Болезненная любовь

"Не все демоны держат тебя цепями — некоторые заботой." Он не знал точно, сколько прошло. Может, два месяца. Может, три. А может, всё это было сном — тягучим, липким, без начала и конца. В начале он пытался считать дни, по смене еды, по свету из окна, по шороху шагов за дверью. Но скоро понял — теряет нить. Наркотики, которые Ран давал ему каждый день, размывали границы между сном и реальностью. Ночи сливались в вязкую темноту. Сны наползали на сознание, как плесень: липкие, цепкие, выматывающие. Иногда пугающие, иногда просто чужие. Потом появились провалы. Целые куски дней выпадали из памяти. Он просыпался в другой комнате, в чужой одежде, с неприятной горечью во рту, иногда с расцарапанными запястьями или следами слёз на щеках. Он знал: ему что-то дают. Что-то, от чего становится легче — или наоборот, тяжелее, мутнее. Но ему уже было всё равно. С каждым днём сопротивление становилось тише. Он не сдался — он просто устал. Устал бояться. Устал ждать. Устал надеяться. Никто не пришёл. Никто не спас его. И он остался здесь, в этом холодном, пустом доме, рядом с тем, кто однажды запер его в клетке, но при этом давал ему еду, тёплый плед и таблетки от боли. Теперь он мог ходить по дому. Готовить. Смотреть телевизор. Слушать музыку. Он знал каждую трещину на полу, каждый скрип ступеней, каждую тень на стенах. Смех Рана — грубый, тяжёлый — больше не резал слух, не заставлял дрожать всем телом. Иногда Санзу даже ждал его. Он сидел у двери, прислушиваясь к щелчку замка. Не возвращается ли он? Не идёт ли к нему? Он больше не просил отпустить. Не потому, что смирился. А потому что не знал, куда идти. За пределами этого дома его не ждали. Там была пустота, одиночество и воспоминания, от которых становилось больнее, чем от побоев. А здесь был Ран. Кто-то. Что-то. Боль осталась. Особенно по ночам. Но таблетки приносили облегчение, и с каждым разом он благодарил за них молча, не осознавая, насколько глубоко погружается в зависимость. Жизнь стала предсказуемой. Ран приносил сладости — чизкейки, которые Санзу особенно любил, пирожные, кусочки тортов. Иногда он давал ему задание приготовить ужин или просто позволял бродить по дому в одиночестве. Санзу замечал всё: движение рук, тон голоса, выражение глаз. Он запоминал запахи — кофе, табак, тонкую терпкость феромонов, которая сначала вызывала у него тошноту, а теперь стала почти родной. Но страх никуда не исчез. Он боялся вечеров, когда Ран приходил злым. Когда дверь хлопала так, что казалось, стены вздрагивают. Когда в прихожей звучали тяжёлые шаги. В такие вечера дом становился другим — острым, опасным. Тени вытягивались вдоль стен, воздух густел от напряжения. Любая мелочь могла стать последней каплей: не так поставленный стакан, не тот взгляд, случайное слово. Тогда удары возвращались. Грубые, быстрые, как раскаты грома. И Санзу снова становился тенью в тени, стараясь не дышать лишний раз. А утром он просыпался в пустой постели. Один. Всегда один. В запахе крови, лекарств и кофе. И принимал новые таблетки, запивая их остатками остывшего чая. Однажды, в дождливый выходной, их обоих разбудил рингтон. Звонкий, противный, слишком ранний. Ран застонал, натянул одеяло на лицо. Харучиё тоже проснулся, но не двигался. Только прижался ближе, ловя остатки тепла. На экране высветилось имя босса — Манджиро Сано. Он почти никогда не звонил сам, всегда через Коконоя. Значит, что-то срочное. Ран вздохнул, откинул одеяло, поднялся. Его движения были резкими, раздражёнными. — Срань господня, — буркнул он, роясь в шкафу. Акаши молчал. Лежал. Делал вид, что спит. Но слышал каждое движение — шорох одежды, щелчки ремня, злобный стук каблуков по полу. Сегодня — выходной. Служанки не придут. Он останется один. Совсем. Иногда Ран работал из дома, но сегодня — нет. Сегодня он уходит. И тогда в голове возник шёпот. “Это твой шанс.” Он услышал его чётко. Ясно. Будто кто-то стоял рядом. Но он не двинулся. Даже не сел. Что-то внутри — отказывалось. Разве он не хотел на свободу? Ходить по улицам? Вернуться в школу? Завести друзей? Мысли растворились в звуке захлопнувшейся двери. Замок щёлкнул. Раз. Потом второй. Два поворота. Как всегда. Ран ушёл. После пары минут колебаний Харучиё всё-таки решился. Аккуратно встав с кровати, он отправился по дому в поисках выхода. Сначала — самое очевидное. Двери. Как он и ожидал, каждая была заперта наглухо. Ни малейшего шанса. Тогда он решил проверить окна на первом этаже — тонкая надежда, что удастся выбраться через них. Но и там его ждало разочарование: все окна были плотно закрыты сеткой от насекомых, которую можно было снять только отвёрткой изнутри. Вдохновлённый этой мелочью, Санзу стал искать инструменты. Обычно их держат в подвале, кладовке или в складе. Но в этих помещениях он нашёл только пыль, старые коробки и ненужные запчасти. Ни отвёртки, ни хоть чего-то полезного. Разочарованный, он решил вернуться в дом. Но перед этим — отправился на кухню. Там он взял нож. Тонкий, удобный — не слишком тяжёлый, чтобы можно было спрятать. План складывался сам собой: когда Ран вернётся с работы, Санзу нападёт на него, вырвет ключи и сбежит. Нож он спрятал под матрасом, а затем осторожно направился в комнату Рана. Раньше он никогда не осмеливался туда заходить. И вряд ли бы решился сейчас, если бы не глупая надежда: вдруг найдётся что-то полезное? К его удивлению, дверь оказалась незапертой. — Ого... Открыто, — шепнул он себе под нос, прокравшись внутрь. Комната встретила его аккуратной чистотой. Внутри пахло кофе, табаком и тяжёлым теплом феромонов. Всё на своих местах. Ни беспорядка, ни лишних вещей. Мечта перфекциониста. Осторожно ступая, он подошёл к полке и заметил фотографию: Ран с братом Риндо, а за ними — двое взрослых. Очевидно, родители. Харучиё наклонился ближе и увидел странную деталь — глаза родителей были зачёркнуты. Почему? Поссорились? Или что-то другое? Ответов не было. Взгляд сам скользнул на молодых братьев Хайтани. Волосы у Рана были светлее, натуральный блонд. Длинные косы лежали на плечах. Улыбка казалась тогда живой, настоящей. Рука старшего покоилась на плече младшего — жест доверия и привязанности, которого теперь было не найти. Хоть и сейчас братья в нормальных отношениях. Засмотревшись, Харучиё даже не сразу понял, сколько времени провёл перед фотографией. Только поймав себя на странном румянце в зеркале, он отшатнулся и резко вернулся к реальности. Он не должен был здесь задерживаться. У него был план. Но план становился всё зыбче. Стоя в тишине, среди чужого, стерильного пространства, он впервые подумал: а стоит ли? Может, остаться? Ран стал другим. Чуть мягче. Чуть терпимее. Иногда даже заботливым. И куда он вообще вернётся? Домой? К Такеоми, который первым его предал? К людям, что больше не смотрят ему в глаза? В памяти всплыли голоса соседей: "Какой ангелочек!" "Вот бы нам такого сына!" "Такой хорошенький!" Они тискали его за щёки, заливали его любовью и вниманием. Пока всё не разрушилось. Пока старший брат — тот, кто должен был защищать — не оставил на его лице шрамы. Два ромбовидных шрама у рта, как клеймо. Младшая сестра, Сенджу, тоже не стала для него опорой — лишь насмешками добавляла соли на раны. После этого соседи перестали улыбаться ему. Они стали смотреть косо, перешёптываться за спиной, быстро отводить глаза, будто он был чем-то испорченным. Мир вокруг него сжался. И теперь он стоял в комнате своего похитителя, с ножом под матрасом, и не знал: хочет ли он по-настоящему уйти. Нерешив уйдет он или нет, Санзу направился на кухню. Он все же еще не ел, поэтому решил немного позавтракать. Холодильник у Рана был всегда полон продуктов, готовить можно было что угодно, но парень обошелся лишь яичницой с хлебушком. Все это время думал о том чтобы сбежать или нет, но решил что ему нужно отвлечься, поэтому помыв посуду за собой, Хару направился в зал, где решил посмотреть какие то телеканалы. Смотрел он не долго, так как нечаянно уснул. *** Он бежал. Темные стены сжимались вокруг него, как живое существо, которое хотело его поглотить. Из каждого угла тянулись тени — без лиц, без глаз, только липкий холодный страх. Они шли за ним. Санзу знал: если остановится — они догонят. Сорвут кожу, оставят только боль, только пустоту, как та, что росла в нём каждый день. Он споткнулся, упал на землю, пытаясь встать, но ноги были ватными. Тело не слушалось. Голова кружилась от слабости. Вещества, которые Ран давал ему ежедневно, стягивали сознание туманом, замедляли движения, превращали мысли в рваные клочки. Тени были всё ближе. Он почти чувствовал их дыхание на своей коже. Тонкие пальцы скользнули по спине, цепляясь, утягивая вниз. Санзу сжался в клубок, зажмурился, забился в самый угол своей головы, когда вдруг среди этой безнадёжной темноты раздался голос. Тёплый, нежный, лживый. — Я здесь, Хару. Всё хорошо. Кто-то укрыл его собой. Сильные руки обняли, прижимая к себе. Ласковая ладонь скользнула по белоснежным волосам, как будто убаюкивая. Санзу не смотрел. Он знал этот запах. Знал это прикосновение. Сердце билось быстро, но в груди было пусто. — Пока ты со мной, тебя никто не тронет. Он поверил. Хотел поверить. *** Он проснулся с судорожным вдохом, дрожащими руками, с тяжестью в груди. Комната была погружена в темноту. Лишь экран телевизора мигал в углу, заливая пол синеватым светом. Санзу долго сидел неподвижно, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Потом встал, выключил телевизор и медленно, будто боясь каждого шороха, пошёл в спальню. Там на кровати лежала рубашка Рана. Белая, мягкая, пахнущая кофе, табаком и чем-то тёплым, пряным. Он прижал ткань к лицу, вдохнул запах — и напряжение в теле стало спадать. Феромоны, которые когда-то вызывали у него отвращение, тошноту, теперь приносили странное ощущение спокойствия. Он сел на кровать, обняв рубашку, и долго смотрел в темноту. Мысли текли вяло, разбиваясь одна о другую. Он понимал: бежать некуда. Вернуться некуда. Остаться — единственный путь. Пусть и через боль. Через несколько минут он поднялся, достал нож из-под матраса. Держал его в руках, разглядывая. Маленький, тонкий нож. И что бы он им сделал? Серьёзно верил, что сможет? Что убежит? Санзу горько усмехнулся и направился на кухню, чтобы убрать нож обратно, когда услышал скрип двери. Ран вернулся. Он выглядел хуже обычного. Волосы фиолетового цвета взъерошены, под глазом набухал тёмный синяк, губа была разбита. Пиджак болтался в руках, а рубашка была забрызгана кровью. Не его грувью. Чужой. В глазах — усталость, раздражение, злость. Горечь феромонов резала воздух, заполняя его тяжёлой, горькой атмосферой. Ран увидел нож что держал Санзу за своей спиной. И в следующую секунду Харучиё полетел в стену. — Это что, Харучиё?! — рявкнул Ран, его голос был грубым, режущим слух. — Н-нет! Пожалуйста!.. — Санзу попытался объясниться, но Хайтани уже тащил его за шиворот в спальню. Нож выпал из пальцев, глухо ударившись о пол. Ран запер дверь, толкнул его на пол. Затем схватил за волосы, грубо усадил на стул. Санзу пытался вырваться, но руки уже были связаны. Глаза закрыты плотной тканью. В комнате тяжело висели феромоны Рана, давя на грудь, заставляя дышать тяжело и прерывисто. Удар пришёл быстро — резкий, по носу. Санзу дернулся, закричал, почувствовал, как по губам потекла кровь. — Еда, вода, сладости, телевизор — всё у тебя есть! — яростно рявкнул Ран. — А тебе, оказывается, мало! Сбежать вздумал, ублюдок! Удар в щёку. Голова Санзу мотнулась в сторону. Горечь феромонов заполнила комнату, смешиваясь с железным запахом крови. — Я думал, ты уже понял, где твой дом! А ты — ничего не ценишь! Ещё один удар — на этот раз по виску. Санзу захрипел, издал невнятный звук, пытаясь сказать "нет", "я не хотел", но ткань на глазах делала его беспомощным. Он дрожал, дыхание сбивалось в судорожные вдохи. Удар в живот. Он вскрикнул, сгорбился на стуле. Кровавый привкус наполнил рот. Всё тело ломило от боли. И вдруг в комнате послышались щелчки. Шорох открывающихся ящиков. Санзу напрягся, сердце заколотилось в горле. Он услышал, как Ран достал что-то тяжёлое, металлическое. Санзу ощутил холод внутри себя, когда голос Рана прошёлся по коже, будто лезвием: — Раз ты не умеешь ценить то, что имеешь, значит, придётся запомнить это навсегда. И потом — тяжёлое движение, размах. Боль пронзила его, сотрясая всё тело. Санзу закричал, громко, срывая голос. Темнота перед глазами вспыхнула белыми искрами. Он не знал, куда именно пришёл удар. Он просто знал: что-то ушло. Что-то вырвали. Безвозвратно. Крик сорвался на хрип. Всё внутри пульсировало болью, тело обмякло, голова свешивалась вбок, будто больше не принадлежала ему. Санзу не сразу понял, что плачет. Слёзы текли сами собой, горячие, солёные, обжигающие изнутри. Он едва слышал, как Ран тяжело дышит рядом. Как скрипит пол под его шагами. Как швыряет металлический предмет обратно в ящик, с глухим звуком. Тело Санзу медленно завалилось набок. Он не мог удержаться на стуле. Связанные руки тянули вниз, глаза горели под повязкой, а в голове пульсировала одна мысль: "За что?" Ран не сказал ни слова. Не извинялся. Не объяснял. Просто стоял над ним, молча смотря на результат своего наказания. В воздухе вязло тяжелое напряжение, горечь крови и феромонов смешалась в едкий запах. Всё казалось нереальным, как сон, как один из тех кошмаров, что он переживал каждую ночь под действием таблеток. Харучиё попытался что-то сказать, но из горла вырвался только сдавленный стон. Боль накатывала волнами, как прибой, оставляя его разбитым, выброшенным на берег этого чужого, холодного дома. Прошло несколько минут или целая вечность, прежде чем Ран медленно подошёл к нему снова. Он не тронул его. Не развязал. Только опустился на корточки рядом, тяжело выдыхая, тяжело пахнущий табаком и потом. — Будешь знать своё место, — пробормотал он наконец глухим голосом, будто оправдываясь не перед ним, а перед собой. Санзу не ответил. Не мог. В его голове был только звон. Глухой, монотонный. Он ощущал, как из разорванной кожи на лице стекают тёплые капли. Слышал, как сердце бьётся где-то глубоко в животе, замедленно, тяжело, каждый удар отдаваясь в висках. И снова тишина. Плотная, удушливая. Ран поднялся, прошёлся по комнате, остановился у окна. Дождь за стеклом начинал стучать сильнее. Мир снаружи казался далеким и нереальным, как будто существовал для кого-то другого. Когда Ран вернулся к нему, его шаги звучали иначе. Мягче. Тише. Он медленно снял повязку с глаз Санзу. Санзу инстинктивно попытался открыть глаза, но боль пронзила его череп, острая, всепоглощающая. Мир вспыхнул перед ним кроваво-красным пятном, затем стремительно провалился в темноту. Он не успел закричать. Не успел подумать. Его тело, измождённое побоями и болью, не выдержало. Всё растворилось в одном болезненном всполохе — и исчезло. *** Он шёл через туман. Под ногами что-то вязкое, тянущее его вниз. Воздух был густым, будто пропитанным тяжёлым дымом. Вокруг — ни стен, ни потолка, только серый бесконечный простор, в котором тени ползли, шептались, смеялись. Впереди шла фигура. Высокая, неясная, расплывчатая. Фигура шла медленно, и Санзу тянуло за ней. Что-то в этом движении было знакомым, притягательным. Как запах дома, которого у него больше нет. — Иди за мной, — донёсся голос, мягкий и обволакивающий, как одеяло в холодную ночь. Санзу сделал шаг. И тут же почувствовал, как тени у его ног зашевелились сильнее, словно пытаясь втянуть обратно. Он замер. Пошатнулся. — Иди, — снова шепот, настойчивее. Он сжал руки в кулаки, чувствуя липкий страх, но сделал ещё один шаг вперёд. Фигура не оборачивалась. Она шла туда, где туман становился гуще, где не было видно ни конца, ни начала. Каждый шаг давался тяжело. Каждый шаг напоминал о боли — в теле, в сердце. Он колебался. Остановился. Оглянулся через плечо. Позади — пустота. Ничего. Никого. Пустой, безликий мир, в котором он остался один. Перед ним — фигура, не оборачивающаяся, не просящая, но ждущая. "Если я пойду, — думал он, — пути назад не будет." "Если я останусь, — я исчезну здесь один." Он дрожал. Он колебался. Тени тянулись к нему. Они шептали: "Ты никому не нужен." "Они не ждут тебя." "Ты ничего не значишь." И голос снова позвал: — Со мной ты не будешь один. Он сделал полшага вперёд, потом остановился. Всё внутри кричало бежать. Всё внутри рвалось назад. Но ноги шли сами. Одна. Потом другая. Фигура замедлила шаги, позволила ему догнать. Тени отступили. Но с каждым шагом Санзу чувствовал, как внутри него что-то слабеет, ломается, сдаётся. Когда он был совсем рядом, он услышал слова: — Здесь тебе не будет больно... если ты забудешь, кто ты был. И Санзу пошёл. Без сопротивления. Без надежды. Без имени. *** Он очнулся в темноте. Голова раскалывалась. Где-то на границе сознания звенела боль — тяжёлая, глубокая. Он чувствовал, что не может видеть нормально. Одна сторона лица словно онемела, вокруг было странное давление, но он не открывал глаз. Он просто лежал. Свернувшись в клубок под одеялом. Дышал едва слышно. Слушал, как за окном стучит дождь. Тёплый запах табака и кофе снова проник в комнату. Кто-то подошёл к кровати. Кровать чуть прогнулась. Лёгкое касание к плечу — тяжёлое, грубое, будто привязывающее к этому месту навсегда. Санзу не шевелился. Он знал, кто это. И знал, что сопротивляться больше нет смысла. Рука исчезла. Шаги отдалились. Дверь закрылась. А он остался один. В темноте. В боли. В доме, который теперь был его клеткой. И в этот раз он даже не попытался мечтать о свободе.