Два Ворона (песни старого Надора)

Ричард Окделл рванулся с постели, дрожа и отчаянно задыхаясь. — Дикон, Дик! — Айри, миленькая, со своим чутким сном, уже рядом. Обнимает и гладит вспотевшие плечи — и сразу же выпускает, стоит Дику мотнуть головой. Сейчас хочется не объятий. Ему хочется жить. Ничего уже не исправить, но отчаянно хочется жить, кричать гневно, колоть беспощадно, плакать!.. Плакать нельзя, он мужчина, он не станет реветь — но, Создатель!.. Айрис что-то сует ему в руки, Дик сжимает, скорей истинктивно, но есть и та часть сознания, что подсказывает — это не первый раз, сестра знает, что делает, это правда поможет, это правда твое… Не его. Не его. Не на самом деле, даже форма другая — но пальцы все-таки сжались на истертой за годы оплетке длинной рукояти со знакомым навершием, на ножнах — его кинжала. Паника отступила внезапно, как всегда в таких случаях. Дикон сделал свистящий вздох, и другой, и еще один… Айри мягко накинула одеяло ему на спину, села рядом на пол, обняла сверху обеими тонкими ручками, такими удивительно сильными и такими надежными. Покачала чуть-чуть, неподатливого: — Дик? Ну ты как, ничего? Дик кивнул. Стало стыдно. — Суешь мне его, как соску. Сестра хмыкнула и уткнула нос в одеяло у него возле шеи. Зевнула: — Работает — и хорошо. Только Окделлы могут подсовывать колющее оружие человеку, проснувшемуся от кошмара. Знал бы Хорхе, прочитал бы им лекцию по правилам безопасности. Или не прочитал бы? Кэналлийцы к оружию вроде относятся по-другому… Ричард шмыгнул расстроенно носом. — Лечь с тобой? — предложила сестренка. Попыталась оценить его состояние по глазам, непонятно зачем потрогала лоб, проверив температуру. Она очень давно не спрашивала, что он видел во сне, все равно же он не рассказывал. Кажется, понимала, что дело не во впечатлительности, как боялась когда-то их мама, попытавшаяся запретить Дику бегать волонтерить к спасателям… с тех пор он привык не кричать, что бы ему ни снилось, а Айри — будить его, замечая неведомо по каким ей одной известным приметам, что брат опять видит кошмар. А ведь спят в разных комнатах. — Не, — он боднул ее лбом благодарно, — лучше вещи доразберу. Айри фыркнула: — Да уж! Почти полтора месяца из Кэналлоа, а рюкзак все лежит как лежал. Кто у нас на гербе, говоришь? Поросенок? — она, словно сорока, постучала твердым ноготком по навершию папиного кинжала в форме вепря. Потом посерьезнела. — Мне казалось, ты стал отсыпаться. Тебя, знаешь, отпустило как будто, когда возвратился. Дик кивнул: — Отпустило, похоже. Это… это другое. Оно тоже отпустит когда-нибудь. Давай, иди спать. У тебя завтра есть операции? — С ума сошел? Никаких операций, сплошные прививки, как всегда весной. И еще клещевой сезон. Говоришь, говоришь им, что надо зверей обрабатывать, а они думают, будто Горик — Горик! — это город и в нем клещей нет. Два хвоста, вон, уже под капельницами. Они не понимают, что Горик — это прежде всего Надор? А в Надоре кусается все… я сама скоро буду кусаться… Продолжая бухтеть, сестра клюнула его висок, встала и поплелась в свою комнату. Дик плотнее закутался, привалившись к кровати. Изнутри словно тянуло холодом. Айри он никогда не рассказывал своих снов, потому она и не знала, что те различаются. Когда умер отец, Дику дали две вещи: отцовский старый кинжал, очень, очень хороший, сработанный на заводе, выросшем из когда-то стоявшей на границе Надора и Гаунау древней кузни. У них было особенное клеймо, «поросенок», в виде кабана. Папе это, наверное, нравилось, потому что — ну, вепрь ведь был гербовым зверем тех легендарных Окделлов. Когда были еще — герб и Окделлы. А еще ему дали кольцо. Очень грубое, старое, несколько раз подогнанное под размер. Мама думала его продать, но Дик спрятал — он сам верил, что хорошо спрятал, а потом уже понял, что мама-то про тайник знала. Просто перстень оставила. Эх, задали они после гибели папы хлопот своей бедной маме… Айри бойкая, она все бунтовала. Наверное, с ней было проще даже. Дикон не хотел доставлять проблем, но еще больше он хотел найти папу, вот и бегал из дома тайком, набираясь умений, рассчитывая, что однажды тех хватит. Он так сильно скучал по отцу. Правда, были камни коллекции: он говорил со шпатом и с янтарем, считал другом кусочек кварца и испытывал боязливое уважение к горному хрусталю со спрятанной в гранях радугой… потом мама передала их все в местный скромный музей — вроде даже бесплатно. Дик надеялся, их расставят, как у папы, по полкам, и он будет так же, как раньше, приходить и беседовать с ними. Они тихо так бормотали, неразборчиво, сонно, иногда словно бы напевали успокаивающе — хотя пару раз Дику казалось, что он видел в их воспоминаниях папу. А тот был — сильным, ярким, горячим. Папа был как скала. Папа был Повелителем Скал. Камни его любили. Лежали в его руках, грели толком не отполированные бока о ладони. Дику нравились их остаточные впечатления, они здорово помогали, словно папа опять обнимал и его… Минералы убрали в запасник. Дикон не хотел жаловаться. Он какое-то время учился слушать любые другие камни. Те, истертые, добрые, в их старинной горикской часовенке. Или те плиты мрамора в вестибюле городской ратуши. Камни… камни не то чтоб рассказывали — не умели они разговаривать, не могли они сложно думать? — но у них были ощущения. Солнце, холод, тепло рук хозяина, кровь поранившегося прохожего… все это было нужным и важным. Камням нравилось вспоминать это. Дикон до сих пор помнил, как понял, что застывший бетон — тоже камень. Это было так странно. Бетон оказался… как будто бы недоразвитым, почти неразумным. Но его было много, и в масштабах даже не особенно крупного города он начинал звучать почти так, как звучали для Ричарда горы. Кирпич тоже был вроде камня, а особенно — старый. Он обычно звучал целым домом, словно каждому блоку не под силу было ощутить себя самостоятельно. Дик старался не слушать искусственный камень особенно долго — от него всегда неприятно кружило голову, на душе становилось тоскливо, как от встречи с несчастным калекой. А потом он смог заговорить с самоцветами в украшениях. Не со всеми, лишь с настоящими — но они оказались разумнее любых булыжников, изменявшиеся вместе с жизнью людей, их носивших. И тогда Дик достал кольцо папы. Это был старый перстень. Черный камень — надорский карас — без особенного интереса вспоминал времена до того, как почувствовал свет, явившись из шахты, да и позже — пока еще не оказался в оправе на пальцеПовелителя Скал. Кольцо много раз подгоняли по руке, а на черном карасе высекли тонкий ромб, почти стершийся за века. Было время, когда его долго не надевали. Было время, когда он лежал то в шкатулке, то в птичьем гнезде. Тем, последним, далеким своим приключением камень был недоволен — он напился крови хозяина, на которого почему-то был зол, а потом кровь остыла, и сила из пальцев ушла, и камень остался несчастным. Наконец прилетела какая-то птица, утащила его и украсила им гнездо. Прошли годы. Когда гнездо сняли, то другой человек углядел его в слипшихся перьях и украденной шерсти и оставил себе — ведь он был Повелителем Скал. Дик не сразу сумел разобрать всю историю — камень был разговорчивым с новым хозяином, но ужасно обидчивым. Дик и взял-то его не за этим. У него тогда была идея. Он хотел найти тело отца. Завибрировал телефон на беззвучке, и Дик распахнул уже начавшие закрываться глаза. А. Ну да. Значит, вот как. Рюкзаков было два: для далеких поездок, здоровый и все еще не разобранный, — и всего лишь вместительный постоянный, для местных вызовов. Оба красно-багровые, яркие, прямо как его старенький, детский, «счастливый», подаренный папой. Ежедневный сегодня был чистым, хотя и обтрепанным уже в хлам, а второй все еще лежал на ковре полувыпотрошенным, весь в грязи и белой пыли алвасетского известняка и бетона. Нет, был еще и городской, черный, приличный, но его Дик почти не считал, потому что почти не использовал. А вот в свой ежедневный он сейчас уже споро кидал: лишний тельник, протеиновое печенье, пару фляжек, фонарь, батарейки, зарядку и павербанк, еще дедов дриксенский компас… Зашнырял тихой тенью по дому, набирая воды в канистру, потроша холодильник на предмет колбасы и сыра — потом сделает бутерброды. Нет, на месте найдется кому подкормить поисковый отряд, но по карте там долго до ближайшего магазина, а вот поиски могут и… в общем, нечего тратить человеческие ресурсы на шопинг. Баловник, ночевавший в честь лета на улице, заскакал, закрутился, бросился на грудь лапами, требуя поцелуев, потом без понуканий устроился на заднем сиденье в сером «Литтэне» — древнем, но удивительно неубиваемом и вездеходном железном звере. Ричард сунул ему под нос складную миску с едой — пусть хрустит по дороге. Сел за руль и завел мотор, включил местное радио, по старой привычке загадывая, чтобы первая песня была на удачу. Зазвучали гитарные переборы. Вели засеять ей поле льна (На том холме синий лес…) Двоелистник, клевер и лен… * (Бедные дети дрожат на ветру…) Под волнами у самого дна (Спят на голой земле…) И я буду ей возвращен. ** Дик ругнулся. Что за средневековая суеверность у него, а? Песня-то с двумя значениями. — Ладно, едем, приятель, — проворчал он общительно задышавшему псу, — мы уж лучше приедем быстрее. Ричарду часто снилась обычная его страшная дрянь перед сложными вызовами. Весной это был старый кошмар о… про замок. Донимал уже долгие годы, хотя никогда не бывало так тяжко, как в этих Весенних Ветрах, перед вылетом в Кэналлоа. Но сегодняшний сон в первый раз пришел к Дику еще того раньше. Вообще-то когда-то он даже не думал, что станет потом спасателем. То есть он и не возражал, оно как-то само получалось. Те, первые тренировки с отрядом эра Хорхе пришлись очень кстати, когда Дикон впервые увидел болота Ренквахи. Не на карте, а, выйдя на безлюдной станции, посмотрел вниз с пригорка на раскинувшуюся до самого горизонта серо-бурую рябь кочкарника с голубыми пятнами вадий. Ветер, словно пытаясь прогнать его, дурака, задувал под короткую куртку. Иногда непонятно где — то ли далеко, то ли рядом — неуютно и низко гудело: Дикон думал, какой-нибудь инструмент или оборудование в стоявшем на запасном пути коротком, как будто обрубленном поезде. Спустя долгое время узнал, что кричать так мог только водяной бык, маленькое болотное пугало. Вот тогда ему бы было сообразить, что до вечера, как планировал, он домой точно не попадет, если сунется в эту даль — а, скорей, никогда не вернется. Но он сунулся. Ему было тринадцать лет, он был Окделлом, а всем Окделлам их упрямство выдавалось судьбой при рождении — вероятно, вместо удачи и богатства земного. Он сбежал вниз по старым бетонным ступеням, полез в карман, вытащил папин перстень с карасом и начал упрашивать камень показать, где в последний раз тот чувствовал Повелителя Скал. Поначалу Дику мнилось, что ворчливый проснувшийся самоцвет в самом деле ведет его по следам папиной экспедиции — дальше, и дальше, и дальше. Дикон шел, морща нос от противного запаха, выбирая дорогу посуше, старался не оглядываться на станцию, чтобы не возвратиться назад, испугавшись. И все думал — папа же держал перстень отдельно, всегда его снимал, занимаясь ремонтом в доме или отправляясь с Диком и Айрис в недолгий поход за грибами. Если бы карас был у него на руке — ведь его же потом не достали бы? Дикон остановился, уставился на старый камень — и спросил. Было жутко и почему-то стыдно, словно спрашивать о таком нельзя, но он все же потребовал рассказать, помнит ли тот о гибели Повелителя Скал. Он потом уже понял ошибку. Сколько было их, Окделлов, в долгой судьбе караса? Дик спросил не о том. И впервые тогда — увидал. Руки, судорожно цепляющиеся за мокрые стебли. Земля, отвергающая нечестивца. Кровь на голодно взвывших камнях. Ожидающие, наблюдающие за ним птицы. Звери… звери придут, чуя кровь. Надо найти убежище. Надо найти любое укрытие. Он так просто не сдастся, он так… Подтянуться, выкашливая кровь на травы и свои пальцы, слыша, как заворчал злобно старый усталый карас. Еще несколько бье! Там проем. Отлежится и встанет. Встанет, выживет, отомстит, обязательно! Обязательно встанет, упрямство Окделлов родилось раньше них!.. Он не встал. Дикон знал почему-то уже тогда, тот Повелитель — не встал уже. А вот пацан тринадцати лет — он очнулся. Лежа прямо на очередной жесткой кочке где-то на краю Ренквахи ближе к вечеру. Ноги и руки дрожали, и идти куда-либо было трудно и попросту страшно. Оставаться совсем одному стало жутко, и Дик, кажется, только сейчас понял, что заплутал. Вот тогда-то пригодились рассказы эра Хорхе об ориентации по положению солнца и компасу — навигаторов в телефонах тогда еще не было. Кое-как возвратившись на станцию, Дикон сел, ожидая свой поезд. По-детски хотелось расплакаться. Баловник бодро тявкнул. Ричард, слишком ушедший в подростковые воспоминания, вздрогнул и рассмеялся. Над дорогой рассеивалась понемногу ночная туманная дымка и вставал серебристый несмелый рассвет. По радио торжествующе заходились волынки, ехать было еще почти час. Друг тихонько заныл с подлаем, ткнулся носом в плечо, уговаривая на дуэт. Ему было плевать, что хозяина обделили не только земными богатствами, но и слухом. Дикон сперва мотнул головой, потом сам по-собачьи встряхнулся — и запел, прибавляя газу: Пойдешь ты высокою горной тропой, Пройду я зеленой долиной, Пусть первым, грустя, доберусь я домой — Пуст дом без тебя, мой любимый! *** Пес на заднем сиденье разразился счастливым воем.

***

На точке входа, к удивлению Дика, уже сидели Марсель и Котик, оба с вываленными от усталости языками, хотя в случае Марселя — фигурально. — Наконец-то! — обрадовался начальник. — Вот и ты, моя радость, герой мой, красавец, свет последней надежды моей! Баловник приветственно тявкнул, перепрыгивая через замешкавшегося хозяина и бросаясь скорее обнюхаться с волкодавом. — И ты здравствуй, — кивнул Марсель вылезшему следом Ричарду. — Почему у тебя животное нагишом? Дикон хмыкнул и пошел порыться в багажнике. Фонарик уже без надобности, но вот от ярко-красной попоны с талигспасовской рыжей эсперой отказываться нельзя. Потерять в надорском тумане поискового пса не так уж и невероятно. — Мне эрэа Луиза сказала, у нас дети, эр Марсель? На работе давно уже плюнули на местную манеру Ричарда обращаться к старшим с этой старинной приставкой. Дик однажды пытался даже как-то переучиться, но так и не уяснил, что использовать вместо нее. Ладно Хорхе, южане помладше и сами его называют дором, разницы, на вкус Дикона, никакой. А как быть с тем же Марселем? Он-то из Эпинэ. Вдалеке протяжно позвали. Дик прислушался. Имени не разобрал. — Тим и Розмари. Тимми. Шестнадцать и семнадцать лет. Связь с ними пока еще есть, но сигнал ловит плохо. Следующий отзвон через сорок минут, заряд слабый. Баловник, только что гарцевавший по обочине, будто дикий мориск, подбежал на посвист хозяина и подсунулся под попонку. Лизнул в нос, присмирел и сосредоточился, чувствуя настроение человека. Дик, стараясь не хмуриться, похвалил друга, потрепал по стоячему, как у фельпского дожа, уху. Потом справедливости ради почесал за вторым, висячим. Закончил щелкать замками. Пес встряхнулся, бодро зазвенев колокольчиком на ремне шлейки. — А теперь, пока верный оруженосец облачает героя в доспехи, послушайте о предстоящем квесте, — одобрительно улыбнулся церемонии облачения Марсель. — Староват я для оруженосца, — пробормотал Дикон, проверяя свое снаряжение. Начальник легко отмахнулся: — Назначаю тогда адъютантом… значит, как обстоят дела… Дела были не очень. Подростки уже провели в лесу больше суток. Отправились искать какие-то там развалины, собирались наделать романтических селфи в нарядах прошлого Круга. Никаких исторических памятников в заповеднике, ясное дело, они не нашли, зато сперва заблудились, а потом и вовсе провалились то ли в бункер времен войны, то ли все же в покинутую берлогу, и выбраться не смогли. Мальчик повредил ногу, а девочке не хватало сил залезть вверх по корням. Один их телефон, и так почти разряженный видеосъемками, потом вынесли к кошкам перепуганные родители. Второй, еще живой, по настойчивой просьбе диспетчера эрэа Луизы выключили и спрятали, но на то, чтобы передать хоть приблизительные координаты, сигнала его не хватило. Может, все-таки бункер? Там и заночевали. — А что Котик говорит? Волкодав, услыхав свое имя, повернул к Дику великолепную лобастую башку и пару раз шлепнул оземь тяжелым хвостом в знак благорасположения. Парень ласково улыбнулся ему, Баловник ревниво поскреб хозяина по колену когтями. Пришлось снова трепать по ушам — впрочем, Дик эти уши любил. Котик был чемпионом и умницей, след он брал как никто, Ричард здорово удивился, что потребовалась дополнительная собака. — Котик говорит, что хотел бы иметь возможность похвастаться новым подвигом перед эрэа Эвро, но судьба нынче против влюбленных, — вздохнул Марсель, привычно скрывая озабоченность за болтовней. — След в начале хороший, хотя уже и потоптанный, Котик по нему ходит, будто по парковой тропке, а вот в глубине леса какая-то ерунда. Сам увидишь, если не повезет. Дикон только кивнул и взвалил на себя рюкзак. Марсель кинул ему пакет с занюшкой****. Ну, пора попытать удачу.

***

Всех спасателей отличает упорство. Но эр Хорхе всегда говорил, что следует понимать, когда подвиг похож на вредительство. Мелкому Дику не нравилось, что его постоянно пытались притормозить, усадить отдохнуть, еще раз оценить обстановку. Он считал себя крепким мальчишкой, всегда при себе держал воду и перекус, а шадди по особенному рецепту Айри одним запахом мог разбудить зимующего медведя, как однажды сказал Колиньяр. Вкус у этого шадди был словно у жидкой наждачки, и сейчас, став сотрудником Талигспаса, Дикон предпочитал угощаться все же в штабном буфете — но в детстве ему казалось, что он держит при себе в термосике едва ли не эликсир бесконечной работоспособности. Повезло ему с эром Хорхе. Другой быстро избавился бы от такого подарочка, как геройствующий волонтер. Через несколько часов упорных, но бесплодных прочесываний выделенных квадратов лесного массива Ричард в очередной раз скомандовал Баловнику отдых. Сам присел на какой-то булыжник из тех, что растут из земли по весне. Здесь, на старом Надорском тракте, все еще ощутимо делившим лес надвое, таких лезло порядочно. Верно, в прежние времена они каждый год портили к Весенним Волнам дорогу. Камень был добродушный, толком еще не потроганный человеческими руками, любопытный, как какой-нибудь юный кабанчик с наспинными детскими полосами. Жаль, такие не очень еще хорошо различали людей, да и время для них мало значило. Подсказать, не ходили ли вчера мимо него потерянные ребята, славный каменюка не мог. Подошли также Чаро и Кармен, подтянулся к спутникам Коннер. Отдыхать было необходимо всем. Дик, еще только встретив участников группы на входе и пожав парням руки, вежливо спросил Клауса, какими же он судьбами оказался так близко к столице, не привез ли он Адгемара — дальнюю родню Котика, — после чего оставалось лишь кивать иногда, выслушивая историю — в общем-то, совершенно обычную — о прерванном ради поиска отпуске. Все спасатели были такими. Не умели они иначе. — Ну и дети пошли, — ворчал сейчас рядом Клаус, — делать нечего им, только бегать в платьях и плащах по лесу. Это все сериал, по нему молодежь с ума сходит. Только в те времена, Круг назад, в их-то возрасте девочки уже замужем были и деток рожали. А парни… тоже делом полезным каким-то, наверное, занимались. В сериале-то как, занимались? Дикон пробормотал, нехотя разрывая обертку сладкого батончика: — Занимались, конечно. Восстаниями и войной. В штабе был телевизор, древний, как этот лес. Принимал лишь четыре местных кабельных канала и, усилиями южан, один спутниковый кэналлийский. Передачи никто не смотрел, но эрэа Луиза каждый день неизменно включала его ради двух сериалов: того, модного, о попытке свержения Олларов, и еще одного, бесконечного, на кэналли, но с субтитрами на талиг. В первом были неверные исторически, но все равно потрясающие костюмы и декорации, во втором долго страстно любили и надуманно много страдали. Дику нравился больше второй. Кэналлийцы трепались о чем-то своем на родном языке. Не прислушиваясь, Дик, работавший с ними уже восемь лет, все равно невольно улавливал крохи про соберано и чье-то здоровье, а еще о каких-то ызаргах. Возбужденные восклицания учащались, и Кармен аккуратно одернула Чаро, на что тот завопил: — Да я только и говорю, что когда его выпишут, вот тогда и посмотрят! Теперь уже недовольно покосились на него все трое. Крики в лесу сейчас были делом серьезным. — Давайте, что ли, искать, — Дик поднялся, и Клаус, пригревшийся на пенечке, тоже. Баловник перестал улыбчиво дышать с высунутым языком, вопросительно посмотрел на хозяина, снова готовый работать. — Ну что, Тан, то же самое, что говорил командир, — констатировал, взглядом указывая на собаку, Коннер. Дик кивнул. С лесом было что-то неправильно. С места входа пропавших в лес до самой ЛЭП, угнездившейся на просвете, образованном старой дорогой, Котик и Баловник вели группу вполне спокойно, отчетливо обозначая наличие нужного запаха. Неизменно от ЛЭП уходили на север, уверенно, громко лаяли. Но потом, едва только приблизившись к небольшому ручью в овраге, начинали метаться, показывая — след здесь! — и никак тот не локализуя, как будто он был повсюду. Марсель и за ним Дик прорабатывали теорию, что какую-то часть пути дети прошли по отдельности, но и это не объясняло, почему псы водили обоих кинологов прямо-таки кругами, всякий раз возвращая к ручью по какой-нибудь новой дуге. Терять след собакенам при поисках регулярно случалось, ничего в этом не было странного. Тогда люди просто начинали прочесывать территорию, отпуская их, чтобы тоже глядели в оба — те, с их острыми чувствами, быстрыми лапами покрывали куда больше пространства за меньшее время. Бывало, приходилось им в поиске уходить от людей едва ли не до хорны и возвращаться, с успехом или же без. Но сейчас Баловник не хотел уходить. Он маячил рядом между деревьев и все никак не сигналил о потере искомого запаха. — Аномалия, — бурчал Клаус. — В Варасте у нас тоже такое случалось, если кто-то поезжал в степь. Когда видели башню — так, считай, завсегда. Всего хуже, что некоторые потом специально ищут такое вот, конспирологи мамкины, жабу их соловей. Дикон молча кивнул в ответ. Аномалия ему не нравилась. Еще очень не нравился лес. В заповеднике, покрывающем существенную часть Центрального Округа и хороший кусок Надора, не было ничего примечательного. Занесенное в Книгу Астрапа и умильно наглеющее от сознания своей значимости зверье, поднадзорные кемпинги, регулярно теряющиеся грибники и туристы. Здесь, на юго-западном краю, начинались пологие холмики, к северу все прирастающие в высоту, а поближе к Надорам уже развлекались вовсю скалолазы. Ричард знал заповедник, бывал в нем с сезонными ежегодными спасами и совсем беспричинно, удивительно для себя — не любил, даже еле терпел. — Парсли! — заорал Чаро наработанным певческим голосом. — Сэйдж! Поисковая группа приостановилась, замер Баловник, все какое-то время прислушивались, чуть дышали. Потом переглянулись: — Розмари! — заорал Коннер во всю луженую глотку. — Тим! Подождали еще. Отзыва не дождались. — Заряд кончился, — хмуро поделилась Кармен, — на звонок не ответили. — А квадрат мы весь прочесали, — крякнул Коннер. — Давайте назад. Может, они ушли на восток, отметимся и… — Но собака… — Чаро глянул на Дика как бы вопросительно. — А собаки, — весомо оборвал его Клаус, — тоже люди. Бывает, что и ошибаются. Баловник, жалуясь, заскулил. Ему тоже хотелось уйти, но и поиск еще не закончился. Надо будет организовать ему подсадного пропавшего, чтобы не вздумал расстраиваться. Не его тут вина, верный пес действовал идеально. — Ну что, — неуверенно уточнила Кармен, — выдвигаемся, Тан? Уточнила у Ричарда. Дик этот лес не любил. Всегда чудился здесь чей-то взгляд — древний, давящий, непонимающий и пытливый, но совсем не такой безобидный как у того камня-подсвинка. Дика этот лес сам не любил. Ричард замер. Прислушался — не ушами, всей сутью. Что-то сказала Кармен, оборвал ее Коннер. Давно знавшиеся с Диком Окделлом понимали, когда следует замолчать. Если б здесь были горы, Ричард вовсе бы не сомневался, но в лесу он, как правило, полагался уже на собак. Чтобы сосредоточиться лучше, он достал из внутреннего кармана куртки родовой перстень. Карас в нем едва не рычал. После той неудачной поездки к болотам все и началось для него по-настоящему. Он не сможет найти тело Эгмонта Окделла — ладно. Но когда тот железнодорожный тоннель завалило, он спорил до хрипоты с Хорхе — очень маленький, очень вежливый, совершенно упертый пацан, — не желая никого бросать. Он сам знал, каково это, когда тебя вот так бросили. Точно знал. Ричард шагнул туда, откуда почувствовал взгляд. Они вновь возвратились к оврагу, но на сей раз направились вдоль ручья. Спустившись, перешли его — Дикон, не сомневаясь, ломанулся прямо по дну, по колено вымочив ноги, Коннер, тихо ругаясь, поплелся за ним, а ребята отправились искать брод. На другом берегу Дик свернул. По спине потек ледяной пот. Баловник заскулил. Пускать их сюда не желали, вечность щерилась сквозь помертвевшие ветви обломками земных костей, огрызалась старым гневом и ежилась непониманием. Вечность не ожидала увидеть его. Сквозь валежник, оказавшийся на их пути, кстати, не так давно продирались, как растерянно заметил Клаус. Странно было не это, а то, что спасатели тут не бывали. Не бывали — а были должны. Подниматься по склону оврага становилось все тяжелей. Ричард дернулся из плена высохших веток, в которых застрял, уцепился за ремни собачьей шлейки, велел другу: — Тяни, Баловник! Пес рванул вперед с силой, которую в его поджаром — Баловник был пессан сорок веса, не больше — теле обычно не подозревали. Наверху Дик уже осознал — прорвались. Тяжкий взгляд не давил более, не отталкивал. То, что здесь сторожило, истратило все остатки своих древних сил, охраняя границы, потом оберегая доверенное ему… что доверенное? Неважно. Теперь оно сдалось и готовилось погрузиться во тьму. Ричард чувствовал, что его, кажется, наконец-то признали. Камни. Ну конечно же, где-то здесь были камни. Ведь ребята искали развалины. — Слышь? — Клаус, выкарабкавшийся наверх с громким пыхтением, негодующе фыркнул. — Слышь, чего они тут поют-то? Ну вот же шельмецы! И ребята действительно пели. Молодые, высокие, подосипшие голоса через силу частили откуда-то из-под земли упрямым надорским дуэтом: Ты грудь про-клю-нешь до косте-ей, Я выпью си-не-ву оче-ей. А этой пря-ядью золото-ою Гнездо обложим мы с то-обо-ою, Гнездо обложим мы с то-обо-о-ой! ***** — Вот же шельмы! — чуть не плакал от радости Коннер. — Дети! Где вы, ребята? Розмари! Тимми! Баловник уже лаял, указывая место, где провалилась кладка. — Здесь! Я Розмари Парсли! И Тимми тоже, Тим Сейдж! Вытащите нас, здесь холодно! И какие-то кости, тут страшно! Ричард закрыл глаза, предлагая сторожу отдохнуть. Камни тихо ворчали, с благодарностью засыпая. Пришла очередь Дика — беречь.

***

Потеряшки оказались умильными. Полтора дня дрожавшие в подземелье без еды и почти без воды, они сообразили натянуть всю одежду, которую с собой взяли, и теперь, невзирая на жалобы, явно не страдали настоящим переохлаждением. Зато вид у них был презабавный: парень в неплохо, почти аутентично сшитом бордовом с серебряным шнуром камзоле и свободной рубашке поверх спортивной толстовки — и девчушка в придворном платье, украшенный кружевами вырез которого игриво открывал плечики в кофте из отличной надорской шерсти с традиционными найтонскими узорами. Пацан мужественно сцепил зубы, как положено храброму талигойскому рыцарю, и старался не вопить слишком громко, пока Марсель ощупывал ему ногу, а Чаро распутывал с него спасательную петлю****** — дотащить до машины «скорой» можно было и на носилках. Поблизости хлопотливая Кармен отпаивала горячим тизаном из термоса девочку, Розмари. Свободной рукой бедняжка все наглаживала и наглаживала терпеливо замершего Баловника, дрожащим шепотом благодаря его за спасение. Пес с интересом обнюхивал ее наряд. Бледный от боли Тимми нервно поглядывал на подружку. — Ты кричи, если хочешь, — тихонько предложил Дик, присев рядом на корточки, — иногда так полегче. А она не подумает плохо. — А чего она плачет? — испуганно спросил парень. — Мы прикалывались с ней, пели, она здоровски так держалась. — Облегчение, — констатировал многоопытный Чаро. — Столько времени продержалась, запрещала себе реветь, а теперь мы вас вытащили, вот ее понемногу и отпускает. Вы оба с ней молодцы. Дор Марсель, ребра нашему графу проверишь? — А вы смотрите тот сериал? — тут же смутился Тимми. — Это Рози меня подсадила, говорит, ей косплей королевы с графом нужен вроде для конкурса или какой-то там битвы, а я, типа, ну вылитый граф. — Во время сего прискорбного происшествия вы геройски смягчили падение королевы своим телом, не правда ли, ваше сиятельство? — куртуазнейше поклонился пострадавшему Марсель, прежде чем перейти к его ребрам. — Дыши глубже. Еще. Дышать больно? Дикон отошел в сторону, чтобы им не мешать. А ребята нашлись не в берлоге. И не в бункере. Этот камень, из которого был сложен — что там, подвал или первый этаж — строения, он ощущался старым, ужасно старым. Старше Горикской древней часовенки, старше развалин замка на дне соленого озера в Окделле, старше древнего друга-караса. Дикон встал и взглянул вниз в провал, ни с того ни с сего вчера утром разверзшийся под ногами двух дурачившихся здесь подростков, и чувствовал волны холода, пробегающие по спине. Просто чудо, что обошлось легкими травмами. Падать было почти десять бье, а внизу еще острые камни… И не только они, там еще… — Вы же снова посмотрите? Ричард вздрогнул. Это спрашивала у него Розмари, успокоившаяся немного и чуть порозовевшая от тизана. Совершенно заласканный Баловник развалился у ее колен. — Что посмотрит? — строго осведомился Марсель. — Там же кости! — воскликнула «королева» с выражением переходящего в восторг ужаса, на мгновение заслонившего следы слез и измученность. — Настоящие! Вдруг кого-нибудь там убили? Или похоронили заживо! Или… Марсель заколебался: — Человеческие? Череп видели? Дети переглянулись. — Я старалась к ним не приближаться, — виновато призналась Розмари. Марсель поднял светлую бровь. — Окделл, ты пострадавших обвязывал перед подъемом. Кости там внизу были или только два юных чумазых аристократа? — сурово спросил начальник. «Окделлом» Дикон у него был, когда Марселю что-то не нравилось. С детьми Валме прекрасно ладил, но вот глупостей во время рабочих выездов не любил. Когда Ричард попал в его отряд после академии, Марсель первое время вел себя с жутко злившей Дика ироничной снисходительностью, словно и от насупленного стажера ждал каких-нибудь романтических настроений, какие, бывало, встречал у еще не обкатанных волонтеров. Скоро, к счастью, Ричард выяснил, что в работе начальник не просто так стал почти что легендой. Из каких только дыр и расщелин Надорского непредсказуемого ландшафта он людей не вытаскивал. И не только людей, если вспомнить росклеевских злобных баранов. В общем, дельным он был, эр Марсель. А из Дика романтику, если она и была, еще эр Хорхе выбил, так что с новым начальством они быстро сработались. — Не заметил особо, эр Марсель, — отрапортовал Ричард с видом преданного… как его, адъютанта. Назначили же. — Все же сыплется еще, эрозия от оврага сюда давно добралась, земли сверху нападало. Может, зверь какой умер, медведь, ну или кабан? Целых трупов там точно нет. Тим и Розмари дружно поежились, понимая, что самих их от гордого звания «трупов» отделяло недавно не так уж и много. — Ну и нечего рисковать. Ричард прав, края все еще осыпаются, может и завалить. Так что, с вашего позволения, моя эрэа, побережем-ка мы лучшего нашего горноспасателя. Вы же знаете, что вы вовсе не первая королева, спасенная нашим отважным другом Ричардом? Если нет, так мы вам расскажем!.. По дороге — вот и Клаус с носилками. Ну что ж, ложитесь, граф, нас ждут великие дела! Кармен, ласково обнимая девчушку за плечи поверх одеяла, помогла ей подняться и подоткнуть черно-белый подол. Чаро с Клаусом аккуратно пристроили Тимми на жестких носилках, балагуря над тихими охами боли, пока тот вновь не начал слабенько улыбаться. Марсель свистнул Котику и пошел чуть вперед, расчищая тропинку. Дик помедлил. Еще раз посмотрел на засыпанный грунтом каменный пол в десяти бье внизу. Что-то было там. Что-то кричало, просило себя забрать. Ричард глянул вслед Марселю. Начал сматывать длинные стропы.

***

— Добрый вечер всем, кто возвращается прямо сейчас домой, еще трудится или уже отдыхает! С вами снова я, Робин, и радио «Свободный Надор», мы свободны от всякой рекламы. Знаю, все вы настроились слушать искрометное интервью с группой «Добрый Алан» из города Рингал, графство Ларак, но сначала — обзор прессы! Итак… Ричард прибавил громкость, включил печку, потом включил дворники. Морось, накрывшая трассу, была мелкой, почти как туман, и внезапно очень холодной. Здорово, что они уже вытащили ребят. — Начинаем традиционно с наших местных изданий. В графстве Рокслей готовятся к проведению ежегодного фестиваля, пишет «Надорский вестник». Как обычно, вас ждут мастер-классы и соревнования фермеров, непременная выставка молодого скота, и закончится все грандиозной гонкой на тракторах по… Ричард дернул углами рта, пробуя улыбнуться. Ох уж эти гонки на тракторах. Каждый год что-нибудь да случалось. Интересно, эр Хорхе уже отрядил кого-нибудь подежурить на фестивале? Впрочем, лучше бы не его, не Ричарда. Не хотелось людей сейчас. Дикон сам бы не смог объяснить, отчего у него теперь столь отвратительное настроение. Поиск кончился благополучно, спасаемые оказались симпатичнейшими ребятами — Кармен писала, по дороге в больницу эти двое опять распевали народные песни. Девочка вовсе умница — когда горло слишком устало для крика, предложила хотя бы запеть. Надо радоваться, быть довольным собою, командой и всей Кэртианой. А ему муторно чуть не до тошноты. Ну вот что это? — Газета «Свобода Надора» сообщает о принятии в третьем чтении местным самоуправлением запрета на любые частные археологические изыскания в знаменитом озере Солт-Лейк. Таким образом, многочисленные петиции наших слушателей и читателей издания вместе с запросами надорского отделения Талигспаса, называющего озеро зоной повышенной опасности, а также обеспокоенность епископов обеих церквей наконец-то принесли… Любой успешный поиск, а особенно начинающийся с кошмаров, приносил с собой чувство покоя. Чувство правильно выбранной стороны, хорошо выполненной серьезной и важной работы. Они что-то залечивали в душе Ричарда, эти спасенные. И та девочка, перепугавшаяся толпы в торговом центре «Дора» — Дик успел подхватить ее на руки, подсадить на бортик фонтана, потом, следуя яростно-четким командам Айнсмеллера, вместе с прочими эвакуировал… Даже тот ужас в Нохе, когда Ричард изо всех сил пробовал заклинать окровавленное стекло так, как обычно заклинал камни… до сих пор видны на руках тонкие шрамы, не выдержали перчатки… А ведь тогда спасли-то не всех. Почему же сегодня… — А теперь предлагаю вам переместиться в другие уголки нашей большой страны и начать сразу с солнечной Кэналлоа. Здесь, как всегда, кипят нешуточные страсти! Кэналлоа Эстэр… Истер… издание, название которого переводится как «Звезды Кэналлоа», сообщает, что все еще нет достоверных сведений о состоянии здоровья Рокэ Алвы. Напоминаю, что Рокэ Алва, соберано Кэналлоа, был в числе пострадавших после землетрясения, случившегося в месяце Весенних Ветров на западе Кэналлоа и больше всего затронувшего районный центр края, город Алвасете. Дик пожалел о том, что включил радио. Хотя работа в Алвасете как раз, несмотря на то, что была куда страшней и муторней многих, наконец-то поставила в Ричарде на место очень важную его часть. Может, самую важную. — Издание полагает, что живым своего соберано кэналлийцы уже никогда не увидят. Ответственность автор статьи возлагает на действия Талигспаса. Как стало известно изданию, разбор завалов в той части, где находился глава края, прерывался, вопреки… Ричард только вздохнул. Прерывался. Дика тогда от самого себя воротило, так он этого не хотел, но та женщина, помнит имя еще — Эмильенна, была ближе к поверхности, а людей не хватало. И особенности завала… — В свою очередь, ежедневная газета «Ла Голондрина», или, раз уж мы начали переводить, «Ласточка», куда более сдержана в заявлениях относительно скорой смерти соберано Алва, да и обвиняет скорее городской совет, разрешивший в шестидесятых… Нет, ну женщину нужно было спасти! Ричард, выругавшись, повернул руль и притормозил на обочине. Потянулся назад, шаря в поисках куртки, был облизан набегавшимся за день сонным Баловником, потом выудил телефон, призадумался. — К обсуждению присоединилась газета «Нотисас Марикьяра», или «Новости Марикьяры», взявшая интервью у начальника местного отделения Талигспаса Рамона Альмейды, который, как сообщается, в весьма доходчивых выражениях обещал вспомнить старый обычай поднятия райоса в случае… Точно! Дик нашел номер Берто. «Привет, друг! Подскажи, пожалуйста, а то я слышал новости, и ничего не понятно. Это правда про герцога Алва?» Ждать пришлось не особенно долго — значит, Ричард не отвлекал Альберто от работы на выезде. Хорошо, а то было бы неудобно — Дик и сам ненавидел, когда ему звонят среди спаса. Ладно прочие, их всегда можно мягко послать, но вот маме он долго не мог объяснить, что работа у него не такая, как у обычных людей, и прерваться на десять минут он не может — порой даже целыми днями. — Журнал «Мистический Талиг» продолжает муссировать тему Излома Эпох, кстати, включив трагедию в Кэналлоа в список бедствий, знаменующих приближение данного исторического события… «Рико, йо! Да, все правда, старик, умирает. Он и так-то здоровьем не очень, а уж после всего совсем плох. Слишком много… да как это на талиг… в общем, тряски». Тряски? Ричард пытался припомнить детали спасения. Да, верно, тогда носилки пришлось спускать с горы обломков, в которую превратился дом, и совсем мягко это проделать было попросту невозможно. Или это сам Дик слишком грубо тащил Рокэ наверх из спасительного «кармана» под грудой бетона? Сейчас Ричард изо всех сил пытался припомнить повреждения. Ноги были почти что в порядке, зато сломанная рука… Спина явно была подрана об обломки, но живот и грудь не пострадали. Сотрясение? Дик его проверял на сотряс или нет? — Также новости из Эпинэ. В Эр-Сабве собираются наконец… Он не помнил. Сейчас он мог вызвать в памяти только взгляд синих глаз, острый даже в такой ситуации. Состояния зрачков Ричард — не помнил. Значит, все-таки не проверил! — А теперь наконец-то мы рады приветствовать наших вечерних гостей, музыкантов из группы «Добрый Алан»! Для начала они сыграют свой хит про истинную любовь, а потом мы поговорим… Ричард потер лицо, потом снова взял телефон. «Ясно, — написал он. — Ты… прости, если можешь, Берто». Потому что Салина ведь в близком родстве с семьей Алва. Да и все кэналлийцы просто любят, действительно любят своего соберано. Ричард осиротил целый край, что ли, так получается? «Ладно, — буркнул в ответ телефон. — Ну откуда тебе было знать, что я только прилег после вызова». Дикон снова растер себе щеки, с силой нажал на глаза. Ладно. Ладно. «Столь черен локон любви моей. Нет глаз синей и нет нежней».******* Под балладу, затрепаннее которой в Надоре уже Круг как не слыхивали, Ричард завел мотор. Ничего не поделаешь. Надо просто добраться домой. «И рук сильнее не знаю я». Ничего не поделаешь больше и ничего не исправишь. «Он всех смелей — любовь моя». Наконец-то сбылось. Ричард все же убил Рокэ Алву.

***

Ричард поднял тяжелые, словно свинцовые, веки, поморгал — кажется — в темноте. Луна совсем зашла или просто опять темнеет перед глазами? Потом вспомнил: конечно же, башня. Значит, он все же справился. В основании полумертвой стены была ниша, овраг медленно пожирал фундамент, разрывая древнюю кладку, словно стервятник падаль, хотел снова похоронить злобные камни в земле, из которой они вышли прежде. Дикон даже не знал, сколько времени полз к ней, вонзая в твердую землю свой кинжал, словно заступ, не в силах подняться на ноги, постоянно теряя сознание. Грудь так жгло. Каждый вздох хуже пытки. Ему надо здесь отлежаться. А дальше… Ну ведь жив же он до сих пор, Кэртиана хранила его. Кэртиана осталась верна сыну и Повелителю, камни, пускай и злятся, но укрыли его от зверей. Дикон сосредоточился и большим пальцем попытался коснуться караса в отцовском кольце.Странно — кожа его не почувствовала толком прикосновения, тело совсем онемело. Укус камня, как будто укус старой верной собаки, разобиженной на жестокого господина, он почувствовал сердцем скорей. — Ну… прости… — шепнул он между сиплыми, через силу совершаемыми неглубокими вдохами. — Ты…. прос-с-ст-ти… Он не знал, за что просит прощения, да и не к лицу Повелителю кланяться подданным… Только девочки, Эдит и Дейдри, тоже порой обижались на какую-нибудь ерунду, глупые. И если не извиниться сперва, никогда не узнаешь, на что. Все же жалко, что матушка запретила им приставать к брату… Нет больше у него семьи. Нет любви, сюзерена, друзей… Все мертвы, Катарина, ядовитая гадина… его Айри, сестренка… даже старушка Анна… даже девочка та, мещаночка, которая прижималась к нему ночью, когда он задержался в городке ниже Окделла, не решаясь появиться на глаза вдове Эгмонта оруженосцем Алвы, хоть и с орденом и подарками… Только камни. Только камни теперь и остались. Только камни не предали… Послышался крик вдалеке. Или песня? Звериная песня. Нет, каменная. Ричард повернул голову. Медленно. Очень медленно. Сколько он поворачивал голову? Да не важно. Зато он увидел луну. Дик закрыл глаза ненадолго, а когда открыл снова, земля опять содрогалась. Зверь нашел его. Камни летели, падали, заслоняя бледнеющую перед скорым рассветом тьму — кладка все же не выдержала или мушки перед глазами? Выбраться! Выбраться из ловушки! Подняться! Он зашарил бесчувственными руками, разыскивая кинжал, задохнулся, закашлялся… Когда Ричард Окделл поднял веки в последний раз, вокруг него царила могильная темнота. Камни радовались и плакали. Пальцы судорожно скребли песок и глину, перемешанные с булыжниками и крупными кусками того, что перестало теперь быть стеной, как когда-то перестало быть башней, но все еще оставалось стражем. Его стражем. Могилой. Достойной последнего Окделла, но, Создатель, какой же страшной! Кровь опять пошла горлом, испачкала перстень. Жаль стало, так жаль караса…. Быть ему похороненным заживо, благородному камню. Лучше отдал бы его… той… девочке… Никто даже не отпоет… Воздуха! Ричард открыл глаза, сухо всхлипывая. Лицо ему, тонко поскуливая, тревожно лизал верный пес.

***

Было много работы. Провал разевал круглый рот в жутковатой беззубой улыбке приветливого старикана. Овраг выглядел пасторально. Трогательно журчал свою песню холодный надорский ручей. — Алло? Алло, здравствуйте, отче! Простите, что рано звоню. Артур, да, извините, конечно. Эр Артур, у меня просьба, важная, — Дикон закинул руку за голову, поерошил волосы на затылке, что всегда его успокаивало. — Я вам скину координаты и маршрут, не могли бы вы привезти сюда тот прожектор на аккумуляторе? Помните, тот, что мы с Давенпортом в пещерах… Отче, ладно вам, ну ведь достали же! И починили даже… Рассмеявшись над шутливым ворчанием епископа Бонифация, он немного расслабился. Баловник, рыщущий по кустам, показался на миг, проверяя, что так развеселило хозяина, уловил, что ни вкусного, ни игрушек пока не дают, и вернулся к охоте на всякие интересные запахи. — Когда сможете? Здорово! Да, большое спасибо! И вот еще, отче, пожалуйста… — Ричард взглянул на провал. — Захватите с собой все, что нужно… ну, всякое религиозное. Как на спасы берете, ладно? Я потом объясню. Да, спасибо! Сейчас сброшу всю информацию! До связи, Артур! Нажав кнопку отбоя, он рассеянно сунул трубку во внутренний карман куртки и начал разматывать стропы. Осмотреться сумеет, пожалуй, и в полумраке. Край провала и вправду был ненадежным, так что Дик закрепил тросы как можно лучше и дальше. Он действовал на автомате, удивляясь, что нет никакого волнения, словно просто бы на работе и полно было времени. Впрочем, Дик обменялся сегодня сменами с Кармен, так что так оно и получалось. Спуск прошел без сучка без задоринки — десять бье, что там было спускаться. Подвал — или все-таки первый этаж? — был пока еще полон следов пребывания двоих подростков. Попытки жечь что-то — похоже, что неудачные, позабытая пара реконструкторских тонких плащей: серый женский — длинный и с капюшоном — и короткий, в цветах дома Ноймаров. В глубине… Ричард подошел. Встал на колени. Аккуратно, как мог, разгреб в стороны лесной мусор. Помещение не так уж долго оставалось закрытым от внешнего мира. Надоры еще несколько месяцев продолжало трясти на последнем Изломе Эпохи, дрожь земли регулярно докатывалась от них даже сюда. И все-таки крупные кости так и не растащили ни птицы и ни животные. Видимо, не успели на пир. Только кто-то из врановых, может быть, заглянул по ошибке в провал — тогда еще небольшой, совсем свежий — к примеру, в поисках медвежьей шерсти, чтобы утеплить гнездо… подошел бы и людской волос. Тут стервятник приметил по блеску кольцо... Или все же стащил с куском пальца, расклевав помягчевший сустав? А кинжалу, должно быть, повезло куда меньше, и железо теперь давно уж раскрошилось, рассыпалось бурой ржавчиной. Так же не сохранились бы, скажем, и медные пряжки ремней, но ремней — никаких — на нем не было, правда? Неважно. Пора бы и делом заняться.

***

Воин придет великий, Меч он собой несет. Город твой сонный и тихий С ним без труда возьмет. Ой-лэй, ой-лай, его Ожидай!..******** — Алло! Что? Да Создатель тебя сохрани, чадушко, от сего непотребства! А потому что сказано: лень суть грех смертный, в Закат чад Создателевых ввергающий, поелику не рабы телес наших, и не жить нам по ним. Так иди, дщерь порока, и в училище чтобы была ко времени! Да не мажься! Без того хороша, будто ивица Агарисская! Я сказал! Помнишь пятую заповедь? Вот! А матери твоей напомни еще четвертую. Только уж не сама, дитя малое, а скажи, что «отец Бонифаций все утро нудел и нудел про четвертую заповедь, ужас просто!» Густой бас, раздававшийся сверху, неожиданно стал писклявым, капризно растягивающим гласные. Потом с хитрецой рассмеялся, рассыпая гудящие, сочные звуки по вытоптанной поляне. — Ну беги уже, Анни, Создатель благослови. Дикон! Чадо, ты где? Заманил меня в чащу лесную, аки мученицу Аглаю, что вручили львам на заклание, и пропал, будто мученик Агний из камеры? — Осторожней, эр Артур! — крикнул Дик. — Тут дыра! Я сейчас… Когда Ричард поднялся наверх, епископ Бонифаций, в миру Артур Фукиано, обширный, седой и очкастый, но обладающий сверхъестественным чутьем на вещи, даже в потенциале способные отдалить души паствы от Рассветных Садов, уже отогнул верхнюю половину расстеленного на земле брезента и задумчиво любовался выложенным на нем своеобразным паззлом. Рядом смирно сидел Баловник, то и дело помахивая хвостом. Он любил отца Бонифация. — Это что, — уточнил с интересом священник, прикладываясь к неизменно присутствующей где-то во множестве тайных карманов его облачения фляжке, — за душа окаянная? — Вот души-то как раз здесь и нет, — мрачно пошутил Ричард и наткнулся на проницательный взгляд за толстыми линзами. — Никогда от такого не зарекаюсь и тебе не советую, ибо как нам узреть Создателя, если очи духовные смежили, детям робким подобно, и твердим себе: «Нет, нет, нет». — Это из Адриановых писем? — неловко уточнил Дик. Да уж, Артур всего повидал, рядом с ним так шутить не стоило. Дикон, в конце концов, не зря же его и просил… — Это из жития Бонифациева, — усмехнулся довольно Артур. — Ну так что, сам расскажешь, или велишь пытать тебя вроде мученика Береника? — Так его вроде сразу казнили… — сбился с мысли, запутавшись, Дикон. Воспитание Мирабеллы Окделл даром не проходило. Что-что, а уж Эсператию (а значит, и олларианскую Книгу Ожидания автоматом) Ричард знал назубок. — Молодец! — восхитился епископ. — Хвалю тебя всяко, чадо. А теперь говори! Говорить пришлось в целом недолго, особенно если опустить сны. — …Вчера надо было ребят вывозить, а сегодня я думаю, почему не проверить. Ну и вот. — А меня позвал, значит, свет вам двоим принести, — пристально посмотрел на Ричарда Бонифаций и кивнул на стоящий в сторонке без дела прожектор. — Я так вижу, что большую часть ты нашел уже самостоятельно, с помощью Всеблагого. Только что же племянничка моего не позвал, например, Эстебана, вы же с ним вроде поладили? Или своего Чарли, что тоже любитель пещер непролазных. — Нечего здесь полиции делать, — насупился Дикон. — Посмотрите на кости, отче. Им же не меньше Круга. — Так и паче того, находка! — наставительно прогудел Бонифаций. — Людям тайны веков открывающая и мудрость приумножающая, что заветам Всезнающего вельми соответствует. Специалистов здесь надо. — И на полку в музей?! — не сдержавшись, воскликнул Ричард. — Да что он и кому расскажет? Тогда его не искали, не отпели нормально, и теперь тоже так и оставить? Это тоже заветам Создателя соответствует, эр Артур?! Я прошу вас… Епископ неопределенно покачал головой, продолжая рассматривать внезапно обнаружившегося заступника непогребенных. Потом отхлебнул из фляги долгий, мощный глоток и решительно погрозил указательным пальцем: — Твоя правда. Непотребно, чтобы человеки на полках музейных лежали. Не камни! Раз Создатель Всемилостивый указал тебе место сие, чадо жалостливое, верю я, в Его воле Рассвет даровать этой бедной душе. Отмучалась уже, стало быть! Ричард выдохнул. Вот поэтому он из всех и позвал Бонифация. Отец Бонифаций, епископ Надорский, служитель Олларианской Церкви, годами уже находился на грани отлучения за свои взгляды. В Талигспасе его обожали с тех пор, как он, ни минуты не сомневаясь, отслужил панихиду по погибшей служебной собаке, в тот же день, что и по хозяину. Надорские прихожане полюбили за то, что спокойно мог наречь мальчика именем заступника Алана, до сих пор не признанного у олларианцев, вопреки примирению церквей. И отлично знал старогальтарский… — Но прожектор мне все-таки нужен, эр Артур. Лучше там хорошо поискать. — А потом, значится, хоронить? — проницательно поднял брови священник. — Ну и где же собрался? Дик замер. Неловко пожал плечами. — Ясно, — протянул тот. — Ну что делать с тобой, неразумный. Бери светоч тогда и ищи. Я пока как раз пару звоночков успею сообразить, может, и разрешится беда наша. — Спасибо! — Дикон поднялся на ноги. Бонифаций уже отворачивался, доставая телефон — видимо, из того же кармана, куда только что сунул флягу. Отмахнулся другой рукой, небрежно и величаво: — Создатель благослови! …Кинжал все же нашелся. Толстым слоем покрытый бурым крошевом, тем не менее он сохранил свою форму. Лишенная, вероятно, истлевшей или сожранной грызунами оплетки знакомая рукоять легла в руку с привычным удобством, лишь колола замозоленную в Алвасете ладонь ржавой коркой. Дикон стиснул ее, постоял так, зажмурившись. И минуту казалось, что все это — все это — было просто одним долгим, очень долгим и странным, и в чем-то приятным… Наверху телефон приглушенно запел радостным девичьим голосом, раздалось ворчание Бонифация, почему-то не успевающего поднять трубку. Ричард вернулся в реальность. Славный Поэт в дороге, Чье слово разить должно, Станешь одним ты из многих, Чье сердце пронзит оно. Ой-лэй, ой-лай, его Ожи… — Алло! Пошли Создатель тебе милости своей, отец Флор, и приумножь он урожай яблоневых садов твоих, дабы осенью мы вкушали зелье твое в изобилии! Вот уж мне удружил! Должен буду! Чадо! Ехать пора! Нашел я тебе местечко. Церквушка эсператистская, в старом Окделле, две старушки на все селение — там не хватятся, а отец-настоятель не против. Ричард сунул кинжал в рюкзак.

***

Ехали по отдельности. На соседнем сиденье лежал крепкий мешок со скорбным содержимым, Баловник оживленно балбесничал у себя сзади, поочередно заглядывая то в одно, то в другое окно. По приезде — действительно, в очень маленькое и глухое село — дружно припарковались у невысокой железной оградки неухоженного погоста. Побродили между могил и тонких стволов деревьев, подыскивая местечко, согласились одновременно на одно, в углу, рядом с юным дубком. — Ну что, Дикон, неси лопаты? — Да я сам, отче, — Ричард даже улыбнулся, представив объемистого священника в земекопах. — Вы посидели бы лучше, Баловник вон, в машине один заскучает. — Лопаты! — строго возвел перст Артур. Пришлось нести обе лежавших в «Литтэне» лопаты. — Ты пойми, чадо, — с неожиданной опытностью взрезая плотный дерн, чуть одышливо пояснял Артур, — что же я буду за пастырь, коли уж об овечке потерянной не позабочусь всяко? Вон уже что с ней стало-то от моего невнимания. — Не от вашего, отче, — удивленно ответил Дикон, занимаясь своим краем будущей квадратной могилы. — Вас на свете-то не было. Потом закусил губу. — Значит, от невнимания братьев моих! — недовольно сказал Бонифаций. — Или прочих людей. Что скажу тебе, Дикон: все беды от невнимания, и греха больше нет! Отчего же иначе сказано нам, что Создатель, вернувшись, целых шестнадцать лет будет по Кэртиане неузнан ходить? От того что мы ближних не видим, в глаза путникам не заглядываем. Как сейчас, — он, прервавшись, указал на мешок, — если древние кости, так сразу на полку в музей. А если душа рядом плачет? Редко об этом думают. Ну да ладно. А когда вот — живой человек? Ежели не по нраву тебе. Коли ходит не так, говорит или выглядит? Пахнет! Или крови другой, или, скажем, не той семьи? Или сделал дурное, и нам не по сердцу сие? Говорим: поди прочь от порога нашего! А может, там душа плачет? Может — есть там душа?! Дикон слушал, копая в удвоенном темпе, только бы не смотреть на Артура. Тот был неплохим проповедником, но, бывало, давил на больное. — Вот племяшки мои. Анни, дерзкое чадо, только б голос возвысить да матери нагрубить, будто кошка закатная щерится. А коли с лаской к ней, так становится кротче овечки. Ну а про моего племянничка тебе лучше известно. Дикон слегка покраснел. Настоящие отношения с Эстебаном у них так толком и не сложились, но неловкие «брачные танцы кабана и медведя», как это определила Айрис, все еще были среди друзей бесконечным источником анекдотов. Бонифаций приостановился, утер пот со лба, отдышался: — Прав ты был, тяжело старику, — потом снова уперся ступней, плотно обхваченной крепким армейском берцем, в ребро лопаты, и опять подналег. — С песней будет повеселей! Добрый грядет Правитель, Тебе не узнать Его. Все он простит, что увидел, Ты только жди того. Ой-лэй, ой-лай, его Ожидай, Простит тебя, если увидит, Верить не забывай. Ой-лэй, ой-лай, его Ожидай, Жди, когда город твой тихий Разрушит из края в край. Отпевали на старогальтарском. Облачаясь в обрядовые одеяния, старый епископ посетовал, что придется без имени… «Ричардом отпевайте, — проронил Дик угрюмо, точно зная, что кажется сумасшедшим. — Убиенным чадом Создателевым». Бонифаций, к его удивлению, даже косо не посмотрел. Стоя рядом с разверстой могилой, Ричард пытался молиться. Он не то чтобы не был верующим — разговаривая с камнями, вообще ни во что не верить было бы уже странно. Но он так и не смог разобраться в изобилии разного рода Ушедших и мимохожих демиургов, а потому старался просто жить как умеет, по совести. И без заповедей Адриановых это было не так уж легко. Как всегда на похоронах, сердце сковывало чем-то вроде тоскливого непонимания. Впрочем, сейчас его вызывали даже не сами останки. Больше в голову лезли все те, к кому он не успел, и в этой жизни, и…. раньше. К кому был невнимателен. Даже Рокэ… в глаза не заглядывал, как же Артур всегда угадывает. Хорошо, тот хоть небо увидеть успел, и семья, они будут с ним рядом… — Мэратон! — звучный голос закончил обряд. Отныне душа умершего была официально отпущена в благословенный Рассвет. Дик не чувствовал никаких изменений. — А теперь скажи слово прощальное, — подсказал погрузившемуся в себя Дикону ждущий чего-то священник. — Как же? — не понял тот. Бонифаций пожал плечами, заискрилось под пробивающимися сквозь листву солнечными лучами шитье облачения. — Никого тебя ближе у покойного нынче нет. Говори, что на сердце придет. Вы, надорцы, бывает, поете еще. Уважь его. Кто-то должен уважить его наконец? Дикон выдохнул. Ладно. Это он сможет. Поет он, правда, отвратно, и голос будет дрожать, но эр Артур потерпит. Ричард Окделл закрыл глаза. И можно пить и не пьянеть, Сражаться и не пасть в бою, И деву нежную любить, И рядом с ней найти приют. Всему приходит свой черед, Так было испокон веков. Пришла пора, мой путь далек. Прощайте все, приятных снов. Прощайте все! Приятных снов…***********

***

До дежурства осталось почти еще два часа. — Ты чего будто пыльным мешком стукнутый? — весело спросил Чаро, ожидая свой шадди и сэндвич. Дикон неопределенно помахал рукой в воздухе: — Видел отца Бонифация, разговаривали о Создателе. — А-а-а, — ухмыльнулся приятель, — ты горичник сейчас прими. У тебя же дежурство. — Я шадди попью. — Смотри сам. Дикон только кивнул. Он и правда уже кошки-сколько сидел в штабном буфете, бессмысленно пялясь в пространство, как какой-нибудь пострадавший в аварии — впору заматывать в антишоковое одеяло. Он сам не знал почему. Мимо него успела уже пройти куча людей, включая эра Хорхе, напомнившего позвонить маме; эра Дэвида, выясняющего опять что-то насчет своего быка, третий раз проломившего двери стойла; и эра Марселя, предложившего было все же съездить и посмотреть, что же за любопытственные останки потрясли вчера юных народных певцов, но забывшего о своем исследовательском порыве сразу, стоило получить сообщение от Марианны, лучшего их кинолога. Ричард едва заметил весь этот хоровод. С Бонифацием о Создателе тоже разговаривал, в общем, не он, а его кузен Наль. Дик не помнил, как соглашался, но эр Артур, по-видимому, настоял помянуть погребенного. Откуда-то раздобыл местный яблочный виски, вкусом не хуже рокслеевского, а крепостью и побольше, и закуску в виде тех же яблок. Дик и пил-то всего ничего, но уже с первой стопки почувствовал, что за руль ему больше нельзя. Бонифацию тоже было нельзя, хотя тот и отрицал. Пришлось вызванивать Наля и просить побыть дорожным ангелом. На удачу, тот как раз возвращался с заказа поблизости, помогал в Солт-Лейк вечно слоняющимся там туристам с ремонтом автофургона. На обратном пути Дикон с Баловником, примостившись на заднем сиденье, слушали Бонифация, то настойчиво объясняющего разрушение города в веселой изломной колядке символическим изображением старого, костного человека, которого нужно разрушить до основания, чтобы дать ему новую жизнь в вере, — то расспрашивающего о каноне, которому следуют Окделлы и Лараки. — Ну, тетя Мирабелла, она адриановского толка, раннего. А вот Айри, она… э, она Лита просит о помощи, потому что он вроде зверей любит. — Ха! Это славный демон Астрап зверье любит, покровитель охоты, — с презрением отвечал Бонифаций. — А вот добрый Лит-демон, он за суд отвечал. Только добрым-то он как раз не был. Справедливым он был, это правда. За проступки наказывал скоро, разил неотвратимо, не мешкая. А бывало, что награждал людей добрых, не стану того отрицать — если сказки послушать старушачьи. От того на Излом Зимний малые дети ныне подарочков ждут от Алана — его, значит, потомка — да от литтэнов, духов мелких природных. Только вот скажи, чадо, что такой справедливости выше, что ее будет важнее? Наль что-то бормотал. Дик бездумно чесал пузо Баловника. — Да знаешь, — протянул отец Бонифаций добродушно. — В сердце знаешь своем. Как и брат твой двоюродный ведает. Очи разума слепы, но сердце одно только зряче, как писал преподобный Оноре Агарисский. — Это же не ваш, — медленно выговаривая слова, вдруг встрял Дикон, — то есть не олларианский автор. — Но ведь умный был человек? — обернулся тот. — Не сердцам вашим зрячим, но разуму скажу, чада. Милосердие выше, нежели справедливость. Милосердия в демоне Лите не было. Может, добрых людей и обласкивал, да преступников не прощал. Покаяние принимал только смертное, шанса же возвратиться на пути праведности овцам своим заблудшим демон не оставлял. А Создателя нашего мы и зовем Милосердным. Так-то. Вот от того они демоны. Унда, вон, девы у водоемов, дщери глупости, до сих пор по весне заклинают, чтобы дал им любви. А что демон тот сам оставил в Кэртиане возлюбленную свою, на страдания вечные ее обрек — того помнить и не желают! — Он же вроде ушел на войну, — неловко возразил Наль. — Знаю, чадо. И не стану роптать, может, было оно в те дикие времена-то и правильно. В том вся суть. Старому человеку в старом мире важней были месть справедливая да война. Вот и боги их были по нынешним меркам — демонами. А теперь время новое. Значит, вера — другая нужна. — Шадди, Тан! — объявил с некоторой укоризной буфетчик. — Черный, как твое горе и сладкий, как твоя любовь. А то час уже гипнотизируешь кружку. — Как любовь? — Дикон поднял глаза, улыбнувшись невольно. — Сказал бы: «сладкий, как твои губки, горячий, как твое сердце», но меня не поймут. Ричард хмыкнул. Взял стаканчик, почти сразу согревший озябшие руки. Буфетчик — красивый, игривый мужик, в Талигспасе был вроде как талисманом. Его шадди бодрил, когда ты впахивал третью смену подряд, согревал после долгого погружения в прорубь и успокаивал, когда было необходимо что-нибудь покрутить в руках. Для служебных собак он пек лично собачье печенье, а когда появлялся мимолетно эр Хулио с вечными кошками — утопал в разношерстном мурлыканье. «Долг буфетчика, — говорил он, — почетен и разнообразен». Еще часто шутил, что эйчар отняла его паспорт. Никто не хотел ему верить, потому что опасность вернуть документ и немедленно потерять хозяина навсегда Талигспас совсем не прельщала. — Дик, идешь телевизор смотреть? — Альдо, тоже с вечным стаканчиком шадди в руках, присел рядом. — Там сейчас марикьярские страсти, — покачал головой Дикон, тихо радуясь встрече с приятелем, — «она меня не любит, а любит Диего, Диего любит Эухению, Эухения любит Диего, но замужем за Рамоном». Как эрэа Луиза не путается? — Ты ужасно отстал от событий, мой друг, — пожурил Альдо, — это все было в прошлом сезоне. — И что? Там всегда одинаково. — Точно! — вмешался буфетчик. — Сейчас все по-другому. «Я убью ее и Диего, а тот окажется моим единокровным братом, а еще найдется ее сводная сестра, которая меня полюбит, но не сможет выйти замуж, потому что я убил Диего!» Впечатленный Дик покивал. — Брось, пойдем, — потянул его Альдо, — там сейчас перерыв. Ребята Хорхе уже полчаса как собрались и чего-то все дожидаются. Хоть нам переведешь, что получится. — Ладно… — Дик поднялся, кивнув на прощанье буфетчику, потому что отказывать Альдо просто патологически не умел. В комнате отдыха правда было не протолкнуться от ребят из Кэналлоа и с Марикьяры. Чаро, увидев его, восторженно вскрикнул и потянул Ричарда к телевизору. Парни, сидящие там, потеснились, словно его даже ждали. — А теперь мы прервемся на срочные новости, — симпатичная дикторша тараторила на кэналли, как будто счет шел на секунды, но хоть говорила внятно. — Сегодня, всего час назад, соберано Кэналлоа и Марикьяры Рокэ Алва, младший сын герцога Алвы… Дик отвернулся. Не хотел это видеть и слышать. Рокэ — умер, и… Вокруг раздались вопли. — Рико! — затеребил его Чаро. — Рико, дай, я тебя расцелую! — Я первая, дурень! — звонко расхохоталась Кармен. — Basta, basta! — прикрикнул эр Хорхе. — Вы же речь соберано прослушаете! Дик взглянул на экран. — Соберано поблагодарил за работу и мужество всех врачей и спасателей, в том числе добровольцев со всего Талига и даже из других стран. Свое лично спасение и успешное выздоровление соберано полагает заслугой сотрудников Талигспаса, почти сутки работавших над его извлечением из-под завалов…. Рокэ Алва стоял на ступенях больницы и с гордостью улыбался, обращаясь к столпившимся перед ним людям. Сломанная рука оставалась покоиться уже только на легкой перевязи, на развернутые властно плечи был наброшен шикарный, но траурно-черный пиджак. Он казался живой иллюстрацией то ли к любовным романам, обожаемым девочками из диспетчерской, то ли к книгам о мафии Марикьяры… То ли все же к легендам о самом себе, герцоге… Герцоге? — Чаро! Чаро, у вас соберано, что, не герцог? — Герцог? Скажешь еще. Дед Алваро, конечно, совсем уже плох, говорят, но пока еще герцог он. — И преставится-то, ничего не изменится, — подхватил Нандо, — герцогом станет Рамон. Рокэ младший же. — А как… как же он стал соберано? — Тихо, Рико, — потребовал Хорхе, — интересно — потом расскажем. Лучше вон землякам речь попробуй переведи. Земляки в лицах девушек из диспетчерской и капитана Рута действительно подтянулись тоже, привлеченные шумом. Ричард вслушался в голос, настолько знакомый и новый. — «Пришло время промывать раны и протягивать руки»… Переводить пришлось долго. Когда Рокэ Алва прошел в восхитительного «Мориска» под пение своих подданных, в горле начисто пересохло. Ребята вокруг разговаривали. Хорхе обнял его за плечи, словно чувствуя, что нужна поддержка, Кармен всхлипывала. Ричард тоже не выдержал, шмыгнул носом. Смутившись, уткнулся в стаканчик, отхлебнул из него через прорезь в пластмассовой крышке. Там был приторный-приторный латте. И не было никакого горя.