Дневники юности

      Лес. Зеленый и дремучий раскинулся на сотни километров. Сколько не блуждай, конца и края ему нет. Бескрайний. Девственные поля, усеянные мелкими цветочками, зеленели между высоченными соснами, в основании которых хрустел мох под ногами. Этот зачарованный, густой лес манил меня, и я все шел и шел, уходя далеко вглубь. И чем дальше я заходил, тем ярче окрашивалось небо над нами — надо мной и лесом. Сначала небосвод был голубым, ясным таким, но позже он приобретал багровый окрас, как перед закатом. Казалось, что за считанные минуты успел наступить вечер, а так и до ночи недалеко. Однако небо начало окрашиваться в нездоровый желтый цвет, а затем и воздух вместе с ним стал пугающе красным.       Один вздох -и все вспыхнуло ослепительным огнем. Алчные языки пламени поглощали все на своем пусти, треск деревьев распугивал птиц, что яростно кричали и уносились прочь. Становилось жарко, я закрыл лицо руками, постепенно задыхаясь. Сосна рядом со мной покосилась и уже летела на меня. Бежать было некуда, я либо задохнусь от угарного газа, либо сгорю заживо. Быть раздавленным сосной — глупая, но все же быстрая смерть. Я пригнулся, готовясь к удару, но ожидаемая смерть все не наступала. Все кашлял, выплевывая пораженные гарью легкие, и не мог сдвинуться.       Когда же придет мой конец?       Резкий удар по голове оглушил абсолютно все мысли. Раскрыв заспанные глаза, я вздрогнул и поднял голову, сталкиваясь с недовольным взглядом учителя. Это был всего лишь сон. И сейчас мне влетит. — Я понимаю, что мой предмет может показаться скучным, но тебя, Крайний, я бы попросила впредь не спать на моих уроках, — грузная женщина стояла с толстенным учебником в руках, которым она, собственно, и ударила бедного ученика по голове, то бишь меня.       Я не сразу сообразил, где нахожусь. Но когда огляделся и наткнулся на сожалеющий взгляд своего соседа по парте, по совместительству близкого друга, понял, что опять оплошал. Надо же так… вырубиться посреди урока. Я был уверен, что будили меня долго, и последней артиллерией стала толстенная книжка по биологии. — Извините, — стушевавшись, я все же принес свои извинения учителю, что словно коршун повисла над моей партой. В ответ она лишь промычала что-то из разряда «куда смотрят родители, и вновь возвратилась к брождению по классу, продолжая как ни в чем не бывало вести увлекательное занятие в мир биологии.       Взъерошенный я потер заспанные глаза, до бликов смыкая веки, чтобы окончательно проснуться. Эти странные сны невероятно утомляли. Тогда я отследил странную закономерность между моими снами, будто они не повторялись, а каждый новый сон был продолжением предыдущего. Они были глубокими, от которых я мог подолгу отходить. Как и в тот день, мне взаправду казалось, что я сгорал в безлюдном лесу, ожидая своей кончины. Это напрягало, но не так сильно, как раздраженный друг по соседству. Я поймал его взгляд, теперь остро негодующий, и тяжело вздохнул. — Только не включай свое «я же говорил», — умоляюще попросил я, копаясь пятерней в своих волосах дабы как-то привести их в порядок. Бесполезно — они по-прежнему стояли вороньим гнездом над моей головой. — Нет, я не собирался. Просто мы разговаривали, а ты возьми и засни, — обиженно произнес друг, уткнувшись обратно в тетрадь. — Если я такой скучный, так и скажи. — Дань, — я настойчиво обратился к нему, и тот, поняв мой тон, не стал душить дальше.       Мне, ровным счетом, плевать на мнение людей. Пацаны с района любили называть меня Князем Крайним, когда отказывал им в общении с моим величием. Это прозвище прицепилось скорее из-за моей гордыни, нежели из-за происхождения. Почему-то увидели во мне старого и ворчливого князя на промятом задницей престоле, сделанного из говна и палок.       Но на Данька мои властные замашки не распространялись. Его вообще не пугало то, что я мог его побить, как всегда делал с людьми, которые особенно меня раздражали. Он даже не побоялся заговорить со мной, когда меня оставили на второй год в его классе. Не искал выгоды в общении, не надеялся получить крышу от меня. Даня просто был собой, никого из себя не строил, в отличие от остальных. Да что об остальных, в отличие даже от меня, что в один момент убил в себе все человеческое, чтобы выжить в этом сраном мире.       Даня не такой.       Улыбался чересчур часто, этим нередко бесил, но его улыбка всегда была искренней. Не боялся указывать на мои ошибки, помогал с учебой не из корыстных побуждений, чтобы получить услугу за услугу, как это делали абсолютно все. Разумеется, каждый хотел корешиться с Князем, подмазаться, чтобы потом я помог кого-то отмудохать или достать дурь. Так относятся к подросткам из колоний — либо шестерят, либо отмахиваются, как от дерьма. Даня был ни в одном из этих лагерей.       Воспитанный улицами парень сдружился с примерным мальчиком из бедной семьи — меня могли поднять на смех. Тогда я выбирал друзей не слишком разборчиво, ценил в людях силу и власть, а после столкнулся с предательством и первой отсидкой в детской колонии, из-за чего я и остался на второй год. Хотел бросить школу, но отец не дал. И только Дане было не все равно на меня. Его класс побаивался меня по слухам, что ходили о моем «величии», некоторые были особо умными и пытались подначивать меня как второгодника. Если они не понимали первого замечания, то понимали через второе, но уже последнее и с применением грубой силы. Я не церемонился ни с кем, потому что мне было крайне наплевать на всех.       Было дело, что я и Даню ударил — в первый и последний раз в жизни. Пристал ко мне с каким-то проектом, просил, чтобы я принял участие. Когда я сказал, что вертел я этот проект, он уставился на меня недовольным взглядом со словами: «Так и будешь пользоваться моей добротой?». Меня это разозлило, ведь, черт возьми, как же он был прав. Я использовал его, пусть и жил странными уличными понятиями. Для меня ничего не стоило кинуть человека на деньги, за длинный язык сдать легавым или того хуже. Вскоре я извинился за сей поступок. И выбрал Даню, самого доброго и честного человека, как своего друга. Он не поддерживал мой образ жизни, но и не спешил осуждать. Отворачиваться, как это сделал мой отец. Моя фамилия Крайний, но во всех моих тусовках крайним оставался Даня. Не пил, не курил, не употреблял и к девушкам был уважителен — никогда еще я не видел таких людей, не очерненных этим миром, не запятнанных. Я нуждался в нем, как в единственном лучике света в моей жизни. Как в личном примере для себя. — Ты так и не ответил, — подал голос спустя время Даня, не отрываясь от тетради. — А что я должен тебе ответить? — я угрюмо и очень лениво перекатывал слова на языке. — Где ты вчера пропадал. Ты весь день спишь. — Да нормально все. Просто не выспался, — я соврал, потерев нос.       И он учуял мою ложь — всегда раскусывал. Даня тогда придвинулся поближе ко мне и сказал как можно тише: — С папой поссорился, да?       Он знал о моих нелегких отношениях с отцом. Честно признать, я никогда не жаловался об этом никому. Мне что, нужно было плакаться ему в плечо, как маленькой девочке, что меня папа обижает? Это не по-пацански. Данек узнал о моих нелегких отношениях с отцом, когда однажды без приглашения заявился ко мне домой — тогда я не появлялся в школе около недели. Ничего необычного или страшного, просто он воочию увидел, каким равнодушным придурком может быть мой отец. Даня даже попытался вступить с ним в дискуссию, призвать к милости сердечной, чтобы он хотя бы поинтересовался «что происходит в жизни вашего сына».       Как думаете, что он ответил? Правильно, сказал, что я безнадежный, и попросил Даню уйти. Типичный доцент. — С *** ли? — ответил я жестко, шмыгнув простуженным носом. На улицах холодало, уже не пошатаешься по улицам до утра, как летом. — Не знаю, какой-то потухший. — Если я выгляжу хреново, то это не значит, что я с кем-то посрался, — высказался я скептически. С отцом я не разговаривал уже пятый день, и мне, честно говоря, было глубоко насрать на него. Впрочем, как и на всех остальных. — Юр, ну мне же можно сказать, — Даня поднял на меня взгляд своих искренних и добрых глаз, всматриваясь в самую душу. — Что случилось, рассказывай. — Да ничего не случилось, ***! Я просто не выспался, — психанул я и вновь сгорбатился над партой, пряча лицо в изгибе локтя. — Сука, не беси меня…       Мне претила моя манера общения, но, когда я заводился, не мог ничего с собой поделать. Даня называл это моей крайней точкой, последним состоянием перед настоящим пожаром. Тогда я уходил в утиль: бухал, спал с безмерным количеством девушек и ночами пропадал на улицах, нередко зависая с парнями. Я не считал их своими друзьями, просто тусовки с кентами, с которыми я мог ненадолго забыть о том, кто я такой на самом деле.       В школу я приходил лишь для того, чтобы не видеться дома с отцом, когда у него не было занятий в расписании. Хотя и дома его встретить представлялось настоящей редкостью: он жил с какой-то женщиной, а возвращался только для того, чтобы проверить, не превратил ли я его квартиру в наркопритон. Он не верил, что меня осудили по беспределу, сам же я никогда не торчал. И из школы меня до сих пор не выперли только по тому, что мой отец был уважаемым человеком в сфере образования. Кандидатом наук, доцент гос учреждения, емае! Портить отношения с таким человеком никому не хотелось. — Не хочешь сходить куда-нибудь после уроков? — предложил неожиданно Даня. — Бабла нет.       Отец не давал мне денег. Я сам их доставал, пусть и не всегда легальным способом. И последнее, что у меня тогда было, я втопил на бухло. Я и впрямь безнадежен. — Но достать бабки для тебя не проблема, верно? — Даня с улыбкой, немного хитрой, посмотрел на меня. От его настроя мне стало куда веселее — ради этого можно было и отстрадать оставшиеся уроки в этой чертовой школе. — Вот это мне уже нравится, — улыбнулся я в ответ и для вида открыл учебник, уткнувшись в схему системы пищеварения. Еще одна заунывная параша, которая каким-то боком должна была мне пригодиться в жизни.       Как они не понимают, что только жизнь может научить, откуда выходит все это дерьмо.