно поклонилась, и Эрит хотел уже повторить за ней, как глаза его выцепили стоящего чуть позади мальчика, старшего его по возрасту. Сердце странно екнуло, едва не ударило его. Эрит чудом завершил поклон, не прояви он достаточное приличие о нем станут дурно думать даже слуги, находившиеся в комнате. Всякие кто видел семейство Дубеев был наслышен об их красоте и влиянии, так близко Эрит видел впервые и господина Дубея, источавшего силу, и кроткую, но от того не менее властную госпожу Дубей. Однако же взгляд Эрита неумолимо цеплялся за третьего человека — мальчика равному ему телосложением и ростом, но казавшемся и не человеком вовсе. Что-то не поддающееся юному человеческому слову сквозило в нём, пронзало одним глазом, не сокрытым повязанной тканью. Эрит почувствовал, как он замер, как губы его раскрылись в удивлении. Он страшился незнакомого мальчишки, но при этом всем естеством ощущал, как недосягаемо тянется нутро к нему — Раму Дубею. Старшие оставили их, посадили на топчан и велели слугам подать холодный чай. Рам уселся на диван широко, закинув одну ногу на другую. Он, лениво и не заостряя внимание, рассматривал гостя. Казалось его нисколько не волнует Эрит. Тот же соврал бы, если сказал, что ему было комфортно находиться под отстраненным взором одного зеленого, почти желтого глаза. Эрит решил пробежаться взглядом по комнате, изучил богатый интерьер, явно превосходящий по роскошеству тот, что был в его родном доме. Злато сверкало, искрило отовсюду, но интереса не вызывало. Съедаемый волнением, Эрит сел чуть ровнее, а затем спросил: — Почему ты прячешь второй глаз? На секунду показалось, что весь мир замер. Отблеск золота пропал, пушинки подхваченные лучами солнца более не искрились, и все звуки будто в раз исчезли. Впервые за всё время Рам наконец-то пристально посмотрел прямо на него, внимательно и серьезно, при этом нисколько не удивленно. Однако взор Эриту на его лицо закрыла подошедшая служанка с чаем. Когда же он снова бросил взгляд на Рама, то увидел, как губ того коснулась усмешка: эта треклятая усмешка. Словно только этого и ждал юноша, и нисколько не смущен вопросом. Эрит почувствовал, как злоба напитала его. Немыслимо! Над ним насмехаются! Рам ровно поднял руку, указывая на повязку и заговорил: — Мой второй глаз — продолжение темной матери. Он отмечен ею, позволяет поднять серую завесу этого мира и видеть то, что прячется за ней. Рам поразил Эрита двумя вещами: тем, о чем поведал и то каким голосом, с каким спокойным равнодушием молвил о своей избранной уникальности. На секунду он даже усомнился: не брешет ли он? Разве можно столь отрешенно и безразлично относиться к такому роду? Да если бы у него было такое… — Ты врешь, — неверяще шепнул Эрит. — От чего же? — вновь усмехаясь, отозвался Рам. Руки Дубея раскинулись широко по спинке дивана, нога закинулась углом на колено, а единственный глаз неумолимо впитывал сомнения на его лице. Эрит тяжело сглотнул. — Ну хотя бы… Почему тогда не ты наследуешь главенство своего рода? Разве не очевидно, что такой как ты должен стоять у власти, а не твой старший брат? Почему родители и дюжина не могут поступиться и пустить вперед тебя? Рам удивленно сморгнул. Ему не доводилось ещё слышать столь непохожее на другие мнение. И в следующих словах уже не было никакой насмешки, только серьезная честность. — Я рожден чтобы ведать, был выбран нести бремя знать, что говорят безликие тени. Голоса из завесы миров одолевают меня с младенчества. Я рожден вторым, после того как на свет явился мой брат. Первым наследникам по праву завещано вести дела. Я рожден вторым, а значит и для другого. Эрит неосознанно взглянул на свой перстень, подаренный в первый день июля. Белое золото, выгравированное в голову тигра, пасть разомкнута, пустые глаза смотрели прямо на него. Он рождён быть первым в своем роду, он будет вести дела, следуя завету своей семьи и нести впоследствии волю божью. Прямо как Рам. — Ты согласен держаться вторых ролей? Не тошно быть позади, когда отмечен богами? — спросил он. Почему-то ему было важно знать ответ на этот вопрос. Не свойственный интерес пробуждал в нём жажду, нестерпимую и едва сдерживаемую. Пальцы Эрита сжали колено сильнее. — По праву рождение наследие рода перейдет Раджу. — безэмоционально отозвался Рам. А потом задумавшись всего на секунду, он усмехнулся. Эрит почувствовал, как голова стала неподъёмно тяжелой, что-то клубилось внутри него и почти пускало дрожь по телу. Дурное предвкушение пронзило его, одолело его всего, и ещё не понимая почему, Эрит зло спросил: — Что? — В этом мы с тобой похожи: преимуществ на господство у нас больше, но править не нам. — В каком смысле? — всё также злобно отозвался Эрит. — Я любимец Богини, но правление положено не мне. Ты же старший наследник, но у дел тебе не стоять, — сверкая одним единственным не закрытым глазом, ответил Дубей. Кажется, Рам находил в этом что-то и вправду забавное, потому что улыбка не сходила с его лица, показывая красивые ровные жемчужно-белые зубы. Эрит же, недовольный его весельем и непониманием слов, резко бросил: — Я — из рода брахманов, белых тигров, что несут волю божью тем, кому она не ведома. Я единственный и первый наследник моей семьи. — зубы его почти скрежетали от едва сдерживаемого негодования, и он зло выплюнул, будто напоследок подводя черту, — Мы не похожи! Он чувствовал, как лицо его покраснело, как губы крепко сжались, стоило словам слететь с его уст. Пальцы вновь впились в ладонь. Эриту казалось, что ничто ему сейчас не стоило ударить Рама. Он знал свое место с рождения, он не такой как все эти пасынки других семей дюжины. Ему обещаны знания высших, по праву рождения они принадлежат ему. Лицо Рама потеряло всякую забаву, он казался удивленным речью юноши. И раздалось следующее, что разделило жизнь Эрита на до и после: — Так…ты не знаешь? Словно почувствовав, что-то серьезное и неизбежное, он только и шепнул: — Не знаю о чем? Рам сразу сделался серьезным, выражение лица стало почти жалостливым и смущенным, словно ему в секунду стало неловко. Юноша сел прямее, потянулся рукой ко рту, видимо желая прочистить горло. Однако рука коснулась уст, аккуратно провела по ним от центра в бок. Раздумывая, как следует ему поступиться, Рам начал: — Видишь ли… Губы его уже открылись, готовые говорить, как из кабинета вышли старшие господа Дубеи и мать Эрита. Та позвала его: — Пойдем, нам нужно ехать. Эрит повернулся к Раму, в надежде, что тот скажет ему то, что не успел озвучить. Но родители юноши тоже позвали его, уводя за собой в другую часть дома. И Эрит мог только смотреть в уходящую спину юноши, рисуя в голове страшные причины того, что не стоять ему во главенстве рода. Впоследствии он долго думал, что было бы, успей Рам первым поведать ему тайну всех старших сыновей семьи Тхакур. Возненавидел бы он его, или наоборот проникся бы ещё большей симпатией, которую редко к кому испытывал с младенчества. Он был бесплоден, клеймом отмечен с детства, став первым родившимся ребенком в семье. Он никогда не заимеет детей, не оставит после себя продолжение, будет чужим для всех и не познает кровного родства, созданного собою. Это знание раз и навсегда камнем легло в его душе, стало вечной тенью, следовавшей за ним и днём, и ночью. Ему не властвовать в родном поместье, на родной земле, не узнать всего того, что другие получат по праву рождения первого. Он едва ли достигнет всего того, что другим будет вручено за так. Эрита разрывало на куски, праведный гнев несправедливости настиг его, такого юного, такого многообещающего наследника дюжины. Его рождение, его существование нужно было лишь для того, чтобы кто-то иной стал на его место. Как сурова, как жестока была насмешка богов и судьбы. В тот день Эрита охватила непримиримая ненависть ко всему сущему. Ненависть, какой не бывает у детей его возраста.

***

Несмотря на принесенные злые вести именно первым от Рама, пускай и не озвученными до конца, Эрит проникся к нему невольной симпатией. Он оказался одним из немногих, кто по желанию вникал в суть божественного, не следуя привитой формальности. Эрит всегда стремился к знаниям, а сокрытый глаз Рама Дубея был несомненной кладезью всего того, о чем не успели написать на стенах прошлые брахманы. Эрит пришел однажды в храм, как и во многие другие дни принести цветы и розги пшеницы. В дом Дубеев его больше не приглашали, а наведываться туда самому было боязно. Прогонят ещё и будут косо смотреть на службах. Эрит надеялся встретить младшего сына семьи красных тигров. Ожидания оправдались. Рам оказался в главном зале, смотрел задумчиво на фрески и, казалось, ничего не замечал вокруг. Эрит двинулся в его сторону, все также неся плетенную корзину в руках. Подходя, Рам все также стоя к нему спиной, вдруг произнес: — Ты не испил освященной воды. Эрит, на миг остановился, но через секунду встал рядом, также не отрывая взгляда от рисунка на стене. — Ачмана сегодня не обязательна, насколько мне известно. — Нет, — тут же согласился Рам. Наверняка он просто хотел показать, что знает, кто минуту назад высматривал его и после шествовал в его сторону. Будь на месте Рама любой другой человек, Эрит посчитал бы такое поведение слишком горделивым. Но отчего-то, Тхакур воспринял его слова едва ли не с улыбкой. Рам повернул голову к нему, лицо его не выражало почти ничего, разве что тоску и усталость, но тихую, едва заметную. — Здравствуй, Эрит. — Здравствуй, Рам. Тхакур смотрел безотрывно в его смуглое лицо, неосознанно сравнивал его с прочими, также прямо на него смотрел Дубей. Неожиданная робость, с которой задал следующий вопрос Рам, заставила в сердце Эрита испытать странную неловкость: — Как ты? По залу раздавались тихие шепотки, наставления на верную молитву, но повторялось и слышалось в голове Эрита только одно: как он? Столько раз он сбегал от общения с прочими наследниками, столько раз мысленно гнал их от себя, а теперь, когда малознакомый младший Дубей интересовался им, он чувствовал что-то странное, до сель неизвестное. Глаза Рама неподдельно излучали волнение и поддержку. По-видимому, он был правда обеспокоен тем, как воспринял новость отпрыск Тхакуров. Эрит отнесся к известию не с радостью, но сейчас отчего-то его это не волновало. Влекло его другое. Он чуть смущенно покрутил корзину, и постаравшись вложить в голос всё то спокойствие, на которое был способен, отозвался: — Я? Я хорошо, благодарю. Крутанув корзину уже в другую сторону, сам спросил: — А ты? Рам повернулся к нему уже не только головой, но и всем телом. Он был чуть старше него, и ростом самую малость выше, но Эриту казалось, что тот возвышается над ним и с блаженной улыбкой отвечает: — Я тоже хорошо, зная теперь, что ты не в обиде на меня. Эрит не решился ему сказать, что будь на месте его кто-то другой, он бы несомненно воспылал ненавистью к тому, кто решил первым внести в его жизнь знание о старших наследниках рода Тхакур.

***

Жизнь Эрита стала протекать совсем по-другому. Впрочем, очень скоро жизнь каждого члена дюжины, да что там дюжины, каждого индийца изменится. Слухи о редких чужаках иногда раздавались шепотом, но Эриту редко были интересны разговоры недалеких торговок. Тяготилось его сердце другим: знанием не быть уготованным на законное. К родителям он неосознанно, но воспылал обидой: за то, что рожден был первым, за то, что скрывали от него особенность старших наследников, за то, что вселили надежду быть достойным не посланной ему участи. Единственное утешение ему приносили игры с Радхой и Сарой, и зарождающаяся дружба с Рамом. Басу всё также любили его общество, разузнав о его пристрастии к книгам и священным писаниям, подарили ему однажды книгу с описанием ритуалов — Яджурведа. Подарок был дорогим: темная и плотная кожа цвета бычьей крови обрамляла бело-желтые страницы, некоторые из которых даже были украшены золотом. Эриту подарок пришелся по вкусу. Руки его неустанно держали книги, но те были домашними, из семейной библиотеки. Библиотеки, к которой возможно он однажды потеряет доступ. Когда другой наследник вступит в права владения поместья, книжные архивы законно перейдут ему. Теперь же у Эрита была собственная настоящая книга, интересная содержанием и отделкой. Держа в руках священное писание, он невольно захотел прибрать к рукам и прочие дорогие на знания книги… А потом наступил 1882 год, и в памяти Эрита на протяжении почти двух лет крепились кровавые воспоминания, воспоминания от которых он не смог отмыться… Нападения англичан, слышимые им редко и отсекаемые как бред алармистов, ступили на его землю, а затем вошли в родной храм и дом. Чужаки резали, убивали, подчиняли людей, навевали свою веру, в которой не было ничего божественного. Эрит видел собственными глазами: англичане принимали их за скот, некоторых людей с улицы били палками и розгами, а еще хуже иногда — петлями с железными шипами на концах. Но самое страшное он узнал после: пулевое оружие. Сколько людей пало от нечестивого оружия. Поганая, низшая смерть без права обернуться в колесе мироздания после кем-то другим. Сколько людей после смерти не отыщет пристанища. Одним вечером Эрит шел к себе. Сегодня он сильнее прочего отдавал себя на молитвах и подпеваниях тантры в храме. Сколь не были плохи дела в Бенгалии, а люд мирской все также стремительно приходил в святилище, ища поддержку богов. Проходя мимо родительской спальни, чья дверь оказалось приоткрытой. Эрит услышал голос отца и вспомнилось ему, что родитель уже несколько дней говорил о докладе и заявлении, которые он хотел прочесть на собрании дюжины. Встреча влиятельных семей состоялась сегодня и судя по недовольному голосу отца, прошла не так как ему бы хотелось. Эриту не было свойственно опускаться до подслушивания, но слова, брошенные матерью, заставили его остановиться и примкнуть к стене: — Неужто Басу и Дубеи пойдут на такое? Милый, да это же чистая смерть почти всем в дюжине! Эрит порывисто вздохнул, от Рама и близняшек он слышал про новый обратившийся и отныне нареченный вечным союзом двух главных семей Бенгалии: льва и тигра. Затаив дыхание, он продолжил вслушиваться, всем нутром чувствуя, что дела плохи: — Я пытался предостеречь, дорогая. Дать отпор чужеземцам необходимо, но не столькими жизнями. Видия рвется в кровавую бойню и подговаривает на то мужа, а огня добавляет её младший брат. — А как же Дубеи? Они ведь тоже брахманы, неужели и слова против не сказали? Эрит почувствовал, как сердце его рухнуло куда-то далеко вниз. Род Дубеев раньше их семьи удостоился чести быть ведающими, вести за собой людей и нести волю свыше. Тхакуры тоже вели божественные дела, проводили службы, но слово их не было столь сильно, да и популярность у дюжины меньше. Мать говорила ненароком иногда, что единственный способ укрепить влияние их рода — быть в ладах с Басу. — Господин Дубей слеп, ему претит мысль самой попытки сесть за один стол с англичанами. Шарма считают также, их же поддерживает Рай. — А что же прочие? — неверяще отозвалась мать. — Прочие боятся выступить против. На секунду воцарилось молчание, а затем отец продолжил: — Им страшно за своих детей, но страшнее оказаться в немилости после, если вдруг высшие семьи одержат победу. Ты сама понимаешь: Видия вцепится в глотку каждого, кто стоял на её пути, не прислал людей для восстания. Дубеи, Басу, Шарма и Рай поделят победу, а заодно на законных основаниях приберегут к рукам богатство прочих родов. Эриту показалось, что у него помутнело в голове, резко заболел живот, а сердце неестественно гулко понеслось в пляс в груди. — Я ставил на Шарма. Мне казались они достаточно разумными… Но если голос их на стороне союза льва и тигра, то все средства дюжины пойдут на восстание. Милая, нам придется к ним присоединиться.

***

1883 год стал последним кровавым штрихом детства Эрита. Его отца задели пулей, и хотя жизнь удалось спасти, вскоре стало ясно, что рана стала отложенным смертным приговором. Через несколько лет глава рода Тхакур покинул этот мир. В прочих семьях было не сильно лучше. Ему считай ещё повезло — мать осталась цела. Некоторые дети дюжины потеряли не только родителей, но и близких старших по крови родственников. Отец старался привести дела в лучшее состояние перед своим уходом, но главное, что он должен был успеть — оставить наследника. Служанки на кухне обсуждали господскую постель чуть ли не каждый день: «Не успеет понести госпожа и род останется без преемника!» Эрит ещё больше возненавидел родной дом. Отец ещё не успел уйти, а кухарки обсуждали падение их семьи. Очередное напоминание, что ему не править… Впервые в жизни он очень отчетливо ощутил в себе желание свернуть чужие злые языки. Не прислужницам обсуждать и тянуться к тому, к чему они за всю жизнь не смогут дотянуться. Но, как бы то ни было, мать успела понести от мужа ребенка. Господин Тхакур так и не успел ни увидеть дитя, ни узнать его пола, но видимо сами боги смилостивились над ним. На свет родился мальчик — Адитья. Первые дни Эриту тошно было на него смотреть. С ним много времени проводили няньки и мать, и все они любили судачить о том, как он похож на старшего сына рода. Такие же глаза, такая форма головы, равный в весе по рождению… Эриту не хотелось отмечать, что кто-то похожий на него, ещё не окрепший имеет больше прав властвовать. Разум неустанно видел в младенце не кровного брата, а человека, что в будущем унаследует всё, что причитается Тхакурам. Но вскоре боль его поутихла, стоило матери передать младшего сына в руки младшему одним днем. Маленькое создание так влюбленно на него глядело, так смешно пыталось прикоснуться к его пальцам и волосам, что Эрит отчего-то и совершенно неожиданно для себя расплакался на умиление нянек и матери. «Он ни в чем не виноват» — прокралось в сознании старшего брата, и знание это заставило его дышать легче. Радха и Сарасвати влюбились с первого взгляда на малыша. Была ли это просто женская природа, или же Адитья был столь мил и прекрасен — не ясно. Ясно одно, заметив реакцию близняшек на его брата, Эрит в очередной раз убедился и решил, что никогда в жизни не позволит наследию стать между ними. Поводы для ссор найдутся всегда, но детской обиде он не даст просочиться наружу, что бы ни случилось. Обида так и не случилась, но желание главенствовать так и никуда не делась…