Твои руки укрывают пламя

Четыре. Вот сколько диктофонов он сломал. Кацуки искренне удивлен, что их было не больше. Четыре диктофона и один телефон. Это то, что они попробовали в первый раз: записывать все на его телефон, позволяя ему полностью контролировать, где будет размещена история. А после в приступе гнева и досады он взорвал телефон во время прослушивания записи, и они решили, что, вероятно, будет лучше использовать более дешевое записывающее устройство. К счастью, на первый раз школа была готова заплатить за замену телефона. Учитывая, как часто ему приходилось выслушивать эту ужасную историю, четыре (можно сказать пять) взорвавшихся диктофона — это немного. И с каждым днем это происходило все реже и реже. Его телефон и первые два диктофона были разбиты в первые полторы недели, третий — в первый месяц, а четвертый — буквально на прошлой неделе, через два месяца после того, как он начал работать с Акиной. Это прогресс. Вроде как. По крайней мере, так утверждает Акина. Кацуки не совсем уверен, что верит ей. Потребовалось четыре сеанса, чтобы он наконец смог рассказать всю историю. На первых трех ему пришлось остановиться в разных местах, он был слишком подавлен или находился на грани истерики, чтобы продолжать. Акина гораздо лучше справлялась с потенциально опасными психозами, чем он мог представить. В какой-то степени он восхищается этим. В большую часть дней ему даже не хочется ее ненавидеть. В большую часть. Это все еще непросто. Вероятно, никогда не будет легко думать о том, что произошло в тот день, не говоря уже о том, чтобы выразить словами. Но это не так уж невозможно, как казалось в первые две недели. Как бы ему ни было неприятно это признавать, но ему помогает то, что он каждый день слушает историю, рассказанную на сеансах. Это чертовски ужасно, и в большинстве случаев он скорее содрал бы с себя кожу, чем когда-либо снова прослушал эту проклятую запись, но… это помогает. Кроме того, избегать этого было бы трусостью, а Бакуго Кацуки отказывается быть трусом. И пересказ может сохранять некоторую часть ужаса и страха лишь до поры до времени. Это все еще болезненно. Все еще ужасно. Это никогда не перестанет быть ужасным. Но это также кажется более управляемым. Менее тяжелым. Менее похожим на точку невозврата. С воспоминаниями о его изнасиловании стало легче справляться. Рассказывать об этом проще. Слушать терпимей. Это прогресс. Хотя по-прежнему есть неудачи. Как, например, на прошлой неделе, когда суд над Сталью, который был отложен более чем на месяц из-за вмешательства Кацуки, наконец состоялся. Акина спросила его, чувствует ли он, что сможет присутствовать на суде и снова увидеть Сталь без паники. Она сказала, что это был бы хороший способ для него более непосредственно взглянуть на свой опыт. Но она также посоветовала, что, если он не будет абсолютно уверен в том, что справится, судебного разбирательства лучше избегать. Кацуки нравится думать, что он стал лучше понимать свой эмоциональный настрой, что в последнее время он стал более рациональным в отношении своего психического здоровья. Но ему по-прежнему ненавистна мысль о том, что он не в состоянии с чем-либо «справиться». Поэтому он пошел. И все же ему пришлось уйти в середине судебного заседания. Даже без шести пальцев Сталь все равно оставался самодовольным, отвратительным подонком. Кацуки сидел в заднем ряду здания суда, сгорбившись за спинами нескольких высоких мужчин в костюмах, и Сталь, казалось, все еще знал, что он там. Ощущение, что он смотрит прямо на него. И Кацуки почувствовал руки на себе, и дыхание на лице, и ухмылку совсем близко, и кровь, и… Это было слишком. Когда на следующий вечер он попытался прослушать запись, то взорвал диктофон. Неудачи, как объяснила ему Акина, — это нормально. Он не чувствовал себя нормально. Это было похоже на провал. А провал для Бакуго Кацуки — это ненормально. Но к концу недели его мозг снова пришел в норму, что означало, что ему, по крайней мере, не придется начинать весь свой «эмоциональный процесс» или что бы то ни было с нуля. Честно говоря, он не уверен, что смог бы, если бы пришлось. Кацуки проводит рукой по гладким кнопкам диктофона, слушая окончание истории. «Я начинаю думать, что это, черт возьми, никогда не закончится, что он никогда не отпустит меня, что этому никогда не будет конца. Но потом что-то выбивает из меня Сталь, сотрясая при этом все мое тело, потому что, блять, этот отвратительный ублюдок все еще был во мне и… все. Конец. Киришима и остальные болваны здесь, все кончено». Кацуки крепко сжимает руку, зажатую в кулак. Это конец. Все кончено. Он повторяет слова как мантру. Все кончено. Все кончено. Все кончено, все кончено, все… Стук в дверь заставляет его вздрогнуть. — Бакуго? Кацуки вытаскивает наушники, а затем быстро запихивает диктофон в ящик комода. Когда он открывает дверь, Киришима стоит на пороге и лучезарно улыбается ему. — Йоу! Кацуки пристально смотрит на него. — Не может быть, чтобы ты уже закончил домашнюю работу. Улыбка Киришимы исчезает. — Ну, не совсем, — смущенно признается он. — Но именно поэтому я здесь! Ты ведь можешь помочь мне с математикой и всем остальным, верно? Кацуки фыркает с притворным раздражением. — Какого хрена я должен это делать? Киришима наигранно надувает губы, прислонившись к двери. — Потому что ты любишь ме… Кацуки обрывает его, прижав ладонь ко рту. — Заткнись, чертов идиот. Просто иди сюда. Киришима смеется и отстраняется от его ладони. Он даже не стал закалять кожу, и что-то в этом безоговорочном доверии заставляет сердце Кацуки сжаться. — Слушаюсь, капитан, — говорит Киришима, следуя за Кацуки в комнату. За последние несколько недель стало лучше, они стали лучше. Киришима начал шутить, как раньше — флиртовать и поддразнивать то тут, то там. Это все еще более неуверенно, чем было прежде, но приятно, что они постепенно возвращают подобие своей нормы. Когда Киришима подходит и садится рядом с ним на кровать, скрестив ноги, их колени соприкасаются, и на этот раз Кацуки легче не отстраниться от прикосновения. Это что-то относительно новое. Физическое присутствие Киришимы всегда было немного более терпимым, чем большинства людей, но, честно говоря, Кацуки никогда не чувствовал себя комфортно во время прикосновений. Ему не нравилось это в детстве и стало невыносимым после появления чертова Грязевого монстра. Даже случайные и незначительные прикосновения были доступны только самым терпимым и доверенным людям. После Стали одна мысль о прикосновении вызывала у него мурашки по коже и желание немедленно соскрести с себя слой эпидермиса, чтобы больше никогда не беспокоиться о нежелательном контакте. Судя по словам Акины, это было проблемой. Кацуки вполне устраивало, чтобы это оставалось проблемой до конца его жизни, но нет, он должен был «преодолеть это» и прочее дерьмо. Она начала вводить «сенсорное воздействие» примерно две или три недели назад. Когда она спросила, с кем ему будет комфортнее всего, Бакуго, как идиот, ответил, что ему, блять, все равно. Так что, конечно же, на следующем гребаном сеансе он вошел в кабинет и увидел чертового Деку из всех возможных людей. К счастью, Акина была достаточно милосердна, чтобы упростить задачу на первом сеансе, попросив их всего лишь сесть рядом друг с другом на смехотворно маленький диван и соприкоснуться пальцами всего на несколько секунд за раз. Это было чертовски неловко, и Кацуки несколько раз приходилось сдерживаться, чтобы не взорвать пальцы Деку, но каким-то образом им обоим удалось пережить эти пятнадцать минут, сохранив рассудок и все десять пальцев в целости. Каждый раз приходили разные люди, но Акина поощряла его практиковаться столько, сколько он считал нужным вне занятий. Киришима был более чем рад помочь, когда он упомянул об этом. Итак, случайные прикосновения. Это происходит. И он… привыкает к этому. Он так думает. Может быть. Однажды вечером, когда он решает квадратные уравнения, Кацуки замечает, что Киришима смотрит на него с нежным, отвратительно сентиментальным выражением в глазах. И вместо того, чтобы быстро отвести взгляд, покраснев так же, как его волосы, как он обычно делает, когда его ловят на том, что он пялится, Киришима просто улыбается ему, нежно и заботливо, и Кацуки чувствует, как замирает его сердце. В какой-то момент перестало быть больно. Кацуки не знает когда.

***

Все никогда не вернется на круги своя, Кацуки понимает это. Кое-что просто придется изменить, потому что, как бы ему ни было неприятно это признавать, он изменился с того дня на складе. Так что некоторые вещи теперь другие. Например, его геройский костюм. Первые несколько недель после Стали ему приходилось носить школьную спортивную форму, потому что его костюм создавали с нуля. Но даже после того, как его геройский костюм наконец-то прибыл, он долго не мог заставить себя надеть его. Почему-то казалось неправильным носить ту же одежду, в которой его изнасиловали. Противоестественно. Как бы ему ни хотелось это признавать, но Акина дала весьма дельный совет. — Если тебе все еще нравится дизайн, то придерживайся его, — сказала она. — Если хочешь чувствовать себя более комфортно, можно попробовать поменять его немного, но пока он тебе все еще нравится, постарайся не отказываться от него. Так и есть. Костюм ему по-прежнему нравится, и к черту Сталь, если тот думает, что может испортить ему что-то еще. Однако есть некоторые вещи, которые он просто не может оставить прежними. Он отправляет костюм обратно, прося снять металлическую вставку и изменить материал, из которого изготовлены перчатки. Они в любом случае слишком громоздкие. Изменения в дизайне незначительны, их достаточно, чтобы сделать костюм немного другим, но не настолько, чтобы изменить тот факт, что это все еще его костюм. Все иначе. Но, несмотря на это, Кацуки чувствует странное удовлетворение. Он также считает, что посещение приюта для жертв жестокого обращения становится частью его новой нормы. Прогулки туда с Яойорозу три раза в неделю больше не кажутся ему рутинной работой, а просто частью обычного распорядка дня. И хотя он не может сказать, что ему там очень нравится, работа… терпимая. На самом деле, это приносит… не совсем удовольствие, но удовлетворение от осознания, что он делает что-то полезное. Даже если ему некомфортно заниматься чем-то более важным, чем подавать еду на кухне, это уже хоть что-то. Визиты к врачу стали более привычными. ВИЧ-инфекция не была обнаружена, но врачи все равно рекомендуют ему приходить каждые два-три месяца, просто чтобы убедиться, что все по-прежнему в порядке. По крайней мере, еще какое-то время. Отношения тоже изменились. Он и Киришима почти такие же, как и всегда, хотя в чем-то стали ближе, а в чем-то все еще пытаются найти общий язык. Но есть также то, что Киришима рассказал ему: о своих разговорах с Акиной, о гневе, который он испытал в тот день на складе, о том, как это напугало его. Кацуки не знает, что делать с этой информацией, что сказать. Но Киришима, похоже, и не ожидает, что он что-то скажет, и каким-то образом это становится еще одним кусочком головоломки, из которого складывается полный образ его лучшего друга. Еще есть Токоями. Нельзя сказать, что они общаются. Это не в их характере. Но Кацуки все равно счел важным встретиться с ним лицом к лицу после того, как втянул его во всю эту историю со Сталью. — Они поняли, что это был ты? — спросил Кацуки однажды, когда их дежурство по уборке совпало. — У них были серьезные подозрения, — ответил Токоями. — Мне, как и тебе, поручили уборку, а сеансы с доктором Хано стали обязательными. — Извини. Извиняться стало как-то легче, чем раньше. — Все в порядке, — сказал Токоями. — Кроме того, я… возможно, недооценил, насколько она может быть полезной. Это были последние слова, которыми они обменялись на эту тему, но молчаливое присутствие Токоями все равно странно успокаивало, когда Бакуго приступил к вечерней уборке. Примерно таким же образом он обратился к Шинсо, опасаясь того, что мог услышать. — Академический испытательный срок и что-то вроде консультаций, — сказал ему Шинсо, поморщившись. — Не беспокойся об этом. — Ты все еще намерен стать героем? — спросил Бакуго. Шинсо только усмехнулся, но это выглядело натянуто. — Ты не смог бы остановить меня, даже если бы попытался. Что ж, возможно, не все поменялось. Это утомительный процесс, однако Бакуго медленно, но верно привыкает к тому, как многое изменилось.

***

Похоже, что привыкание к чему-либо — задача, о которой лучше забыть, потому что на следующее утро после того, как Киришима заходит в его комнату, все снова катится к чертям. Кацуки удается доковылять до кухни, едва проснувшись и отчаянно нуждаясь в кофе. Вокруг слоняется всего несколько учеников из его класса, но этого следовало ожидать. Обычно он просыпается довольно рано и завтракает еще до того, как остальные ленивые засранцы встают с постели. Однако, что странно, так это то, насколько тихо они себя ведут, сгорбившись над экраном телефона, настороженные и напряженные, словно готовые к атаке. Кацуки останавливается на пороге кухни и, прищурившись, смотрит на них. — Какого хрена вы делаете? — недовольно спрашивает он. Все разом выпрямляют спины, и четыре пары широко раскрытых глаз поворачиваются к нему — Деку, Тодороки, хвостатый парень и Яойорозу. Они бросают друг на друга быстрые украдкой взгляды, и Кацуки сразу понимает, что что-то случилось. Он свирепо смотрит и шагает вперед. — О, что, черт возьми, на этот раз? — Каччан, — начинает Деку, но Кацуки выхватывает телефон у него из рук, не обращая внимания на протестующие возгласы Яойорозу и хвостатого парня. Он смотрит на статью, и на мгновение слова теряют смысл. Убийство. Нападение. Вторжение. Хирота. Все тело Кацуки пронзает холод, зрение наконец-то фокусируется и… Статье всего несколько часов, в ней всего несколько абзацев — полиция пока не предоставила много информации. Известно только, что прошлой ночью Хирота Масаджи был найден сгоревшим заживо в своей камере. — Бакуго, — говорит Яойорозу, приближаясь к нему с поднятыми руками, словно к напуганному дикому зверю. Кацуки не утруждает себя тем, чтобы слушать ее. Он роняет телефон, как будто тот обжег его, и даже не задумывается о босых ногах, пижаме, неразумности всего этого, прежде чем выбежать через парадную дверь. Одноклассники окликают его, но не преследуют, пока Бакуго выбегает из здания и направляется через двор к школе. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет… Кацуки знает, как это должно выглядеть, знает, что подумают учителя. Черт возьми, он так усердно работал, чтобы оставить позади то, что сделал Хирота, чтобы двигаться дальше, чтобы ему позволили продолжать учиться здесь. Чтобы стать героем. Он соблюдал школьную дисциплину, ходил на общественную работу и терапию, даже не допустил снижение оценок. Он был так осторожен, чтобы все не испортить, и он не испортил. Но все может исчезнуть в мгновение ока. Вся работа, которую он проделал, все… Кацуки врывается в здание школы, его грудь тяжело вздымается. Была ли дверь заперта? Он не может вспомнить. Ему требуется всего мгновение, чтобы оглядеться, пытаясь вспомнить, где он находится, сориентироваться, прежде чем броситься в сторону учительской башни. Он должен сказать им, они должны знать. Они не могут исключить его сейчас. Не после всего, что он сделал, чтобы остаться. — Бакуго, — раздается голос, когда он поднимается на первую ступеньку лестницы в крыле для персонала. Кацуки резко останавливается, грудь быстро поднимается и опускается. Он не может, черт возьми, нормально вздохнуть. Айзава смотрит на него сверху вниз усталым невпечатленным взглядом. Кацуки стоит задуматься, как он здесь оказался, откуда Айзава узнал, что он будет здесь, но единственное, что сейчас имеет значение, это… — Мне нужно… — начинает Кацуки, но прерывается, когда горло сжимается от слов. — Мне нужно поговорить с Недзу. Он должен знать… Айзава, кажется, ничуть не удивлен и лишь жестом приглашает Кацуки следовать за ним. — Он послал меня встретить тебя, камера зафиксировала твое появление. Сейчас у него в кабинете совещание сотрудников. Пойдем. Кацуки спешит догнать Айзаву, но почему-то ему кажется, что они идут целую вечность. Он хочет бежать к Недзу, ему нужно сказать правду директору, прежде чем кто-либо сможет убедить его в обратном. Он должен знать, что Кацуки этого не делал. Когда они добираются до кабинета Недзу, там уже полно народу. Кровавый король, Сущик Мик, Всемогущий и Полночь — все они уже там и смотрят что-то на голографическом экране. Однако, когда Бакуго с Айзавой открывают дверь, изображение выключается, и все взгляды обращаются к ним. Недзу поднимает голову с улыбкой, но она не кажется радостной. — А, вот и ты, Бакуго. Мы планировали поговорить с тобой в начале урока, но это к лучшему. Кацуки делает несколько быстрых шагов к столу директора, игнорируя Кровавого короля, который кладет руку ему на плечо, чтобы удержать. — Я этого не делал, — говорит он, и его голос дрожит. — Ты должен знать, что я этого не делал. Он поворачивается, чтобы посмотреть на Айзаву, продолжающего бесстрастно смотреть на него. — Ты же знаешь, что я этого не делал. Я бы не стал все портить спустя столько времени. Я могу… я пройду любой тест, чтобы доказать это. Это не я… — Успокойся, мальчик мой, — говорит Всемогущий, наконец прерывая обличительную речь Кацуки. Кровавый Король отходит в сторону, когда Всемогущий подходит к Кацуки и успокаивающе кладет руку ему на плечо. Кацуки едва удается не вздрогнуть. — Мы знаем, что ты не убивал Хироту, — уверяет его Всемогущий. Кацуки чувствует, как у него перехватывает дыхание. — Что? — Конечно, — говорит Недзу с ноткой веселья в голосе. Всемогущий отходит назад, чтобы Кацуки мог снова видеть директора. — Мы знаем, что это был не ты. Это было бы нелогично. Но, что более важно, настоящий убийца оставил своего рода визитную карточку Недзу тянется вперед, активируя проекцию, на которую они смотрели ранее, и Кацуки видит лишь мельком то, что выглядит как обгоревшее тело, прежде чем Недзу приближает его к кроваво-красной надписи (которая действительно может быть кровью), расположенной над телом. «Насильники будут отвергнуты». Кацуки чувствует, как у него перехватывает дыхание, как горят легкие. Сталь мертв. Он действительно мертв. Он… — Преступник также дал о себе знать, — продолжает Недзу, и голограмма на мгновение проматывает то, что, вероятно, является записью с камеры видеонаблюдения, прежде чем остановиться на знакомом лице, смотрящем прямо в объектив. — Даби… — Кацуки хочет, чтобы это звучало как простое утверждение. В конце концов, очевидно, кто это, судя по характерным шрамам. Но в его голосе слышится недоверие, превращая слова почти в вопрос. Но зачем, черт возьми, кому-то вроде Даби убивать другого злодея за то, что тот совершил изнасилование? Разве лига злодеев не должна быть на стороне людей, пытающихся уничтожить студентов Юэй, независимо от их методов? — Похоже на то, — говорит Полночь, и Недзу выключает проекцию. — Департамент полиции прислал нам эти улики, чтобы попытаться понять возможные мотивы. — Насколько мы понимаем, — говорит Айзава, прерывая молчание впервые с тех пор, как вошел в кабинет, — похоже, это заявление со стороны Даби или лиги злодеев о том, что они примут и не примут от других преступников. — В любом случае, — говорит Недзу, — тебе не стоит беспокоиться, Бакуго. Ты не находишься под следствием за этот случай. — Но если ты чувствуешь, что тебе угрожает опасность, или тебе нужно поговорить с нами, — вмешивается Всемогущий, — тогда не стесняйся. Мы также не можем быть уверены, что это не более крупная уловка со стороны лиги злодеев. Если у тебя появятся подозрения, что кто-то из них пытается связаться с тобой, пожалуйста, сообщи об этом своему учителю. Кацуки вяло усмехается, его мысли все еще путаются. — Я не идиот, Всемогущий. Тот лишь слабо улыбается ему. — Конечно, нет, мальчик мой. — Пойдем, — со вздохом говорит Айзава. — У нас еще есть несколько часов до начала занятий. Я провожу тебя до общежития.

***

У Кацуки все еще кружится голова. Сталь мертв. В самом деле мертв. Это кажется нереальным. Большая часть дня проходит как в тумане. Он замечает несколько обеспокоенных взглядов своих одноклассников, но не может заставить себя дать им какие-либо ложные заверения. Он слишком поглощен своими мыслями. Даже его общественная работа в тот день проходит в относительной тишине. Фукунага спокойно наблюдает за ним, ее взгляд острый, как у ястреба. Он даже игнорирует Киришиму, когда тот стучится в его дверь. Он не хочет сейчас ни с кем разговаривать. Он не думает, что знает, что сказать. Часть его хочет впустить Киришиму, впитать тепло его присутствия. Но какая-то опустошенная, ужасная часть его души не хочет этого прямо сейчас. Не хочет ни тепла, ни комфорта. Он не хочет убегать от своих эмоций. Это глупо, но он просто сворачивается калачиком в своей постели и натягивает одеяло на голову, уставившись в никуда. Почти час ночи, когда его желудок наконец протестует из-за пропущенного ужина. Уже достаточно поздно, и Бакуго не раздумывает, прежде чем спуститься на кухню и приготовить себе что-нибудь поесть. Внизу, конечно, никого нет, так что у него есть время для себя, подумать и поесть в тишине. Он как раз заканчивает готовить карри, когда слышит шаги по полу. Он не поднимает голову. Кто бы это ни был, он поймет, что лучше не пытаться заговорить с ним прямо сейчас. — Каччан? Если только этот человек не Деку, иначе у него нет ни единого гребанного шанса. Кацуки стонет и бросает взгляд плечо. — Какого хрена тебе нужно? — Я просто хотел попить, — говорит Деку, осторожно подходя к раковине. Он все еще моргает, прогоняя сон с глаз. — Что ты делаешь? — Готовлю, — выпаливает Кацуки. Деку бросает взгляд на кастрюлю на плите, затем на Кацуки, приподнимая бровь. Вопрос и саркастическое замечание о времени остаются невысказанными. Черт возьми, когда этот придурок успел стать таким дерзким с ним? Он помнит, как Деку шарахался от него. Что с этим случилось? И почему он рад, что этого больше нет? Когда становится ясно, что Кацуки не собирается вдаваться в подробности, Деку просто вздыхает и наполняет свой стакан, стоя у холодильника. Но прежде чем уйти, он снова останавливается и пристально смотрит на Кацуки. — Тебе помочь помыть посуду? Кацуки удивлен. — А? Изуку указывает на тарелки, оставленные в раковине. — Тогда тебе не придется беспокоиться об этом после того, как поешь. Кацуки должен сказать «нет». Он думает, что хочет сказать «нет». Но… — Ладно, — ворчит Кацуки, отворачиваясь от Деку, чтобы достать из шкафчика две тарелки. — Но тогда ты мог бы и поесть. Кастрюля пока слишком горячая, чтобы ее можно было мыть. Деку удивленно моргает, наклоняя голову набок. — Ты уверен? — Да какая к черту разница, — усмехается Кацуки. — Я в любом случае приготовил слишком много. Только не ной, если я дам тебе порцию поменьше. Деку одаривает его легкой искренней улыбкой, которую Кацуки предпочитает проигнорировать. — Спасибо, Каччан. Они едят рис с карри в тишине, нарушаемой только звоном металлических ложек о фарфоровую посуду. Компания оказалась более приятной, чем ожидал Кацуки. Это почти заставляет его пожалеть о том, что он отталкивал людей сегодня. (Тогда, возможно, он смог бы избежать этого неловкого взаимодействия с чертовым Деку из всех возможных). Они стоят бок о бок и моют посуду, время от времени сталкиваясь плечами, когда тянутся за другой тарелкой или полотенцем. Кацуки не знает, что побуждает его сказать это, но прежде чем он успевает подумать, его рот уже открывается. — Я рад, что он мертв. Деку медленно моет тарелку, держащую в руках. Он не поднимает глаз на Кацуки. Кацуки жалеет, что не может взять свои слова обратно, как только произнес их. Какого черта он сказал это Деку? Затем тот медленно отставляет тарелку в сторону. — Я не виню тебя, — наконец произносит он и поднимает взгляд на своего некогда друга детства. Его зеленые глаза уставшие, но искренние. — Я не знаю, что чувствую по этому поводу. Не могу даже представить, что ты сейчас испытываешь. — Облегчение, — тут же говорит Кацуки. Черт, видимо, его словесный фильтр сильно барахлит в такое позднее время. Но Деку просто кивает. — Вообще-то, я тоже. Но… — он замолкает, закусывая губу, и Кацуки ждет, чтобы услышать, как неправильно желать кому-то смерти, даже такому куску дерьма, как Сталь. — Но еще я немного зол, — наконец признается он, и глаза Кацуки сужаются. — Такое чувство, что он нашел легкий выход. Я хотел, чтобы он продолжал жить, чтобы он был несчастен каждую секунду, каждый день, всю оставшуюся жизнь за то, что сделал с тобой, — его пальцы сжимают раковину, и раздается ужасный скрип, когда металл прогибается под его руками. Изуку быстро отстраняется, оставляя вмятины на металле. — Упс, — говорит он, изображая застенчивый смех. Звучит фальшиво. Кацуки смотрит на искореженную раковину и не знает, что чувствовать. Он не думал, что Деку способен на такое — чувствовать что-то кроме вызывающей отвращение решимости и оптимизма. Мысль о том, что даже «добрый и робкий Деку» был доведен Сталью до такой мстительности, была в каком-то смысле почти… обнадеживающей. — Он бы не стал, — неожиданно для себя произносит Кацуки. — Он бы все равно чувствовал, что победил, — на его губах появляется усмешка. — Держу пари, этот ублюдок ухмылялся даже когда умирал. Он всегда считал, что победил, несмотря ни на что. — Но теперь он мертв, — отмечает Деку. — Он мертв, а ты все еще здесь. Кацуки с трудом сглатывает, взгляд Деку становится слишком пристальным, слишком искренним, чтобы от него можно было спрятаться. — У нас все будет хорошо, — говорит Изуку без всякой причины, но с твердой уверенностью. — Его больше нет, а с нами все будет в порядке. Он проиграл. Кацуки чувствует, как что-то медленно начинает распутываться внутри него, немного ослабевая. — Да, — говорит он, кивая. — Он проиграл. И Кацуки с новой уверенностью говорит себе: «Все кончено». С ним все будет в порядке.